Мимец
Озеро, блестя чешуёй вымершей рыбы,
ищет, где глубже. Нам бы около дамбы
сверкнуть налево: и от жары бы
спрятались в тени скалы. Колы
заборного древо-металла - треугольны,
тычут в харю облаку древней селёдки,
что посерёдке. Сражения как не бывало.
Стой мы чуть выше, чуть ниже -
лежали бы в нише, о белый халат парниши
вытирая бирки на пальцах-гвоздиках.
Редко заходят кости к нам в гости. Ах,
материя матерится на чём свет стоит:
допустим, уйдёт Голиаф, придёт Давид.
Не досчитаемся преподобных себе,
а сойдемся на не без урода в семье.
Всё остановится - не успею упасть я:
электронный замок вокруг запястья -
плюшки - не баловство; люстрирован Карлсон.
Тело-то житейское, но никаким лекарством
не вылечить децибелы амбиций; привыкай к рокировкам.
Гей, сапоги-скорохонды, летаю ловко,
аморфные птицы, фамильярничая с Тицианом,
часы останавливают в положении равном.
Пены белесый карниз - изумителен, как
вечернее платье в церкви, луны томагавк
собирает рога пастухов, и звёздное стадо
попкорно хрустит моим капиллярным чернилом.
Своры машек-заляжек толкуют о милом,
абстрактней которого только одиночная нота ля,
пир миндаля и пирамидальные тополя,
в которых нет ни мальчика, ни горящей свечи,
хоть караул кричи.
Не надо ля-ля? А всё: иссяк звукоряд.
Фасоль Сидоре - мими. Мимец, говорят.
