Поправка на ветер
a.
Сие повествование о том,
не отложить ли счастье на потом?
Возможно ли скудельную любовь,
не расплескав, достать из погребов?
О том, как мало-мальски полюбив,
не станешь ли расчётлив, боязлив?
А вдруг взамен дороги серпантинной,
нас ожидает будничность, рутина?
Один не одинок? Всегда с тобой
небесный купол бледно-голубой?
В конце всё хорошо, ведь, как на грех,
не в каждом воробьишке дремлет стерх.
b.
Нет ничего нежнее этих рук.
Ты нереальна, нет тебя красивей,
нежданней, непереносимей,
тобой заворожён Санкт-Петербург,
тобой заинтригована Россия
(нарочно строчки выделю курсивом);
в мильонный раз я прокричу «спасибо» —
за столь небезопасную игру,
за общую анестезию,
за жизнеутверждающую силу,
проваливаясь в чёрную дыру
желаний, страхов. Непроизносимость.
Неизъяснимость. Слов не подберу.
Теплее ничего нет этих рук.
c.
Нарисовался вечер, не сотрёшь.
Теряюсь, пропадаю ни за грош,
до косточек пронизывает дрожь
(приветствую, ветра-конкистадоры!),
трепещется задёрнутая штора,
садится на плечо букашки брошь,
пронзает кожу остриём кинжала;
полутеней крадущиеся воры,
подснежников венчальные уборы.
Состарившись, отцвётши, обветшало —
так солнце уходило вдаль по шпалам;
луна cлизала языком шершавым
домов скворечни, купола соборов.
Звезда нарисовалась, не сотрёшь.
d.
Откланялся апрель — и был таков.
Уснула ты под яблони рассказы.
На пыли лутцы, акселей каскады
засматриваюсь вдруг. Особняком —
фонарные столбы, как истуканы;
звенят опять, весна, твои стаканы,
откуда-то доносится Тальков
(взялось откуда столько мотыльков,
родимый край куда милей Тосканы?).
Славянки гобелен золототканый.
Коснусь воды.
(Мне любопытно, здесь неглубоко?).
Проснись! Небось, давно нас обыскались
базальтовые скалы облаков,
дождя обсидиановые скалы.
Откашлялся апрель — и был таков.
© Михаил Орлов, апрель 2015
Сие повествование о том,
не отложить ли счастье на потом?
Возможно ли скудельную любовь,
не расплескав, достать из погребов?
О том, как мало-мальски полюбив,
не станешь ли расчётлив, боязлив?
А вдруг взамен дороги серпантинной,
нас ожидает будничность, рутина?
Один не одинок? Всегда с тобой
небесный купол бледно-голубой?
В конце всё хорошо, ведь, как на грех,
не в каждом воробьишке дремлет стерх.
b.
Нет ничего нежнее этих рук.
Ты нереальна, нет тебя красивей,
нежданней, непереносимей,
тобой заворожён Санкт-Петербург,
тобой заинтригована Россия
(нарочно строчки выделю курсивом);
в мильонный раз я прокричу «спасибо» —
за столь небезопасную игру,
за общую анестезию,
за жизнеутверждающую силу,
проваливаясь в чёрную дыру
желаний, страхов. Непроизносимость.
Неизъяснимость. Слов не подберу.
Теплее ничего нет этих рук.
c.
Нарисовался вечер, не сотрёшь.
Теряюсь, пропадаю ни за грош,
до косточек пронизывает дрожь
(приветствую, ветра-конкистадоры!),
трепещется задёрнутая штора,
садится на плечо букашки брошь,
пронзает кожу остриём кинжала;
полутеней крадущиеся воры,
подснежников венчальные уборы.
Состарившись, отцвётши, обветшало —
так солнце уходило вдаль по шпалам;
луна cлизала языком шершавым
домов скворечни, купола соборов.
Звезда нарисовалась, не сотрёшь.
d.
Откланялся апрель — и был таков.
Уснула ты под яблони рассказы.
На пыли лутцы, акселей каскады
засматриваюсь вдруг. Особняком —
фонарные столбы, как истуканы;
звенят опять, весна, твои стаканы,
откуда-то доносится Тальков
(взялось откуда столько мотыльков,
родимый край куда милей Тосканы?).
Славянки гобелен золототканый.
Коснусь воды.
(Мне любопытно, здесь неглубоко?).
Проснись! Небось, давно нас обыскались
базальтовые скалы облаков,
дождя обсидиановые скалы.
Откашлялся апрель — и был таков.
© Михаил Орлов, апрель 2015
