По страницам М и М.

Вспоминая М.Булгакова.

 

Рубеж.

 

Пала ночь. И стала рубежом.

Разделила время гранью тонкой.

Тридцать тетрадрахм. Удар ножом.

Полная луна. Вопрос негромкий.

Казнь была иль мнится миражом?

 

Мастер заточён. И с ним поэт.

Избавляет душу от сомнений.

Прошлого жестокий силуэт

Будет падать явью сновидений.

В полнолунья ядовитый свет.

 

Смерть неверию. Скатилась голова.

С плеч долой. В огонь измена канет.

Пала ночь. Ершалаим-Москва.

Тень и свет Пилата не оставят.

Прозвучат зовущие слова.

 

Ночь, луна.

 

И каждый чашу с ядом пригубил,

И каждый будет болью насыщаться.

У каждого из них достанет сил

На лунную дорогу возвращаться.

 

Ночь пожирала остывающий закат,

Темнели краски, исчезали звуки.

Луна всходила. Ее ртутный взгляд

Вновь обнажал страдания и муки.

 

Луна хлестала крысобоевым бичом,

Секла сознание ножом Матвея.

Она была вселенским палачом,

Мучителем сомнений и неверья.

 

Луна лила свой серебристый яд,

Мешала сон с болезненною явью.

Иван метался, мучился Пилат-

Убиты истина и время пошлой казнью.

 

Тьма.

 

Тьма, ударив грозой, лишь усилила совести муки,

Разбежалась толпа, снят с площадки железный конвой.

Только Левий Матвей, бесполезно воздев к небу руки,

Проклинает судьбу, небеса и себя, что остался живой.

 

Он себя уберег, но уже ничего не исправить,

Золотое копье будет вечно с Га-Ноцри идти.

Вера втоптана в грязь. На пергаменте истину править-

Все решилось тогда, уже в самом начале пути.

 

Пилат.Страсть.

 

Мне бы боль утолить, забывая "потом",

Чашу с ядом испить, с золотистым вином.

Задохнуться вдали в придорожной пыли,

У безвестной земли сжечь свои корабли.

 

И слезу не стереть, что бежит по щеке,

Чтоб увиделась смерть на холодном клинке.

И глаза не открыть, вспоминая "потом",

Мне бы боль утолить золотистым вином...

 

Месть состоялась.

 

Месть состоялась. Ложью честь залита.

Казалось, прокуратор обречен.

Каифе думалось, что истина убита,

Но кровью руки мыл синедрион.

 

Распят Га-Ноцри. Смерть нашла Иуду.

А вера, возведенная на крест,

Возносит храм, и истина, как чудо,

Торит дорогу к синеве небес.

 

И Левий с запоздалою любовью,

И прокуратор, истиной гоним,

Поэт, живущий с верою и болью-

В итоге все последуют за ним.

 

Фалернское вино.

 

Разлив янтарное фалернское вино,

Дорога в прошлое становится открыта.

Свет полнолунья распахнёт окно,

Не будет истина безжалостно убита.

 

Распятье принесет с собой любовь,

Отступит боль понтийского Пилата,

Лоза отдаст свою, как прежде, кровь,

Ложь будет пулей к вечности прижата.

 

В романе автор поменяет цвет вина,

Указывая верную дорогу.

Еще не раз войдет в окно луна,

Вселяя в души светлую тревогу.

 

Власть. Сущность. Синедрион.

 

Ненависть в сердце Каифы стучится,

Алчностью вера убита давно,

Смерть над Га-Ноцри, снижаясь, кружится,

Не избежать, ни отринуть ее.

 

Черная зависть наполнила чашу,

Синедрион приготовил алтарь,

Нету для праздника зрелища краше-

Смерть на кресте, как задумано встарь.

 

Перебираясь от века до века,

Мы выбираем толпу или крест,

Сущность Каифы иль смерть человека,

Чрево земли иль свободу небес.

 

Ночь над Ершалаимом.

 

Повисла ночь на звездной паутине,

Луна серебряный прокладывает путь,

Такая ночь страшна в Ершалаиме-

Пилату не дано сейчас уснуть.

 

Отринуты старинные поверья,

Не удержался пантеон богов,

Пройти рубеж от веры до безверья,

Чтоб в новой вере не иметь оков.

 

Пройти рубеж борьбы с самим собою,

Понять, что истина воздвигнет новый храм,

Принять, что душу яд не успокоит,

А смерть всего лишь временный обман.

 

Не поменяешь истину на веру,

Открылся путь, и нужно сделать шаг.

Сомненья прокуратора безмерны...

Тысячелетия сомненья разрешат.

 

Гроза над Москвою.

 

Тьма закрывала солнце над Москвою,

Сгущались тучи, близилась гроза.

И чернота, смешавшись с чернотою,

Над городом разверзла небеса.

 

Сама природа, будто замыкала

Гигантский круг сомнений вековых,

Пусть невозможно все вернуть к началу,

Но есть судьба живущих и живых.

 

Гроза несла веков напоминанье

Об истине, которую не зрим:

Любовь не может принести страданье,

Любя, в веках останешься живым.

 

Все та же ночь: Москва- Ершалаим.

 

Барон убит. Возмездие за ложь,

Предательство, коварство и измену.

Как для Иуды ночью острый нож,

Для Майгеля лишь времени замена.

 

Все та же ночь: Москва-Ершалаим.

Все те же муки, стоны и распятья.

Ушел Га-Ноцри, злобою гоним,

И уничтожен вдохновенный Мастер.

 

Лишь старое Фалернское вино

Течет с лозы, политой грязной кровью.

Пилат и нечисть были заодно,

Поставив справедливость к изголовью.

 

Чернеет ночь. И полная луна

Бездушно на кровавый след взирает.

Течет поток: Ершалаим-Москва,

Где нечисть справедливость воскрешает.

 

Ни тьма, ни свет не совершат добро:

Дорога каждому, как кажется, открыта.

Течет поток: Фалернское вино,

И значит, истина опять забыта.

 

Роман горел и рушились надежды.

 

Горела рукопись, обугливались строки.

Горел роман, убитый наповал.

Горели мысли, люди, души, сроки,

И запах гари заполнял подвал.

 

Роман горел, и рушились надежды,

Обугливалась мастера душа.

Горели белые и черные одежды,

Ершалаим горел, едва дыша.

 

Предательство и ложь пошли по кругу:

Хотя сюжет еще не завершен,

И гвозди входят в крест и плоть упруго,

И Понтий от Га-Ноцри отлучен.

 

Роман никогда не будет дописан.

 

Одеты черные плащи - знак единенья.

Знак единенья боли и любви.

Как символ чести и соединенья -

Покоя, света и великой тьмы.

 

Роман не кончен - это несомненно,

Хотя давно написан эпилог.

Мы возвращаемся к нему, самозабвенно

Глотая истину великих, вечных строк.

 

Дорога к свету.

 

Ночь полнолунья истинно жестока:

Здесь сон, как явь, а явь, как полубред.

Два путника идут одной дорогой,

Огромный пес спешит за ними вслед.

 

И всякий раз, идя дорогой лунной,

На протяжении двух тысяч лет

Звучит вопрос, как выдох многотрудный,

Как вопль надежды, жаждущий ответ:

 

-Прошу, ответь, Га - Ноцри, заклинаю...

Была ли казнь? Иль не было ее?

Я медленно и тихо умираю...

Иль то предназначение мое...

 

-Конечно, не было. Ты будешь жив покуда,

В сердцах и памяти жить буду я.

Мы будем вместе, Игемон, повсюду:

Меня помянут, вспомнят и тебя...