Крысолов

Опять, как встарь, уводит Крысолов

Цвет нации. Покорность. Неизбежность.

В устах застыла приторная нежность,

Потухший взор сильней слащавых слов.

 

Всё шло к тому: и сытость наших тел,

И дряблость духа с болью вперемешку…

Не различить лукавую усмешку,

Не осознать трагический удел.

 

Слова любви, звучавшие вослед

Терзающим сознание проклятьям,

Лишь вторили иудиным объятьям,

В тисках страстей удерживавшим свет.

 

Но где исток стирания границ

Меж святостью душевной и пороком?

Взирает мир релятивистским оком

Горящих вожделением глазниц.

 

Объятый непроглядной пеленой,

Что отторгает свет, грядущий свыше,

Рассудок, звуки дудочки лишь слыша,

Дух оградил от вечности стеной.

 

Звенит манок, бесчинствует толпа,

Влекомая напевом Крысолова,

И радость от могучего улова

Питает ненасытная алчба.

 

Пронзает слух бесформенный мотив,

Разорван мир набором междометий.

Среди руин заброшенных столетий

Ревёт толпа, звучит речитатив.

 

Не век жесток, но разум одинок:

Опустошён, изранен, обезбожен,

И без смиренья лестью уничтожен,

Как без росы – живительный исток.

 

Слова молитв, сковавшие гортань,

Лишь обнажают судороги духа

В плену греха, где гибель и разруха

Отобразят проигранную брань.

 

Умолк сонет. Но длительный аккорд,

Вплетённый в цепь раздумий и сомнений,

Распределяет совесть поколений

На ищущих спасенье и комфорт.

 

Всё дальше Бог, всё ближе пустота:

Стезя темна, земля – безблагодатна.

За Крысоловом канет безвозвратно

Толпа калек, сошедшая с креста.

 

Когда однажды грохот колесниц

Лишь обозначит мнимую погоню –

Едва забрезжит свет на небосклоне,

Но гордый разум не склонится ниц.

 

Померкла твердь. Толпа бредёт в глуши,

К поводырю моленье простирая,

И за собой покорно собирая

Обломки на ристалище души.

 

Но упразднится древняя вражда,

И стихнет гул от флейты Крысолова.

Вновь зазвучит: «В начале было Слово»,

И в Слово мир вольётся навсегда.