Карпов Андрей

Апокалипсис (Откровение Иоанна Богослова) — пророческая книга, в которой пророчества даны в виде образов. Череда ярких (и страшных) картин, проходящих перед читателем, неизбежно пробуждает художественное сознание. Образы Апокалипсиса сходят со страниц книги и начинают жить в культуре, создающей множественные отражения в виде текстов, произведений изобразительного искусства, прямых цитат и аллюзий.

 

Один из таких, широко разошедшихся образов, — это четыре всадника. На каждого из них апостол Иоанн затрачивает не много слов (Откр. 6:2-8). Первый: «…и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить». Второй: «и вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч». Третий: «и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей». Далее следует указание на рост цен на хлеб, поэтому всадник интерпретируется как несущий голод. Четвёртый всадник именуется прямо: «и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».

 

Интересно, что базовым признаком, выбранным для различения всадников, является лошадиная масть. Поэтому часто говорят не о всадниках, а о конях. Кони как бы выходят на первый план.

 

В русской поэзии наиболее известной отсылкой к всадникам Апокалипсиса является стихотворение Валерия Брюсова «Конь блед» (1903). Последний конь как бы вбирает в себя всех предшествующих, ведь именно он несёт полную меру наказания, посланную человечеству.

 

…Показался с поворота всадник огнеликий,

Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.

В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,

Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх!

Был у всадника в руках развитый длинный свиток,

Огненные буквы возвещали имя: Смерть…

Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,

В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

…

 

Конь и его всадник возникают среди наполненного толпой и напряжённым движением транспорта городского вечера, залитого искусственным светом. И потом исчезают — то ли видение, то ли знамение… и всё остаётся как было. Но Брюсов романтизирует бледного всадника. Для него более важно, что перед нами явление высшего порядка, антипод обыденности, воплощение воли Божьей, а то, что он несёт кончину мира, смерть и страдание отступает на второй план. Брюсов с теми, кто приветствует всадника (это проститутка и безумец), его лирический герой испытывает скорее восторг, нежели страх. Поэт как бы проговаривается, называя возникшей образ «мечтой»:

 

…Только женщина из зал веселья да безумный

Всё стремили руки за исчезнувшей мечтой.

…

 

Можно ли подозревать Брюсова в позёрстве? Во всяком случае, нарисованная им картина является чистым художеством — мы можем ею любоваться именно как сделанным художником произведением, но она не вводит в резонанс струны нашей души. Интонационно мы с ней не совпадаем. Поскольку мы, по совести, должны бояться грозных всадников, а не впадать в умиление.

 

По интернету ходит стихотворение «Кони Апокалипсиса», автор которого неизвестен; первая публикация, видимо, была на портале «Самиздат» на странице Donie Darko в 2008 году (название культового триллера Donie Darko использовалось в качестве псевдонима в интернете неоднократно, вероятно, многими людьми). Популярность «Коней Апокалипсиса» во многом обусловлена именно тем, что тут интонация совпадает с читательской. Нам становится тревожно:

 

Один конь был бел, другой конь был рыж -

Копыта касались залатанных крыш.

Гранитные ангелы в старом соборе

На город горящий смотрели из ниш.

 

Третий конь черен, как зимняя ночь,

Как стаи ворон, что уносятся прочь,

Подальше от этого города мертвых,

Которым уже невозможно помочь.

 

Последний луч света скользит по холмам,

По женским рукам и по детским щекам...

Четвертый конь бледен и синие вены

Пульсируют в такт невесомым шагам.

 

Крылатый трубач с лицом мертвеца

Играл на трубе о начале конца,

О том, что последний оплот человека

Падет в этот день под пятою Жнеца...

 

... Пройдет этот сон и начнется другой.

Бетонные стены хранят твой покой.

Но помни: копыта,

копыта,

копыта

Стучат день и ночь над твоей головой!

 

Тут, в сущности, тот же сюжет, что и у Брюсова: сон как напоминание. Отблеск будущего в настоящем. Автор возвращает читателя (или, скорее, слушателя, потому что перед нами текст песни) неповреждённым, а только обеспокоенным.

 

А если кони скачут уже сейчас?

 

Иногда отсылка к Апокалипсису делается неявной. Вот дальше два стихотворения. Одно — классика английской (или, вернее, англоязычной, потому что автор — ирландец) поэзии Уильяма Батлера Йетса. Впервые «Поэт желает покоя своей возлюбленной» было опубликовано в 1899 году.

 

Смутные кони скачут, взметаются копны грив,

Бурей гремят копыта, мерцают белки их глаз.

Север их обнимает, звездным шатром накрыв,

Восток уступает радость, пока заря не зажглась.

Запад вздохнет, прослезится матовою росой,

А Юг уронит розы малинового огня.

Бессильны Сны и Надежды, Мечты и Желаний рой

Попавшие под копыта бешеного коня.

Прильни ко мне, любимая, чтоб милого сердца бой

Звучал над моим, сквозь путаницу мягких твоих волос.

В тихих сумерках тонет все, что в любви сбылось.

Пусть нас минуют Кони, скачущие с Бедой.

 

 

Второе («За рекой в румяном свете...») — стихотворение Александра Грина. Тут один всадник. Но, скорее всего, он тоже — из четвёрки. Чуткая душа Грина предвосхитила грядущую революцию и войны (мировую и гражданскую), поэтому стихотворение получилось таким тревожным.

 

За рекой в румяном свете

Разгорается костер.

В красном бархатном колете

Рыцарь едет из-за гор.

 

Ржет пугливо конь багряный,

Алым заревом облит,

Тихо едет рыцарь рдяный,

Подымая красный щит.

 

И заря лицом блестящим

Спорит – алостью луча –

С молчаливым и изящным

Острием его меча.

 

Но плаща изгибом черным

Заметая белый день,

Стелет он крылом узорным

Набегающую тень.