Эту историю нам рассказал Гришка на импровизированном вечере памяти Высоцкого. Собственно говоря, и вечера-то такого не было, в строгом смысле слова, просто сидели своей компашкой, созвонившись, собравшись по случаю, Дембель притащил свою знаменитую шестиструнную, и вот мы часа три развлекали соседей как могли своим вокалом на уровне сортирного вопля "Занято, вашу мать!!!" И пели-то поначалу что придётся: Юру Клинских, дворовые какие-то песни, армейские, потом блатняк в ход пошёл, старый такой блатнячок, не та хрень, что сейчас шансоном зовётся...

 

Не помню, кто первый запел Высоцкого. Кажется, Колька Перегар, он в тему блатняка выводил этак задушевно: "Я был душой дурного обчества, И я могу сказать тебе: Мою фамилью-имя-отчество Прекрасно знали в КГБ..." Вроде он, но точно не уверен. Да и неважно, кто начал, суть в том, чем всё закончилось.

 

Был у нас там один такой мужичок, чуть за сорок, его все попросту Гришкой звали, так он в тот вечер, как Высоцкого запели, будто с цепи сорвался: забрал у Дембеля гитару и шпарит Семёныча вовсю, без перекура. По ходу, все песни его перепел, я половину и не слышал никогда. Фанат его, короче. Классно пел, кстати, всем понравилось, девки вообще визжали. Вика Санькина ему говорит: давай, мол, "Охоту на волков", я её обожаю, когда слышу - аж реву, то да сё... И тут Гришку вроде как застопорило. Только что шпарил вовсю, а тут, смотрим - с лица опал, головой крутит, не буду, мол, даже побледнел вроде...

 

Ну мы поняли - что-то не то творится с человеком, отстали, эту запели, знаешь, про йога индийского: "Говорят, что раньше йог - Мог Ни черта не бравши в рот - Год..." Прикольная песенка, Светка моя аж в ладоши хлопала. А Гришка на своей волне завис: взглядом в стол упёрся, дымит как паровоз, одну за одной, и молчит.

 

Мы его не трогаем, хотя всем интересно, понятное дело, чего это он так скис? А потом, когда ещё по паре рюмок накатили, Гришка отмяк. Сказал:

 

- Я эту "Охоту на волков" последний раз в жизни спел ещё в девяносто пятом, в Чечне.

 

И, закурив, стал рассказывать:

 

- В общем, я тогда только срочную отслужил, дембель на носу - чего дальше делать? Домой возвращаться? А чего там хорошего? Работы нет, вкалывай за копейки, ни жилья, ни хрена... Короче, остался я в армии "контрабасом", контрактником, значит. А тут к нам в часть капитан прибыл, для дальнейшего прохождения службы. То да сё - оказалось, он к нам из Чечни попал, и по его рассказам выходило так, что эта самая Чечня - ну просто золотая жила, Клондайк, мать его: деньгу лопатой гребут и куда девать не знают. Дальше понятно, да? Оказался я в Чечне. Ну не сразу, ясный хрен: пока рапорт подал, пока рассмотрели его, то да сё, меня особисты помурыжили сколько надо - короче, неважно, оказался я в Чечне, в зоне боевых действий. Сбылась мечта идиота. И, блин, как в анекдоте - в первом же бою снаряд рядом со мной лёг, контузило меня, не сильно, но сознание я потерял, а пришёл в себя уже среди чеченцев. Врагу не пожелаю такого! Представьте, картина маслом: прихожу в себя среди руин, от пятиэтажки, считай, пол-первого этажа осталось; башка разламывается, наизнанку того гляди вывернет, в глазах всё двоится, а вокруг - "чехи"... Нас тогда троих захватили, но двое-то срочники были, я один "контрабас" среди них, а контрактникам хуже всех: им сразу глотки перерезают, это уж известно. Срочникам - почти никогда, их в горы уводят в основном, в рабство там, или на обмен; офицерам тоже жить можно: их берегут, за них выкуп можно запросить нехилый либо на обмен выставить; а "контрабасам" на месте глотки режут: срочников, мол, сюда насильно пригнали, они вроде как за себя не отвечают, а ты, мол, сам сюда пришёл, знал, на что идёшь, вот и получай, чтоб другим неповадно было. Ну "чехи" и рады стараться: на колени меня поставили, прямо там, в руинах, на битые кирпичи, руки за спиной скрутили, двоих других напротив поставили, тоже на коленях: смотрите, мол, и делайте выводы. Шоу устроили, короче, это они любят. И один за спину мне встал, вот такой свинорез к горлу приставил - ну всё, кирдык, сейчас полоснёт, и амбец. А все вокруг толпятся, скалятся, рожи глумливые, и один там у них, вроде как главный или самый умный, мне говорит: молись, Ваня, прощайся с жизнью. Это они всех русских Иванами зовут, как мы немцев Фрицами кличем, так и они нас. А я и впрямь в детстве молитвы знал, бабка учила, "Отче наш", Богородица там, не помню уже... А тут какие, нахрен, молитвы - с ножом у горла! Меня сейчас как барана резать будут, я имя своё не помню, не то что молитвы... А все стоят, смотрят, скалятся - ждут, как я себя поведу, а я уже с жизнью простился, я в ступоре... И вот, уж не знаю почему, наверно, от зажима, заорал я "Конец охоты на волков" Владим-Семёныча. Не ту, где "Идёт охота на волков, идёт охота", а где на них с вертолётов охотились. "Только били нас в рост из железных стрекоз..." Сам от себя не ожидал, правда. Всплыла она в сознании почему-то, а я не в том состоянии был, чтобы что-то там анализировать... И всю её проорал, от начала до конца. Потом уже, на "гражданке", в депо работал, взял у одного книгу почитать, "Волкодав", там была такая "Песнь смерти", её всю жизнь складывали и перед смертью пели, так вот прям обо мне это было сказано. Я ж действительно с жизнью прощался в тот момент, понимаешь?! Поэтому я так её пел, как уже никогда не смогу. Может, не слишком музыкально, может, голос дрожал или в ноты не попадал где-то, не знаю, но всего себя я в песню вложил. Вот сколько во мне всего было - всё в песне выплеснул, ничего в себе не оставил. Потому и не могу я больше петь "Охоту на волков", ни первую часть, ни вторую: она мне как предсмертная песня вышла, я так второй раз уже не спою...

 

Пока пел - ничего вокруг себя не видел: может, глаза зажмурил, не знаю. А как песня закончилась, в себя пришёл, смотрю - те же рожи стоят, но смотрят уже не так, как раньше. Озадаченно, что ли... Вроде как даже с уважением. Этот, который то ли главный, то ли умный, спрашивает: "Что поёшь, Иван?" Видишь - уже Иваном назвал, не Ваней... Типа, зауважал... Отвечаю на автопилоте: "Владимира Семёновича Высоцкого". Хорошо помню, что именно так ответил, полное имя назвал, вроде как познакомил. Он стоит, смотрит так пристально, волчьим таким взглядом, и молчит. И все молчат. И я молчу. А чего говорить, песню спел, пока в шоке был, а тут меня отпускать понемногу стало, заколотило всего. Стою, блин, на коленях, трясусь как холодец, всего свело, не то что петь - сказать ничего не могу, рта не раскрыть, горло спазмом перехватило...

 

А он, волчара этот, вдруг и говорит: "Вставай, Иван, и уходи, и больше мне не попадайся". Я и не понял, что он сказал, а к нему тут уже подскочил один, знаешь, как тот шакал из мультфильма к Шерхану, и что-то ему по-чеченски говорить начал, быстро-быстро. А этот, Шерхан, на него посмотрел, рыкнул что-то, тот и отвалился. Субординация...

 

Короче, не помню я, как мы ушли, все трое. Хоть убей, не помню! Очухались уже недалеко от своих, и накрыло нас по полной! Истерика, слезы, то да сё... С того света, считай, вернулись! Потом чуток оклемались, мозги заработали, сообразили: ничего об этом никому не рассказывать. Если проболтаемся - особисты с нас не слезут, задрючат, ещё и припаяют что-нибудь. Кто ж поверит, что нас "чехи" в плен не утащили, потому что я им песенку исполнил?! Да нас после такого рассказа точно под трибунал погнали бы прямым ходом! Так потом и сказали своим: очухались, мол, после взрыва, под обломками пятиэтажки, уже после боя, собрались с силами и потащились в родные пенаты. А состояние у нас и впрямь соответствовало лёгкой степени контузии. Ну, выслушали нас, осмотрели: руки-ноги целы, зубы-глаза-яйца на месте - всё в порядке, воевать можете! Даже контузию не признали, списали всё на послебоевой синдром и накачали нас спиртом по самое не могу. Да мы не больно-то и отказывались, после такого нажраться было как раз в цвет. Ну, особисты потом, конечно, дёргали нас пару раз, а нам чего, мы в рапортах всё чётко изложили, как в том фильме: поскользнулся, упал, очнулся - гипс... В смысле, ничего не помним, ничего не знаем, попробуй докажи. Ну и отстали от нас. Да и не до нас было, там скоро такая ж..а началась - мама не горюй...

 

Гришка снова закурил, по-прежнему глядя куда-то в стол.

 

- Я потом специально в Москву ездил, на могилу Высоцкого. Цветов вот такенный букет приволок, мысленно ему спасибо сказал, стакан водки врезал и обратно на вокзал. Одним днём управился, даже Москву смотреть не стал: не то настроение было...

 

Я потом всё думал: почему именно эта песня мне на ум пришла? Считай, последнее, что вспомнилось перед смертью? Нет, я Высоцкого и тогда слушал, у меня батя его очень уважал, вот и меня подсадил, но всё же, почему именно он? Так и не понял. Наверное, по аналогии. Там смерть, и тут - смерть. И ещё момент: первая строчка в песне - "Словно бритва, рассвет полоснул по глазам", а я как раз горлом кинжал чувствовал, острый, как бритва, и ждал, что вот-вот полоснёт... Вот, может, это и сыграло роль. Не знаю. И ведь что интересно: тут имя своё не вспомнил бы, а песню - всю, от начала до конца, как на кассете!

 

Тут Гришка, впервые за всё время рассказа, поднял глаза, как-то особенно вдумчиво посмотрел на нас и уже совсем тихо сказал, словно о личном одолжении попросил:

 

- Слушайте Высоцкого, пацаны. В этих песнях есть всё. Всё! Батя мой, царствие ему небесное, говорил, что его песни помогают жить, а тут - вишь, чё: оказалось, что они и выжить помогают... Слушайте Высоцкого, пацаны!

 

А затем глубоко затянулся в последний раз, затушил окурок в блюдце и вновь потянулся за гитарой.

 

© Copyright: Николай Лисин, 2016