17.4-6: §4. Дружно колеся по городу ". §5."Как я стал заядлым курильщиком". §6."Генаша Воробьёв". Глава семнадцатая: "Студенчества блаженная пора! Первые впечатления". Из книги "Миссия: Вспомнить Всё!"
Глава семнадцатая "Студенчества блаженная пора! Первые впечатления".
§4. Дружно колеся по городу
Мне повезло.
Я не жил в общежитии.
Проблемы питания и стирки белья меня не заботили.
И не крали драгоценного в молодости времени.
Вредного, разлагающего влияния общагской жизни испытывать не довелось.
Большинство поступивших на санитарно-гигиенический факультет представляло собой выходцев из сёл, либо иногородних.
Поэтому им выпала горькая участь преодоления не только учебных, но и бытовых забот.
Не представляю, как им это удавалось.
Студентам других ВУЗов, обучавшихся в одном здании или институтском городке, уже не приходилось, как нам, разъезжать по всему городу.
Мы им завидовали!
Университетские, лингвисты, «строители», «водники» и «педики» (студенты педагогического института) учились в одном месте, в студгородках.
«Медики» же страдали от частых переездов.
Физика у нас была в здании БФК (биофизиологический корпус), анатомия – на Ашхабадской, научный коммунизм – в Главном здании на площади Минина, эпидемиология – на улице Алексеевской и т.д.
Не говоря уже о циклах на старших курсах, когда мы вынуждены добывать знания в различных больницах города, являющихся по совместительству кафедрами Мединститута (от больницы №40 на Автозаводе до областной больницы им. Семашко в конце улицы Родионова).
На передислокацию из одного конца города в другой нам отводился один час сорок минут.
Поесть было некогда, мы едва успевали на занятия.
Приходили домой поздно вечером.
Свободного времени практически не оставалось.
Все часы до сна приходилось отдавать большой, как башня до потолка, стопе учебников и атласов.
Кстати, о перекусах.
В редкие дни, когда семинарское занятие по одному предмету и лекция по другому проводились в соседствующих зданиях у нас образовывалось минут тридцать-сорок на перекус.
Часто такое случалось в «медгородке», на проспекте Гагарина, 70, где кучковались БФК, Морфологический корпус на рядом проходящей поперечной улице Медицинской, Детская городская клиническая больница №1 на проспекте Гагарина, 76.
БФК и ДГКБ №1 имели лекционные залы.
Последняя была для меня родной чуть ли не с рождения.
Именно там я, стойко перенося мучительные лечебные процедуры, коротал многие недели в раннем детстве, ожидая редкого прихода мамы.
Много занятий было в БФК, являющимся неким символом Горьковского мединститута.
Именно в этом здании мы сдавали вступительные экзамены!
На небольшой площадке перед БФК, рядом с величественными белыми колоннами, мы давали священную клятву Гиппократа...
В короткие десяти-пятнадцатиминутные перерывчики, когда в столовую идти не имело смысла, студенты перекусывали сладкими сдобными булочками, запивая солёным томатным соком.
Только эти два наименования пищевой продукции можно было купить у пожилой продавщицы в холле этого корпуса.
Для меня осталось загадкой, почему ассортимент этой торговой точки состоял только из двух малосовместимых по вкусовым качествам позиций.
Специфичный вкус этой плохо перевариваемой смеси долго преследовал меня, вызывая горькую отрыжку...
§5. Как я стал заядлым курильщиком
В институт я поступил мальчиком не пьющим, не курящим, с девушками лёгкого поведения не общавшимся.
Половых отношений, несмотря на возраст, вообще никаких не имел.
(Было обидно и завидно, когда кто-то из тринадцатилетних мальчишек-одногодков по секрету сообщал, что сношался с тридцатилетней дамой).
Обстановка, царящая в институтской среде, конечно, располагала к совершению поименованных прегрешений.
Первый семестр я каким-то чудом продержался.
Но представьте ситуацию.
Идёт семинарское занятие или лекция.
Объявляется десяти-пятнадцатиминутный перерыв.
Все ребята, как по команде, срываются с мест и летят в курилку мужского туалета.
Я остаюсь один, с девчонками, которым не очень удобно перетирать свежие девичьи новости в присутствии пацана.
В начале второго семестра меня всё-таки уговорили посетить задымленную курилку.
Я стал задыхаться от столбов дыма, извергающихся из пастей коллег.
«А ты закури, легче станет» – посоветовал мне какой-то доброхот.
Я закурил.
Вкус у сигареты был мне не приятен, дым саднил горло, хотелось откашляться, но – удивительное дело – дышать в сплошном угарном сигаретном тумане стало действительно намного легче.
Так я втянулся в дурную привычку употребления табачных изделий.
Тридцать пять лет с той поры я не расставался с сигаретой, высаживая частенько до двух пачек в день.
§6. Генаша Воробьёв
Одним из первых преподавателей, с кем я познакомился ещё до поступления в институт, был небезызвестный Воробьёв, он же «Генаша», он же «Киса Воробьянинов», он же «Отец русской демократии».
К чести сказать, об этих прозвищах Воробьёва в нашу студенческую бытность мы слыхом не слыхивали.
Прозвища приклеили ему гораздо позднее.
Когда мы проходили так называемую хозяйственную практику на ремонтных работах в помещениях Главного корпуса, к нашему начальнику, проректору по АХЧ, подрулил тот самый Воробьёв.
Он искал дармовую рабсилу.
Ему посоветовали обратиться к АХЧисту, всегда имеющему в своём распоряжении до полусотни охочих до работы полуголодных абитуриентов и первокурсников.
Проректор предложил Воробьёву отобрать «рабов» по внешним данным, так как работа предстояла земляная, тяжёлая и продолжительная.
Воробьёв отобрал четырёх мускулистых жеребцов и к ним по непонятным до сих пор причинам почему-то присовокупил и меня, не отличающегося брутальными параметрами тела.
Генаша повёз нас в кооперативный гараж, который он не так давно выстроил.
Там он попросил нас выкопать в гараже многокубовый погреб.
Мы дружно взялись за лопаты.
К полудню он честно навестил своих новоиспечённых рабов, чтобы покормить их.
Достал из объёмистого портфеля хлеб, консервы рыбные и мясные, кое-что из домашних припасов.
Мы с жадностью набросились на еду.
Киса похвалил нас за проделанную работу и к вечеру пообещал отпустить нас домой, предоставив с разрешения начальства два дня выходных — отоспаться и привести себя в надлежащий физический вид после каменоломен.
Мы дружно докопали погреб и Воробьёв развёз нас по домам.
Меня несколько покоробила тогда такая неприкрытая форма эксплуатации бесправных студентов.
Но Генаша проявил неслыханную щедрость.
Помимо бесплатной кормёжки он гарантировал каждому участнику трудового процесса на базе его гаража пятёрку на экзамене по гигиене питания на пятом курсе.
До пятого курса было ох как далеко!
Но всё равно приятно иметь впереди такую блестящую перспективу...
На пятом курсе он стал преподавать нам, и действительно я вышел из экзаменационного кабинета с отметкой «отл.» в зачётке.
Седая пожилая женщина, принимавшая у меня экзамен, поняла, что на пятёрку я не тяну.
А так, на четвёрочку с минусом.
Она не стала мучить меня дополнительными наводящими вопросами, чтобы вытянуть до пятёрки.
Спустя годы, в середине девяностых, когда я, по приглашению Воробьёва, пришёл к нему на кафедру читать студентам лекцию по экспертизе пищевых продуктов, я напомнил ему обстоятельства нашего с ним первого знакомства.
Он смутился и даже где-то испугался возможности обнародования крамольных фактов его служебной биографии и только изумлённо прошептал: «И ты там был?!..».
Я поспешил заверить Генашу в своей искренней лояльности и успокоил взволнованного преподавателя словами о том, что я не намерен рассказывать кому бы то ни было об использовании рабского труда студентов в целях его личного обогащения.
Наоборот, поблагодарил его за выполненное обещание поставить всем «рабам» пятёрки по гигиене питания!
Всё равно на пятёрку собственными усилиями эту гигиену я бы не сдал!
На пятом курсе я имел большую популярность среди студентов и студенток.
Меня знали преподаватели, у которых я не учился.
Только потому, что моё имя мелькало на страницах многотиражной институтской газеты «Кировец» и я не пропускал ни одного смотра художественной самодеятельности, чтобы не выступить на нём с чтением авторских стихов.
Преподы, в большинстве своём, следили за событиями культурной жизни института.
Кроме того поддавал жару моей известности мой родной брат, хорошо зарекомендовавший себя во время учёбы (семью годами ранее).
Он также был завсегдатаем сцены, играя в вокально-инструментальном ансамбле института «Ступени».
Его ещё не успели забыть к моменту моего поступления на первый курс.
Я поступил в 1977 году, а он в этом же году получил диплом об окончании обучения.
Так получилось потому, что разница в возрасте между Сашей и Пашей составляла ровно семь лет.
Именно такова продолжительность обучения на лечебном факультете ГМИ.
Так вот. Продолжу тему экзамена по гигиене питания.
Старушка-пенсионерка, оторванная от домашних дел, специально приглашённая на приём экзаменов во время сессионной запарки для оказания помощи преподавательскому составу, узнав меня, произнесла историческую фразу: «Ладно, иди, Смородин!.. Всё равно толку никакого не будет! Что не дано, то не дано! Пушкину в своё время в Лицее на сдаче экзаменов по физике учитель сказал: «Иди-ка ты, Пушкин, домой. Твоё дело — стихи писать!».
Если бы старушка могла заглянуть в далёкое будущее, на сорок лет вперёд, – вот сильно удивилась бы: я двадцать с лишним лет проработал в отделении гигиены питания, занимаясь экспертизой пищевой продукции.
Стал ведущим специалистом в этой области, асом, так сказать.
Опережая время почти на сорок лет, я сообщу, что с Воробьёвым мы продолжили тесную совместную деятельность.
Он где-то с середины девяностых прошлого века регулярно приглашал меня к себе на кафедру читать лекции студентам-шестикурсникам.
Лекциями моими он неподдельно восхищался, акцентируя внимание на тех или иных деталях моего вступления.
Студентом перед началом моего выступления внушал: «Слушайте его лекцию очень внимательно! Этого нет ни в одном учебнике!».
Как-то он не сдержался: «Ты великолепно изложил тему содержания обязательного информирования потребителя на этикетке. Особенно мне понравилось про рыбу!».
Ассистенты кафедры поговаривали: «Смородин — это Легенда!».
Сотудничество наше продолжалось вплоть до 2015 года, когда он, совсем старый и больной, покинул кафедру, уйдя на заслуженный отдых.
Много разного говорили про Генашу.
Злые языки утверждали, что, мол, он растолкал всех коллег локтями в начале девяностых, когда решался вопрос о сокращении кадров ассистентов кафедры.
Главное не в этом.
Вопрос, какими методами цели достигались.
Этичными ли и справедливыми они были?
Генашу я не знаю с плохой стороны.
Знаю, что он человек творческий, зажигающийся от новых идей.
Знаю, что много сделал для своей кафедры.
Постоянно привлекал финансы и материальные ресурсы родителей студентов для качественного ремонта помещений, открыл компьютерный класс, наклянчив бесплатных компьютеров.
Собирал врачей-практиков для чтения лекций студентам и пробивал этим врачам договора и оплату (пусть и мизерную) их труда.
Лично ко мне он испытывал только тёплые чувства.
Был всегда приветлив и гостеприимен.
О многом мы с ним успели переговорить до начала лекций или в перерывах между ними.
Был всегда жизнерадостен, улыбчив и тактичен до невероятности!
Но случилось горе в его семействе: отец Воробьёва, доживший до 94 лет, вдруг внезапно скончался, жена спустя несколько месяцев попала на операционный стол с опухолью мозга и тоже вскоре умерла.
Две тяжёлые – подряд! – в психологическом отношении травмы сломили его.
Он потерял сначала внимание — и попал под автобус.
Затем стала страдать память.
Он сломал руку, и тут же — ключицу.
Девушки на кафедре, которых он взрастил, стали энергично интриговать против него, чтобы поскорее выпинуть надоевшего начальника с насиженного места.
В 2015 году, весной, он объявил мне, что оставляет кафедру.
Попросил никому не давать номеров его мобильного и домашнего телефонов.
И даже мне не разрешил его беспокоить.
Не подумайте, он не обиделся.
Просто терпеть не может всевозможные соболезнования по поводу ухода на пенсию!..
