Замуж на Алтай
Глава первая
Эй! Вы кто?
Крикнула Кира. Она выскочила на крыльцо. У вольеров с собаками, спиной к ней стоял высокий мужчина в камуфляжной форме. Он уже вывел из клеток двух взрослых лаек; старый десятилетний Журман и его годовалый сын Фуня повизгивали от радостного возбуждения, они крутили двойными кольцами своих пушистых, чёрных хвостов. Малыши в двух других вольерах визжали, прыгали и кидались передними лапами на решётку клеток. Мужчина обернулся на Киру и ухмыльнулся, округлив глаза.
- Как он попал сюда? Как ворота открыл?
Мелькнуло в её голове.
- Женя говорил про друга вхожего на территорию. Наверно он и есть. Вот, нахал! Кто я?
Едва касаясь земли ногами, легкой, крадущейся походкой охотника, незнакомец продвигался ей навстречу.
- Точно, он.
Кира приосанилась и подбоченившись, как ей казалось должна вести себя хозяйка в деревне, ждала, что будет дальше:
- Я то, живу здесь! А, вы, кто?
- Я, Михаил.
Его темно-серые глаза в упор смотрели на неё насмешливо с плохо скрываемым любопытством. Нос с горбинкой, крупная, красивая голова, рот с выдающейся вперёд губой, кривила, с трудом сдерживаемая улыбка. Короткие, тёмные с проседью волосы, щетина небритого лица. Остановился напротив, смотрит, молчит. Кира почувствовала, как жар смущения опалил её щёки. Она отвела взгляд, улыбнулась:
- А... Женя мне говорил, что вам можно без предупреждения, даже ночью, за собаками. На охоту собрались?
- Напугала... Думал, что прямо там и лягу. Во! Страху-то натерпелся. Хорошо ружьё в машине оставил. То шмальнул бы ненароком.
- Вы, что ненормальный, что ли?!
- Я нормальный! Это Сибирь, дорогая! Ты с какой планеты сюда упала? Женя меня не предупредил, что здесь дамочка нарисовалась.
- Вы, что? Какая я вам дамочка? Я вообще-то Евгения невеста. Будущая жена.
- Ну, ну, извините, я пошутил.
А сам хохочет, запрокидывая свою красивую, седеющую голову.
- Ладно, я собак беру в лес, Женя знает.
Он резко повернулся на своих упругих, тренированных ногах и быстро пошёл к воротам. Лайки весело бежали бок о бок впереди Михаила. Они скрылись за воротами. Звук отъезжающей машины и всё опять погрузилось в звенящую тишину Сибирской деревни. Щенки успокоились, затихли. Кира закрылась на все замки и села у окна в зале, как здесь называют самую большую, парадную комнату.
- Ну, я попала! А, интересно? Пока мне нравится. Женя утром приедет...
Она включила музыку, закружилась по залу в танце: окна плыли перед глазами, чередуясь с фотографиями и картинами на стенах.
- Как хорошо! Сибирь, Алтай, музыка, странный незнакомец и я во всей этой красоте! Боже! А, как же Женя?
Горлопаня во весь свой не большой, но красивый голосок, Кира отбивала ногами в такт музыке, помогая себе, взлетающими вверх руками. Радость новизны и необычности новой жизни подхватила её и подняла над оставшимся в Питере прошлым.
Всего три дня прошло с тех пор, как она сошла с поезда Москва-Бийск. На станции поезд стоял всего две минуты. Кира взглянула на себя в зеркало, висевшее на двери купе, поправила спадающую на глаза рыжую чёлку и, взяв свой большущий чемодан и сумку, потащилась к выходу. Она, поглядывая в окно на приближающийся перрон, пыталась в полумраке предрассветного тумана, освещённого тусклыми фонарями, разглядеть Евгения, которого видела, лишь на фотографиях, да по скайпу. Вместе с ней выходил всего один пассажир; молоденький курсант со спортивной сумкой на плече. Двигаясь за курсантом, Кира продолжала смотреть в окно. Перрон довольно быстро уплывал вдаль, перед её глазами проплывали редкие встречающие с букетами цветов и без букетов. Наконец Кира увидала его, своего Евгения. Он в тёмных джинсах и голубой рубашке с фотокамерой в руках.
- Да, это он! Несомненно, он. Как на фото.
Промелькнуло у неё в голове.
- Почему он такой мелкий? Как-то я его крупнее представляла. Да... Вот они издержки интернета!
Поезд остановился. Платформа оказалась низкой, и Кира со всем своим грузом поползла вниз, рискуя грохнуться вместе с чемоданом и сумкой.
- Почему он не помогает мне? Почему скачет, как заяц со своей камерой? Он, что? Не узнаёт меня? А, почему снимает?
Евгений продолжал щёлкать затвором своей фотокамеры, то приседая, то отходя, то приближаясь.
- Сейчас поезд тронется, а я ещё ползу по этим проклятым ступенькам.
- Давайте чемоданы! Я вам помогу!
Это курсант, бросив свою сумку, ринулся к Кире.
- Спасибо! Молодой человек!
В одно мгновение он подхватил её поклажу и подал руку. Кира оказалась на перроне. Курсант помахал ей рукой и исчез в полумраке раннего утра.
- Привет!
Подошёл к ней Евгений.
- Несколько снимков для семейной хроники. Ну, пошли.
Он взял чемодан и сумку, окинул её оценивающим взглядом с головы до ног:
- Толстовата... Ну, ничего, у меня похудеет.
Кира присматривалась:
- Какой-то он пришибленный, и какая маленькая у него голова, как у мумии египетской! Боже! Что за мысли?
Кира старалась не отставать от быстро идущего по трубе надземного перехода Евгения. Они прошли сквозь вокзал, спустились по ступенькам и он подвёл её к Ниве цвета бордо.
- Боже мой! Вот он наш лимузин!
Подумала она.
Евгений затолкал её чемодан и сумку в багажник, который подпирал лопатой.
- Ну, я вляпалась.
Мелькнуло в голове у Киры. Евгений сел в машину и уже изнутри открыл ей дверь. Она села рядом. Её виртуальный, придуманный любимый был совсем не таким, как этот человек.
- Он же сделал мне предложение руки и сердца? Я его невеста. Почему он такой холодный и чужой?
Эти мысли оторвали её от реальности, она не видела ничего; как они ехали, куда? Через минут двадцать дребезжащая машина остановилась у зелёных ворот высоченного забора. Они въехали в гараж, там стояли ещё две машины. Кира плохо разбиралась в марках машин, но эти были явно из дорогих.
- Шифруется. Зачем?
Ей стало страшно. Преодолевая свой страх, она вышла из машины. Евгений ей не помог.
- Да, что ж такое-то?
Воскликнула Кира.
- А, ведь как по телефону пел - просто соловей! Может бежать отсюда пока не поздно? Или уже поздно?
Мелькнуло в её голове.
- Женя, ты бы, хоть руку мне подал.
- Не видишь? У мен руки заняты. Иди за мной.
Как будто кто-то парализовал её волю. Послушно Кира пошла за Евгением по дорожке, ведущей к дому. Дом добротный, из красного кирпича, в два этажа. Он ввёл её в тот самый зал, где она кружилась сейчас в танце. Они присели у большого стола покрытого белоснежной скатертью.
- Ты есть будешь? Вино, стейки из сёмги, сыр, фрукты - всё, что смог придумать, Кира!
Он провёл рукой над столом, приглашая её.
- И в баньку! С веничком, мята, душица, пихта, по-сибирски. Медком обмажу, пропарю, сок берёзовый, ещё весной для тебя заготовил. В заморозке хранил. Для тебя, Кира!
Он потирал ладонь об ладонь, выражая своё нетерпение. Его голубые глаза смотрели на Киру так, что у неё захватило дух и сердце стучало где-то в горле, готовое вот, вот выскочить.
- Что же я натворила? Куда деваться?
Мысли стреляли в её голове как вспышки молнии. Она лихорадочно пыталась найти возможность выйти из этой двусмысленной ситуации достойно и без вреда для себя. Кира поняла, что в её пятьдесят пять годков можно быть более осмотрительной и тогда бы она не сидела здесь, с этим, совершенно чужим ей мужчиной, за четыре тысячи километров от родного дома, родственников и друзей.
- Может завтра? Я очень спать хочу. Четыре дня в дороге.
- Нет, Солнышко, сегодня, сейчас.
Он бросил ей свой шёлковый халат и сказал, что она может переодеться, а он проверит, как там баня?
Кира села на диван, она не двигалась, она поняла, что отчаянное желание изменить свою серую, беспросветную жизнь, обернулось чистой воды авантюрой с её стороны. Вся придуманная ею любовь, вся романтика слетела с неё, как не бывало.
- Только бы живой остаться! А вдруг он маньяк? Не буду рыпаться. Пусть делает, что хочет.
Она, ничего не чувствуя, снимала с себя одежду. Аккуратно, совершенно механически складывая на диван дорожный пиджак, блузу, джинсы, бельё. Халат был из тяжёлого шёлка, тёмно-коричневый, почти чёрный с зелёным воротником и манжетами. Халат был ей в пол. Кира закуталась в прохладный шёлк и ждала, что будет?
- Банька готова, пошли, мой Мышонок!
На пороге стоял Евгений. Голова у него лысая, маленькая, оставшийся венчик волос чисто выбрит, как и щёки. Он зашёл в одних плавках и тут, Кира увидела, что у Евгения красивое, накаченное тело человека, всю жизнь занимающегося спортом или, по крайней мере, фитнесом. Он был молод телом, красив для своих шестидесяти лет, внешне он прекрасно выглядел. Его голубые с прищуром глаза, окружённые морщинками, смотрели ласково, и как показалось Кире по-доброму. Кира вспомнила: перед отъездом она спросила по телефону:
- Женя, мы с тобой как будем спать? Как брат с сестрой?
И услышала:
- Нет, Кира, мы будем спать как муж с женой.
Кире казалось в то время, что в их возрасте уже не может быть близости как у супругов и просто искала для себя возможность выйти замуж за хорошего человека. У Киры уже около пятнадцати лет не было мужчин. Как рассталась с Алёшей, своим мужем, так и жила одна, правда в сорок два года у неё случился курортный роман, тоже с Евгением, роман был бурный, но не продолжительный.
Кира растила сына, Гришу, да и мама была на ней, на её руках. Александра Григорьевна с детства не давала Кире воли. Властная, деспотичная женщина, она не хотела отпускать её от себя:
- Ни один мужик не переступит порог этого дома, пока я жива!
Кричала мама.
Пока я жива, ты будешь одна!
Так и вышло. Ничего у Киры не получалось с мужчинами. Потом она на всё махнула рукой и решила жить одна.
Да, вот, бес попутал. Подруга Нинка зарегистрировала Риту на сайте знакомств и буквально, через неделю её пребывания на сайте, ей стал писать мужчина с Алтая. Может быть от долгого одиночества, но он сразу вошёл ей в душу. Его письма, его фотографии будоражили и волновали изголодавшееся по любви и вниманию сердце.
Сын Гриша вырос, женился, они с Наташей, невесткой, родили дочку, Софочку. Но, так получилось, что отношения с невесткой не складывались. Кира в этой семье была не нужна. Она, как инородное тело, постоянно чувствовала себя выталкиваемой из их жизни. Нет, у неё была своя маленькая квартирка в центре Петербурга на Пушкинской, где после ухода мамы, она осталась совершенно одна. Что она себе понапридумывала про Евгения? Влюбилась, как девчонка и помчалась на Алтай по первому его зову.
- Он же сделал мне предложение!
Утешала себя Кира.
- Сказал, что не просто так, а жениться хочет.
И Кира понеслась, очертя голову, бес памяти, нырнув в эту безумную авантюру.
- Ты, дура, что ли?
Кричала на неё Нинка, таща по перрону Московского вокзала тяжеленую сумку.
- Учёный! Биолог! Охотовед! Фотохудожник! Да, он на тебе опыты ставить будет! Не слишком много для одного? Пусть бы сам приехал! Он тебя по частям в тайге закопает. Кирка! Не уезжай!
Уехала. И вот сидит Кира, голая, под его шёлковым халатом, на краешке дивана, прижав колени, друг к другу и сцепив кисти рук в замок.
- Ну, иди ко мне, Солнышко моё.
Ласково произнёс Евгений, подошёл и взял за руку, с трудом расцепив замок её побелевших пальцев.
- Ты, что? Боишься? Меня боишься? Ты ж жена моя. Мне тебя Богородица послала, я её просил послать мне мою вторую половинку. Кира, ты моя жена.
И она покорно пошла за ним. На дворе уже светило июньское солнце, жгло не по-Питерски, высокое, светлое небо над головой, в бело-розовых, причудливых облаках. Кира идёт по выложенной тёмно-серыми плитками дорожке, идёт как на заклание. Ей страшно. Вокруг зелёный, коротко постриженный газон, цветники, горки, выложенные камнями, чугунные, кованые фигурки животных. В глубине усадьбы, окружённой высоченным, зелёным забором стояла эта злополучная баня, из пихты, как говорил Евгений.
Он открыл дверь, сам впереди, её за руку, как маленькую девочку втащил в предбанник. Большая комната, по стенам диваны, длинный стол, телевизор в нише на стене, горка с бокалами и столовой посудой. На одной из стен, бревенчатой, развешены банные принадлежности. От разных веников и пучков трав исходит такой аромат, что кружится голова. В комнате полумрак, кондиционер нагнетает прохладу, на столе две красные свечи, букеты из каких-то дурманящих трав и цветов, звучит тихая, завораживающая музыка.
- Почему он так суетится? Чуть не бегом мечется от холодильника к столу? Что с ним?
Думает Кира, следя глазами за Евгением.
- Женя, ты мойся, а я потом, я жару плохо переношу.
Хриплым от волнения голосом, пытается Кира изменить стремительно надвигающееся на неё событие. Евгений налил в бокалы искрящееся в свете мерцающих свечей красное вино. Он встал на одно колено и протянул ей бокал.
- В тебе весь смысл моей жизни, дорогая моя. Не бойся. Я твой муж.
- Какой муж?
Стучал в её голове вопрос.
- Женя, ты торопишься! Давай не будем спешить.
- Ты, что, не понимаешь? Ты ко мне приехала! Ты моя!
Он кричал, его лицо покраснело, он еле сдерживал своё раздражение.
- Что она о себе возомнила? Приехала ко мне и что? Я буду ждать? Ну, нет, дорогуша, всё сейчас и произойдёт. Так как я хочу.
Его мысли были жестки, в них отсутствовал даже намёк на возможный компромисс. Он перешёл к действиям: быстро скинул с себя плавки и обнажённый стоял перед ней, спокойно и насмешливо глядя на неё.
- Я в парилку, жду тебя, давай быстрей раздевайся и заходи. Я буду тебя парить. Узнаешь, что такое Сибирская баня! У Киры всё поплыло перед глазами. Она попыталась открыть входную дверь, но та оказалась закрытой на ключ.
- Ну, вот и всё. А, где романтика? Где узнавание друг друга? Почему он начинает с финала? Ведёт себя со мной как со шлюхой!
Она шептала вслух свои мысли, по её щекам текли слёзы.
- Я дура! Дура! Старая идиотка! Нужно было ехать в отель, зачем я села в эту проклятую машину? Прикинулся нищим простачком на своей покоцанной Ниве!
Прижав ладони к губам, Кира шептала себе под нос, свои отчаянные мысли, лихорадочно ища выход из сложившейся ситуации.
Хлеща себя веником, поддав пару, Евгений прикидывал вои действия:
- Сейчас посмотрю её, проверю, если всё понравиться, женюсь. Питерская, как иностранка, говор не наш. Столичная штучка! Нет, я тебя не отпущу, а там видно будет. Да, как же она меня заводит!
Он выскочил из парилки в комнату отдыха, увидел Киру, её большие светло-карие глаза, окружённые густыми тёмно-рыжими ресницами, её белые руки без колечек и браслетов, её пальчики, прижатые к губам и закрывающие нижнюю часть лица, её сжатые колени. Он больше не мог терпеть. Он не хотел больше терпеть. Он хотел всё и сейчас. Её мнение, её желание его не интересовало.
- Я, зная как всё нужно. Она будет довольна.
Кира вскочила, прижалась к косяку двери, как ребёнок цепляющейся за предметы, попадающие на его пути, желая избежать насилия, потому что взрослые не понимают, как важно то, что он делает. У нег есть своя, очень важная причина.
У Киры тоже была своя очень важная причина. А он, этот мужчина, который казался ей таким внимательным, таким чутким, совсем не намерен считаться с нею.
- Ладно, пусть делает, что хочет.
Она решила покориться, а завтра сбежать от него.
Евгений подошёл к Кире, сдёрнул с неё халат, прижал её спиной к себе, очень крепко обхватив своей правой рукой, буквально поволок Киру в банное отделение. Она почти теряла сознание:
- Господи! Да здесь пар, жар! Ничего не вижу!
Хрипло шептала она.
- Что он задумал? Что будет делать?
Как пули летели в мозгу мысли.
- Моё сердце не выдержит. Оно лопнет. Маньяк, точно.
Евгений взял её на руки, отнес в парилку, уложил на полог вниз лицом.
- Всё! Это конец!
Подумала Кира и закрыла глаза. Дух от каких-то незнакомых ей трав наполнял своим ароматом всё вокруг, он вошёл в её лёгкие, её мозг, затуманил ей мысли. Она поплыла куда-то, её тело чувствовало резкие, быстрые штрихи, падающих ударов веников. Он повернул её лицом вверх и очень нежно и легко прошёлся по её лицу, груди, животу, ногам вибрирующим веником. Взяв в руку обе её щиколотки, сильно и резко отбил пятки и всю подошву её маленьких ножек. От этих шлепков по стопам Кира вышла из полуобморочного состояния и, соскочив с полка, вся в прилипших к ней листьях, выскочила в комнату отдыха. Она схватила лежащую на кресле белую, махровую простыню и закутала в неё свое горевшее огнём тело. Кира забилась в угол дивана, поджав под себя ноги:
- Может, я просто мужчин боюсь?
Подумала Кира, сидя на диване.
- Я взрослая женщина, не молодая, он не сделал мне ничего плохого. Ну, спешит, так он сказал же, что почти год один. Он замуж меня берёт…
Кира протянула руку и, взяв со стола бокал с красным искрящимся вином, залпом выпила его. Вино было терпкое, прохладное с мускатной ноткой. Она плохо разбиралась в винах, не было опыта, жили просто и довольно бедно.
Из дверного проёма появился Евгений, он лёг на диван напротив, абсолютно не стесняясь Киру, лёг обнажённый, закинул руки за голову, раскинул свои красивые, длинные ноги и прикрыл глаза:
- Сейчас остыну, и пойдём в дом. Кира, я хочу, что бы всё было сегодня, сейчас. Ждать я не могу и не буду. Ты моя женщина. Я на тебе женюсь. Ты сама приехала, я тебя сюда не тащил. Я позвал – ты приехала.
- Я думала, Женя, ты дашь мне немного времени, опомниться, привыкнуть.
- Привыкнешь. Как говорила моя мама:
- С Женькой жить можно.
Он поднялся, обвязал бедра полотенцем и, взглянув на Киру, тихо произнёс:
- Ты остыла? Пойдём в дом. Отдохнём, пообедаем, и я повезу тебя в скит, на Святой Ручей.
Кира продолжала молча сидеть в углу дивана.
- Вот, фифа! Приехала, принцесса Питерская!
С раздражением подумал Евгений.
- Понятно, Запад, привыкли там антимонии разводить.
Думал он.
- Сейчас ты у меня узнаешь, что такое Сибирский мужик.
Подойдя к глупо улыбающейся Кире, он взял её за плечи, приподнял с дивана и подтолкнул к двери:
- Пойдём, Солнышко!
На улице совсем распалилось знойное Алтайское лето. Жарко, почти как в бане, только сухо, горячий воздух тяжело входил в привыкшие к морскому, влажному климату легкие Киры. Она хотела в прохладу и сырость родной Питерской квартиры. Она хотела остаться одна.
И вот они вошли в дом, поднялись на второй этаж, Женя открыл перед ней двухстворчатую дверь, за которой оказалась спальня: везде на полу, на трюмо, на прикроватных тумбочках стояли букеты цветов. Они благоухали. Кира заметила, что покрывало на большой, двуспальной кровати, аккуратно сложено в ногах. Темно-синий шёлк простыней, такие же подушки, поверх других, цвета чайной розы. На подушке слева лежит синяя ночная сорочка на тонюсеньких бретельках. Слева у стены большое зеркало в тёмной, резной, тяжёлой раме. Кира такие зеркала видела только в музее, да в старых коммунальных Питерских квартирах.
- Ты здесь скоро хозяйкой станешь, всё твоё, тебе. Иди, надень, я посмотрю.
Кира подошла к кровати, взяла в руки сорочку.
- Боже! Женя! У меня никогда такой не было!
Воскликнула она. Он же сидел у двери весь расслабленный, смотрел на неё своими светло-голубыми, подёрнутыми металлическим блеском глазами, из-под тяжёлых, наполовину прикрывающих глаза век. Она сбросила с себя простыню и, повернувшись к нему спиной, быстро натянула сорочку. Шёлк скользнул по её чуть полноватому, но ладному телу.
Кира была маленького роста, где-то за полтора метра, но до ста пятидесяти пяти, точно не дотягивала. Её большие, круглые, ореховые глаза и чуть длинноватый нос, под которым расположились пухлые подвижные губы, создавали удивительную смесь детскости и строгой, взрослой внимательности её лица. Когда Кира улыбалась в уголках её губ и на щеках появлялись ямочки, всё лицо поднималось вверх, освещённое светом её лучистых, распахнутых глаз и улыбкой. Сквозь тонкую прозрачную кожу видны были все её голубоватые жилочки. Её маленькие ножки с гладкой без единого волоска кожей, были полностью видны, и это сводило Евгения с ума. Он подошёл, обнял и начал осыпать её быстрыми, требовательными поцелуями. Когда он добрался до её губ, она вяло ответила на его поцелуй.
Там, в Питере она хотела близости с ним, а сейчас её сердце, её тело молчали. Он повалил Киру на кровать, продолжая ласкать её тело, но оно молчало и это ещё больше заводило его. Когда всё закончилось, он по-хозяйски оттолкнул от себя её колени. Кира чувствовала себя униженной, почти изнасилованной. Он всё щупал своей левой рукой, то её плечо, то её шею, то её руки, зачем-то подгибая ей пальцы. Казалось, он боялся, что она исчезнет.
Закрыв глаза Кира, повернулась набок, спиной к нему и натянула на себя простыню.
Он не оставил её в покое. Всё снова и снова добиваясь от неё ответа на свою неиссякаемую страсть. Его сладострастный крик разрывал тишину пустого дома. Но Кира ничего не чувствовала кроме усталости и боли. Она ждала, когда же он устанет и оставит её в покое.
- Кира, у нас деревьев в тайге своих хватает. Что с тобой? Тебе, что не нравится? Я свои способности знаю. Никто не жаловался.
- Женя, я просто устала. Пойми, Я несколько часов как с поезда. Я не думала, что события так быстро будут. Ты мог бы подождать.
В её голосе уже не было никаких эмоций, только давящая усталость и безразличие к происходящему.
Она заплакала.
- Ты, что? Этого ещё не хватало! Смотри!
Он достал из шкафа красную коробочку и встал на колени перед кроватью:
- Смотри! Это тебе, любовь моя! Ты, всё, что есть в моей жизни. Я тебя никому не отдам. Евгений открыл коробочку и там, конечно оказалось кольцо с бриллиантом.
- Дай руку.
Он взял вяло лежащую руку своей невесты и, надев на безымянный палец кольцо, нежно поцеловал её ладонь.
Евгений лёг рядом с Кирой, она уже спала, её темно-рыжие, волнистые волосы разметались по подушке, он бережно подгрёб её к себе на грудь. Взял в свои большие, мягкие ладони её голову и нежно, едва касаясь губами, покрыл поцелуями её лицо. Она бормотала, что-то во сне, Евгений не мог понять что. Он нежно прижал её к себе, из его сердца лились потоки нежности и любви к этой маленькой женщине, его женщине, но даже себе он не хотел в этом признаться. Его лицо выдавало его, потому что на губах, на его закрытых глазах витало выражение детского блаженства. Он улыбался как ребёнок, когда ему радостно, счастливо и ничего не страшно.
Они проспали часа два, три. Когда Кира проснулась, она не сразу поняла, где она и почему спит, уткнувшись носом в подмышку какому-то мужику, засунув свои ноги между его колен.
- Кто ты?!
Закричала она спросонья, отталкивая его руками, но он закрыл её рот поцелуем и, прижав к себе зашептал:
- Не бойся, маленькая моя, это я, твой муж, Женя.
Она всё вспомнила:
- Ладно, муж, так муж. Может и вправду сладится у меня с ним.
Успокаивала себя Кира.
- Кира у тебя купальник, надеюсь, есть?
- Да, конечно, есть. Купила перед отъездом. Сейчас! Подожди!
Она спустилась вниз, где лежал ее, не разобранный чемодан, и достала из него цельный голубой с бежевыми вставками купальник. Она скинула с себя сорочку и натянула купальник, он казался ей очень красивым и скромным, как раз для её возраста. Кира долго искала его по бутикам, не жалея денег, обошла весь Невский и только на Садовой улице нашла, что искала. Купальник подтягивал её полноватое тело, закрывал все, на её взгляд, проблемные зоны, он всё закрывал, оставляя лишь шею, немного спины, руки и ноги.
- Ты в этом поедешь? Кира, это не купальник! Это скафандр! Ты, что на Луну собралась? Или ещё на какую-нибудь планету? Так в этом, только на Пикран! Кира, за нами ещё тарелка не прилетела!
Он хохотал…
- Какой он красивый, когда смеётся. И никакой он не мелкий. Я ему носом, только в грудь достаю.
Присматривалась она к Жене. Её душил смех. Кира начала хохотать. Они рухнули на диван, смеясь. Этот смех немного сблизил Киру с Евгением.
- Ладно, сегодня поедешь в этом, а завтра я куплю тебе новый. В скиту, в купели в самый раз будет, хоть монашек не смутишь своей красотой. Давай быстрей, накинь, там, что-нибудь лёгкое, на улице больше тридцати.
- Я сейчас, мигом!
Кира раскинула по дивану свои наряды:
- Слишком ярко.
Бормотала она.
- Из этого купальник торчит. Ему не понравится. Да, закрою глаза и выберу наугад.
- Ты, что? Ещё не готова? Минута и мы никуда не поедем. Чего, ты копаешься, Кира?
Он уже опять кричал на неё.
- Нет, наверно не сладится.
Подумала она.
- Женя, ты чего кричишь? Я не солдат. Я женщина. Я не могу так быстро!
Он, хлопнув дверью вышел.
- Что за копуша? Скорости, точно не совпадают.
Ворчал Евгений, подгоняя джип к самым дверям дома.
- Стараюсь для неё, стараюсь, а от неё никакой отдачи. Ещё три дня и буду решать. А нужно ли мне всё это?
Думал он.
Кира выпорхнула из дверей дома в бирюзовом сарафане из шифона, её жуткий скафандр просвечивал, через тонкую ткань, но ей некогда было подбирать наряд.
- Вот и лямки торчат!
Раздражённо подумала Кира:
-Я просто чучело!
- Красотка!
Женя поднял вверх большой палец, выражая своё восхищение. Его глаза опять заблестели, он распахнул дверцу машины. Кира подняла подол и по-молодому, быстро и ловко расположилась на переднем сиденье. Её уже не смущало то, что Женя не помог ей сесть в машину.
- Наверно в Сибири так принято. Да и ладно.
Они оба помолодели, глаза их играли, улыбки освещали лица. Кире уже не казалось, всё произошедшее с ней, таким страшным.
Машина неслась по тракту, по сторонам, куда Кира глядела во все глаза, открывались бесконечные просторы Алтайской лесостепи. Бескрайние, огромные поля с молодыми всходами и даже уже цветущие перемежались с перелесками из высоченных, разлапистых берёз. Кира никогда не видела таких берёз, они были какие-то лохматые, совсем не похожи на Западные, стройные берёзки. Поля поднимали свои, то тёмно-зелёные, то золотистые, то серо-голубые, то бурые свежевскопанные, выпуклые полусферы, под разными углами к земле и это было завораживающе красиво. Всё двигалось, неслось вдоль убегающей вперед машины. Киру поразила огромность и величавость Сибирских просторов. Даже небо было выше и шире, оно опустило свою твердь, раскрашенную бледной лазурью и высоко парящими, легчайшими облаками.
- Боже! Женя! Какая красота! Я нигде такой красоты не видела.
Воскликнула Кира, прижав ладошки к губам.
- Ты на обочину посмотри. Всё мусором завалено.
Кира опустила глаза: на обочинах, везде валялись пластиковые пакеты с мусором, бутылки, комканые бумаги.
- Я не видела! Почему ты всё портишь? Женя!
- Должен же кто-то спускать тебя на Землю.
Ответил Женя, гладя её по коленке. И опять Кира почувствовала требовательность его руки.
- Смотри на дорогу, Шумахер!
Она скинула его руку. Он глянул на неё так, что у неё всё поплыло перед глазами.
- Я его хочу.
С ужасом подумала Кира.
Они уже свернули с тракта и ехали по просёлочным, пыльным дорогам, закрыли окна, в салоне было прохладно. За окном всё так же мелькали поля, берёзы, лога, высоченные сосны и серебристые заросли Алтайской облепихи. Машина, то поднималась круто вверх, то спускалась вниз и опять вверх. Они выехали на трассу, проехали по мосту. С моста открывался великолепный вид разбросанного по берегам небольшой, извилистой и юркой речки, села. Крутые берега, поросшие зеленью, деревьями и кустарником, были пересечены дорожками и тропами, бегущими к воде. То там, то здесь, среди этого буйства зелени виднелись четырёхугольные, покатые крыши сибирских домов и домишек. Изредка, яркими, контрастными пятнами среди них возвышались современные коттеджи в два, три этажа, обнесённые глухими заборами. Спустя какое-то время, машина круто повернула вправо и поднялась вверх по несущей её дороге. Там, вдалеке сверкали на солнце позолоченные маковки и кресты скитской церкви.
Было уже послеобеденное время, даже ближе к вечеру. Но, несмотря на это у ограды скита теснилась вереница припаркованных машин.
У ворот, не реагируя на звуки тормозящих и отъезжающих машин, на людей, теснившихся у кранов Святого Источника, флегматично, почти посреди прохода лежала старая, скитская собака, лениво поглядывая на суету и движение вокруг себя. Собака была глухая, ей не было, казалось, никакого дела до происходящего вокруг. Люди обходили её, она положила голову между лап и прикрыла глаза.
- Вон, там, видишь, голубой домик? Кира, это купель Святого Источника. Иди, очистись от своей Западной скверны и тогда Алтай тебя примет.
Ухмыляясь, Евгений подтолкнул Киру в нужном направлении. Она пошла, из купели мамочка несла на руках младенца, он улыбался своим беззубым, крохотным ртом. У женщины были мокрые волосы и полные слёз глаза. Кира зашла в небольшой домик купели и закрыла задвижку на двери. Она сняла с себя сарафан и медленно стала спускаться по мокрой, деревянной лестнице в жгуче-холодную воду колодца, устроенного прямо в ручье Святого Источника. Помещение освещено лишь лампадками, висевшими у икон. Было сумрачно и прохладно. Вода поднималась всё выше по разгорячённому её телу и когда вода поднялась до груди, Кира перекрестилась, прося прощение за все свои грехи и за сегодняшнюю слабость, за желание плотской любви к Евгению. Она с головой окунулась в воду, вынырнула, обожжённая холодной водой Святого Источника и ещё дважды, прося все силы небесные, светлые силы Добра и Любви, в ощущение которых она вложила своё понимание Бога, окунулась туда с головой. Выйдя из купели, вся мокрая, в прилипшем к ней сарафане, но с сияющим лицом и глазами, с прядями свисающих по плечам волос, она подошла к Евгению.
- Ну, что? Поехали! Воды я уже набрал.
- А, ты? Ты, разве не пойдёшь?
- Нет. Не зачем. Меня Алтай и так принимает. Я свой, местный.
- Женя, я хочу в церковь зайти. Давай зайдем?
- Иди. Я подожду. Я не очень-то верующий.
- Ладно, Женя. Поедем домой. В другой раз вместе зайдём. А давай, здесь, в скиту кольца купим, с молитвой, обручальные, серебряные.
- Позже, Кира, сейчас на Правду купаться и домой.
- На какую правду?
- Озеро так называется.
Опять они ехали степью, пересечённой лесами и околками, как здесь называли небольшие перелески, повернули на пыльную деревенскую дорогу, затем съехав на поле и пересекая его по диагонали, они добрались до Правды. Это было довольно большое озеро, вытянутое в длину. Машина остановилась на пологом берегу, среди припарковавшихся между деревьев и кустов машин.
- Ну, вот и Правда. Располагайся Кира. Женя нёс в руках большой пластиковый пакет и покрывало, ища подходящее место:
- Вот сюда, пожалуй.
Кира с бутылкой Карачинской минералки ждала, когда Женя расстелет покрывало на траве. Он разделся ещё у машины и теперь стоял, подставив своё уже загорелое тело ещё во всю палящему солнцу.
Кира окинула взглядом открывшийся пейзаж: противоположный крутой берег возвышался над водой разноцветными полями и зеленью густого кустарника. Вдали виднелись дома раскинувшегося селения. А там, дальше лес. Рыбаки на противоположном берегу, казались игрушечными на своих лодочках. Людей на диком пляже в это время было немного.
- Не лезь туда! Там глыбоко!
Кричала молодая мамаша, стоя на пологом, песчаном берегу, мальчишке, лет семи, плескавшемуся в воде. Он оглянулся, повернув свою белобрысую голову, и послушно погрёб к берегу.
Гладь воды покрывала бегущая рябь. На солнце она сверкала и создавала неравномерные пятна, то темно-синие, то серебристые. От этого сверкания начинало слепить глаза. Женя уже зашёл в воду, он широко раскинул свои руки, потом поднял их и в одно мгновение, мелькнув своим накаченным, упругим телом, скрылся под водой.
- Какой же он красивый и ловкий!
Подумала Кира, и ей вдруг стало тепло и приятно на душе, от сознания, что это её мужчина. Ей это льстило. Она видела, как проводили Женю заинтересованными взглядами несколько дам, расположившихся неподалёку от них. Она видела, что и Женя это заметил. В его походке, в его движениях всё было на публику. Он знал, что на него смотрят и это ему нравилось.
Кире же не хотелось лезть в воду после купания в Святом Источнике, но она всё-таки пошла. Очень осторожно заходила Кира в незнакомое ей озеро:
- Пожалуйста, Силы Небесные, Высшие! Сотворите мне безопасность на этой незнакомой воде!
Кира всегда так общалась с небом и вселенной, прося помощи для себя и своих близких. И если просьба её была, как она себе определила на волне Любви, то обязательно исполнялась. Она верила в это. И для неё всё исполнялось, если не нарушались Высшие законы, которые в глубине души знают все. Так она думала и была уверенна в своей правоте, по крайней мере, для себя. Кира заплыла на глубину, почти на середину озера, подальше от людей и, раскинув руки и ноги, легла на спину. Она закрыла глаза, в этой накрывшей её тишине и почувствовала, что её тело как будто, едва касается воды, оно вдруг стало закручиваться вправо, по часовой стрелке, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее. Ей казалось, что она стремительно крутится вокруг своей оси. Кира потеряла осознанность своего тела и слилась с окружающей её бесконечностью. Это была восхитительная медитация на воде. Как же это было хорошо! Нигде и никогда она не испытывала ничего подобного. Ей хотелось слиться с небом и улететь в бесконечность.
- Кира! Плыви к берегу! Через десять минут уезжаем!
Женя махал ей рукой стоя на берегу. Кира пришла в себя, вздрогнув всем телом и начала погружаться в воду, она хлебнула воды, начала отчаянно грести ногами и руками, перевернулась на живот и, сбалансировав тело, поплыла к берегу. Устала, перевернулась на спину, чтобы отдохнуть. И вдруг, увидала у себя над головой, довольно низко, кружащую огромную птицу с распахнутыми крыльями. Она кружила над Кирой, готовая, как ей казалось, спикировать ей на голову. Кира плыла к берегу, птица продолжала её преследовать. Кира попробовала достать ногами дно. Птица продолжала кружить над нею. Сделав несколько отчаянных рывков руками, Кира повторила попытку достать дно и наконец-то дотянулась кончиками пальцев до песка. Она гребла из последних сил и наконец, встала ногами на дно. Птица всё кружила над ней, Кира видела её загнутый крючком, мощный клюв и огромные распахнутые крылья. Её охватила паника:
- Женя! Женя! Птица! Она сейчас кинется на меня! Женя!
- Ненормальная.
Прошипел он. Развернулся и не глядя на Киру, не спеша направился в сторону, раскинутого на траве покрывала. Он лёг на спину, закрыл глаза и сделал вид, что не знает кричащую из воды женщину.
- Вы не бойтесь. Это коршуны. Они здесь рыбу ловят. Они на людей не кидаются. Вон их сколько! Посмотрите!
Успокоила Киру девушка, плывущая неподалёку. Кира осмотрелась. И действительно, слева от неё, над лесом кружили такие же птицы. Они садились на деревья и там поедали свою добычу. Да и над озером, кроме той, что напугала Киру, летали другие коршуны и красиво пикировали в воду, выхватывая оттуда рыбу. Просто она заплыла на их территорию. Кира окончательно успокоилась и любовалась на невиданную ею охоту этих больших, красивых птиц. Она вышла на берег и пошла туда, где лежал Женя. Женщины рядом с любопытством ожидали, что же будет дальше?
- Почему ты бросил меня? Я же не знала, что они не опасны! Она летела прямо мне на голову!
Всхлипывала Кира, вытирая ладонями слёзы.
- Ты, ненормальная! Что? Коршунов никогда не видела? Они всегда здесь летают. Их даже дети не боятся.
Вполголоса зло шипел Евгений, оглядываясь по сторонам.
- Ты сам ненормальный! Да я их только в зоопарке видела и то, в клетке!
Кричала Кира.
- Всё! Поехали!
Заорал Евгений. Он вскочил, дернул из-под Киры покрывало и быстро, не глядя на неё, пошёл к машине. Кира, едва поспевала за ним, держа в руках свой скомканный сарафан.
- Что? Так и поедешь в своём скафандре? Сарафан надевай! Это тебе не Запад. Здесь бабы голые по улицам не ходят!
Кира натянула на себя смятое, намокшее платье. Мокрый, смятый шифон облепил её тело, потемневшие от воды волосы, прилипли к голове и щекам. Её губы плотно сжаты, глаза прижмурились, пытаясь скрыть от него, раздирающую сердце боль и обиду за весь этот злополучный день.
- Зачем я приехала в эту проклятую Сибирь? Зачем? Я здесь никому не нужна!
С отчаянием думала она. Слёзы застилали ей лицо. Она вся сжалась. Сцепила пальцы рук, так, что они побелели. Кира пыталась сдержать слёзы, но у неё не получалось.
- Почему он кричит на меня? Что я сделала? Я просто испугалась!
Она тоже начала кричать:
Ты, понимаешь! Я только сегодня приехала! Я никогда не была дальше Москвы! Восток для меня, как другой Мир! Я тебя впервые в жизни вижу! Ты, что творишь?
- Замолчи! Ещё не хватало! Нюни распустила!
Они ехали по мосту. Под мостом протекала река. Было довольно высоко. Вдруг Евгений рванул руль, машина задергалась по дороге туда-сюда. Он покраснел и заорал во всё горло:
- Сейчас сигану под откос! Такую мать! И всё закончится. Всё мне осточертело! Разнылась! Принцесса, твою мать! Не спасли её! Детский сад. Замолчи, сказал!
Кира замолчала. Она вжалась в сиденье и ждала, что будет. Она просто смотрела вперед на дорогу и пыталась сообразить, как ей убраться поскорее отсюда. Он тоже, похоже, успокоился и ровно, мягко, объезжая рытвины ехал дальше. Евгений остановил машину возле поселкового магазина, выскочил из неё и быстрым шагом пошёл туда. Кира хотела выйти из машины, но двери были заблокированы.
- Он запер меня! Вот, гад!
Воскликнула Кира и стала обречённо ждать, что будет дальше? С большим пластиковым пакетом вышел Евгений из дверей магазина. Улыбнулся идущим навстречу девушкам и, напевая себе под нос, направился к машине.
- Солнышко! Сейчас поедем домой, отпразднуем твой приезд. Вдвоём. Я соскучился.
- Женя, ты, что? Ты, вообще никого, кроме себя не видишь? Я устала. Мне плохо. Я хочу спать. Я ничего не хочу! Понимаешь? Только спать.
- Ладно, успокойся, сейчас приедем, и будешь отдыхать.
Всю оставшуюся дорогу они молчали. Женя спокойно, ловко и как-то бережно вёл машину. Кира уже не плакала, но лицо её застыло в равнодушной ко всему маске.
Сквозь тёмные, тяжёлые портьеры спальни не могло пробиться даже яркое, палящее солнце Алтая. Лишь в щели между тканью прорывались косые лучи восходящего солнца. Они радужными потоками выхватывали из сумрака затемнённой спальни полосы, оформляя их в чёткий рисунок, творимого светом мира.
Солнечный лучик коснулся глаз Киры. Она проснулась. Лежала Кира на самом краю огромной кровати, свернувшись калачиком и поджав под себя ноги, её кулачки были прижаты к губам. Так она спала всегда, с самого детства, так она чувствовала себя защищённой. На другой стороне кровати раскинулся Евгений. Он лежал на спине и храпел. Кира соскользнула на пол и по мягкому ковру, на цыпочках прошмыгнула к двери. Босиком, в тонкой сорочке, на цыпочках, оглядываясь назад себя, она быстро спустилась по лестнице и, выхватывая из чемодана, что попадёт под руку, стала одеваться. На ней оказались малиновые лосины для занятий фитнесом и ярко оранжевый свитер в зелёных листьях и синих цветах. Жутко модная вещица – подарок Нинки. Ноги она сунула в попавшие первыми под руку туфли. Эти лодочки на шпильке оливкового цвета, как ничто иное, подошли ей сейчас.
- Да и пусть! Будет чем в глаз залепить, если что?
Зло подумала Кира. Схватив сумку с документами, деньгами и карточками она ринулась к входной двери. Конечно же, та оказалась запертой.
Фу, ты! Чёрт!
Ругнулась Кира и кинулась к окну. Окно оказалось довольно низко от земли, и Кира благополучно выпрыгнула из него на клумбу. Она обогнула дом и побежала к воротам. Конечно, всё было заперто. Подёргав двери ворот Кира, беспомощно сползла на землю и залилась слезами. Прижимая к груди сумку, она сидела на земле, вытянув ноги в своих лаковых туфлях на шпильке. К туфлям прилипла грязь и травинки, они были мокрыми от утренней росы, на подошвах пластами налипшая, темная, влажная земля с клумбы. Но Кире было всё равно. Роса покрыла всё вокруг, её капли как бриллианты сверкали на листьях и цветах.
- Что я дёргаюсь? Я же хотела за него замуж, приехала к нему и что я теперь дёргаюсь?
Задавала она себе вопрос.
- Я просто начиталась романов, насмотрелась сериалов, я всё время жила одна. Я не знаю мужчин. Просто надо подождать. Присмотреться к нему. Он может оказаться хорошим мужем.
Уговаривала себя Кира. Вдруг она увидела, как отдёрнулась штора в окне.
- Он засёк меня! Что теперь?
Через пару минут Евгений выскочил из дома, он бежал, наклонившись вперед, добежал до неё, кинулся на колени и, как показалось Кире, картинно, переигрывая, пополз к ней:
- Прости меня! Я твой раб! Ты моя Богиня! Королева! Прикажи, я всё для тебя сделаю.
- Драмкружок.
Промелькнуло у Киры в голове.
Он схватил её голову в свои ладони и покрыл лицо Киры быстрыми поцелуями. Обхватил её своими руками и прижал к груди:
- Ты куда собралась? Весь смысл моей жизни в тебе Кира. Ты, что этого не понимаешь? У меня никого нет, кроме тебя. Я жесткий немного, ты меня изменишь, тебя мне Богородица послала. Я её просил. Не уходи! Я тебя никому не отдам! Ты моя жена, Кира!
- Ладно, Женя, пойдём в дом. Я попробую. Ты пойми, я действительно из другого мира, своего мира. Я привыкну, не торопи меня. Ты торопишься.
Женя обхватил её плечи и вёл не спеша домой:
- Маленькая, девочка моя, всё будет хорошо. Сейчас позавтракаем и поедем на водопад. Увидишь, какая там красота!
В доме запахло кофе. Женя сварил его в турке, он не признавал кофеварок. Холодная лосятина, нарезанная тонкими ломтиками, отварная и сырокопчёная, сыр, фрукты – всё было красиво разложено на белом с золотом фарфоре. Букетик синих цветов в маленькой прозрачной вазочке. Пока Кира приводила себя в порядок и переодевалась, Женя быстро всё приготовил и накрыл на стол.
- Иди ко мне, Солнышко!
Кира глянула на себя в зеркало: фиолетовые, зауженные к низу брюки, облегали её стройные ножки, кремовая блуза с тонким коричневым ремешком, подчёркивающим талию. Темно-рыжие волосы спадают до лопаток, красивым, волнистым полукругом.
- Я просто прелесть!
Кира послала себе в зеркало воздушный поцелуй. Она выпорхнула из комнаты, в которую поместил её вещи Евгений, сказав, что эта комната, только её. И, что даже он не будет туда заходить без её разрешения. Сбежав по лестнице, окрылённая таким доверием к ней она увидела накрытый стол, вдохнула аромат кофе и уже не чувствовала себя такой несчастной и ущемленной.
- Он заботливый, красивый, любит меня, я всё для него! Это просто страх. Я боюсь мужчин. Я боюсь отношений.
И тут же её мысли отразились на её подвижном лице.
- Кира, что опять не так? Пока спускаешься, пять раз поменяла лицо. Что у тебя, там происходит? Я уже слово лишнее боюсь сказать!
- Всё хорошо. Не обращай внимание. Это воспоминания и грусть по дому. Не бери в голову. Мне всё, всё нравится!
Они молча поели. Женя подсел к Кире на диван, обнял её и не спеша, перебирая пряди её волос, нежно целовал тёплые, мягкие губы. Она ответила, его руки передавали ей свою страсть. Она почувствовала, что желание испытать его любовь, захватило её всю. И здесь, в этой большой столовой, с распахнутыми настежь окнами, она впервые в жизни почувствовала, что летит, закрученная в спираль невиданного наслаждения. Её хриплый, неистовый крик слился с его гортанным криком, разрывая деревенскую тишину, своим животным, первобытным воплем любви. Они почувствовали, что едины и уже ничто на Земле не сможет разорвать это единство, соединившее две жизни воедино.
- Киришонок, поторопись, родная. Нам ещё купальник купить надо. Я тебя в скафандре твоём больше видеть не могу.
- Да, я сейчас!
Кира прихорашивалась у зеркала.
- Всё, поехали.
Их скорости явно не совпадали. Женя быстрый, стремительный, ловкий, ладный, мягкий снаружи, в движениях своих, во внешности, был жесток и бескомпромиссен внутри. Кира медлительная и неуклюжая, часто натыкающаяся на предметы и цепляющая за них, была мягкая, уступчивая до потери себя и растворения в тех, кого любила.
Глава вторая
Неожиданно раздался звонок, кто-то звонил у ворот. Женя спросил, кто и нажал кнопку, открывающую ворота.
- Пойдём. Это Тоня, соседка, я вас познакомлю.
У ворот стояла сгорбленная старушка на вид лет за восемьдесят. На голове цветастый платок закрывающий, чуть не половину её лица, длинная кофта с вытянутыми пузырями карманами, линялые шаровары застиранного сизого цвета, на ногах ярко-зелёные галоши. Она была такого маленького роста, что даже Кире едва доходила до плеча. В руках, прижатых к груди, белела пластиковая бутыль с молоком и плошка с яйцами. Маленькие серые глазки, звёздочками посверкивали из-под наплывающих старческих век. Большой нос свисал на бледные, тонкие губы. И лицо её и фигура были какие-то ссохшиеся, лишь весёлые, светящиеся глазки задорно жили своей молодой жизнью, на этом увядшем лице. Выставив вперёд ногу Тоня, неожиданно молодым, звонким голосом пропела:
- У меня колечка оба,
Подарено на два года.
Позабыла расспросить,
На какой руке носить?
- Здравствуйте! Женя, я гостинец принесла.
- Бери! Молодуха! Откуда такая?
- Я из Питера.
- Ну, Женька, ты б себе из-за границы бабу выписал? Эфиопку! Шучу! Не боись. Не обидим тебя.
- Привет, Тоня! Ты просто так? Или чего надо?
- Да, ничего мне не надо. Может, вот, фото моего Васи, Царствие ему Небесное, обработаешь на своем кампутере?
- Давай фото.
Женя протянул руку и взял завёрнутую в тетрадный лист, фотографию. Развернул, глянул.
- Лучше-то нет?
- Нет. Делай, какая есть.
- Ладно, что-нибудь придумаю.
Антонина, пятясь к дверям, хитро ухмылялась, сверкая из-под платка глазами, вышла на придорожную траву. Там она пошептала что-то в кулачок и быстро развернувшись, потрусила к дому напротив. Она жила на противоположной стороне не широкой улицы, каких много по окраинам этого Сибирского города. Её дому было более ста лет. Он широкой, приземистой, четырёхугольной крышей распластался по усадьбе. Стены из побуревшего от старости кирпича, кое-где замазаны серыми, цементными заплатами. На углу дома, у входной двери сидит огромная коричневая дворняга с большими, обвислыми ушами и белой грудью. Она лениво, вяло потявкивает на кур и индюшек, разгребающих пыльную землю утоптанного двора. Мухи садятся ей на нос, она трясёт своей лохматой головой и пытается смахнуть их лапами.
- Маня, иди в будку, что разлеглась на ходу? Поди, прочь!
Маня подняла своё старое, грузное тело и поплелась в сторону криво сколоченной из досок будке. Лизнув воду из стоящей рядом облупленной, эмалированной миски, Маня забралась в свою будку и, высунув морду на воздух, задремала.
- На! Дармоедка, жри!
Тоня вывалила в собачью миску полкастрюли пельменей и костей. Маня нехотя вылезла из будки и, аккуратно ковыряла носом, содержимое миски, выбирая лакомые кусочки. Она захватывала в рот очередной кусочек и, поторапливаясь, своим большим, лохматым телом, тащила его за сарай, насколько хватало цепи, съев его там, вкусно чавкая и поглядывая по сторонам, Маня возвращалась к миске, и всё повторялось сначала. Куры и индюшки, пользуясь моментом, расталкивая друг друга и кудахча, мчались к Маниной миске, садились на край и начинали клевать из неё. Увидав такую наглость, Маня, проглотив очередной кусок, громко и зло, тявкая, переваливалась своим грузным, толстым телом и как ей казалось, мчалась разгонять обнаглевших кур и индюшек. Но пока она тащилась на больных, подводивших её лапах, эти наглые птицы успевали склевать не малую часть её еды.
Тоня села у окна с чашкой чая, подпёрла голову рукой и засмотрелась на цветы в палисаднике. Тоня любила цветы, они цвели в доме на всех подоконниках и на улице, где только можно было соорудить клумбу, горку или каскад из цветов. Имея трёх коз, трёх котов, собаку, полтора десятка кур и индюшек, несколько соток огорода и теплицу эта сгорбленная трудом и годами восьми девяти летняя старуха, успевала возиться со своими цветочками, а ночами, когда одолевала бессонница, она писала стихи. Соседа, Женю, она уважала и даже побаивалась. Написав очередное стихотворение, наивное и искреннее, она, спрятав листок в свой бездонный, вытянутый карман трусила через дорогу, звонила в дверь и, когда в домофоне раздался её радостный, дребезжащий голосок:
- Женя! Ты дома?
Евгений как всегда открыл ей дверь. Она забавляла его. Да и контактов у Жени в деревне, почти не было.
- Тоня заходи!
Кричал ей Евгений, заслышав шаркающие шаги. Антонина бочком, смущаясь, взглядывая из-под платка на Женю громко, почти кричит:
- Женюшка! Да, ты мой хороший! Посмотри, что бабка Тоня насочиняла! Может, справишь мне открытку-то?
Её рука полезла в карман кофты и, достав оттуда листок, Тоня скоренько прошаркала к столу, где ждал её Евгений. Он, надев очки, внимательно прочитал очередной листок, делая свои поправки.
- Баба Тоня, садись! Чего стоишь?
Махнул Женя рукой на диван.
- Не-не, я постою, некогда. Вот, возьми шоколадку! Тебе к чаю.
Он молча взял гостинец и бросил на стол. Тоне он чаю никогда не предлагал.
- Ну, чего? Опять открытку тебе надо?
- Женя! Христом Богом прошу! Сделай! Как ты делаешь нигде не купить. Внучеку, Владику двадцать пять годков через неделю стукнет. В Москву им открытку твою пошлю. Знай наших! Как ты фотографируешь, никто не может. И стишок-то мой, впечатай, голубчик.
Она совала Евгению в руку, сложенную в трубочку двухсот рублёвку.
- Положи.
Кивнул Евгений на стол. Тоня послушно положила купюру на краешек стола. Она стояла, согнув спину и закинув одну руку на поясницу.
- Всё сделаю, приходи через три дня. Ещё чего надо?
Быстро с прищуром взглянул на неё Евгений.
- Да, капканчик поставить, хорёк замучил или лиса, курей давит. Вот зараза! Ты, пришёл бы когда?
- Ладно, приду, посмотрю.
- Ну, я пошла, пошла. Не буду тебе мешать.
Идя домой, Тоня думала:
- Вот был жив мой Васенька, всё сам делал. Ничего просить по соседям не приходилось. А Женьку я побаиваюсь. Пришлый, всего-то лет семь здесь, учёный, биолог, охотовед, всё фоткает. Хрен их поймёшь! Но фотографии у него – красота! Как он так снимает? Каждый лепесток, каждая травинка светится, на ветру трепыхается.
- Манька! Курей стереги! Что ты их, окаянная твоя душа, по двору гоняешь? Вон, трёх уже курей подавили, черти. Кто давит? Запру на ночь в сарай! Карауль!
Кричала Тоня на собаку, обтирая рукавом навернувшиеся обидливые слёзы.
Василий, муж Антонины, уже лет двадцать как преставился. Он и вправду был хорошим хозяином. В его руках всё ладно получалось ни топор, ни пила, ни рубанок из его рук не выпадали. Замужем Тоня жила хорошо, родила двух дочерей, с разницей в три года. Маша, старшая уехал в Москву, выучилась, вышла замуж и родила внука Владика. Младшая, Иринка и вовсе в Германию укатила. Тоня не помнит когда та в гости приезжала?
- Со своим немцем по Европе шастает, а мать навестить времени нет.
Распыляла себя Тоня обидами.
- Да, Бог с ними! Пусть живут. Ото, озлюсь ещё. Куда им на Алтай! Наша нищета никому не интересна.
Крестясь, подумала старуха. Мысли опять вернули её к Васеньке.
- И зачем он тогда к Вальке пошёл? Будь проклята, эта её бутылка! Все ж знали, что Валька палёной водкой торгует. И надо ж Васе пойти к ней. Всё мало тебе было! Ну, что? Напился? А муку-то принял! Как уходил-то тяжело.
Бормотала Тоня себе под нос, перебирая натруженными руками платок, стянутый с головы.
- Пойти совсем не к кому. Женька, этот гордый больно. Стоишь перед ним как школьница перед учителем, того гляди двойку влепит. По бокам всё пусто. Дома скоро завалятся. Напротив, через забор с Женькой, Сима, страдалица. Пятнадцать лет уж под себя ходит.
Продолжает разговор с собой Тоня.
- Хорошо памперси теперь есть. Борька, сын, вон, семью оставил, за матерью ухаживает. А Людка, невестка – стерва! Свекровь ни разу не навестила. Сколько Сима для них сделала, пока на ногах была. И корову держала, и коз, и огород, вон соток двадцать, не меньше. Машинами в Барнаул вывозили. Хорошо, хоть сын не отвернулся.
Она разводила руками, взглядывала в окно. И опять продолжала разговор толи с собой, толи с котами, лежащими у её ног.
Разговоры по улице пошли сразу:
- Мартовский-то бабу себе привёз. Толи с Запада, толи из-за границы?
Судачили тётки с улицы, собираясь по две, по три у ворот ближайших к Евгению домов.
- Ольга, пойдём! Вон, бабка Тоня у ворот сидит.
Махнула рукой, в сторону сидящей у своих ворот Антонины Катька. И они скорым шагом направились наискосок, через улицу.
- Баба Тоня! Ты видала?
- Кого?
- Да, ладно! Как будто не знаешь? Рассказывай!
Катька наклонилась вперёд и вся превратилась в слух. Её худенькое личико вытянулось ещё больше, а светлые, выпуклые глаза буравили бабку Тоню. Ольга выше Катьки на голову, дородная, полногрудая. Расставив свои столбовидные ноги, водила чёрными, раскосыми глазами с Катьки на бабу Тоню.
- Да, видела я её. Ну, рыжая, приветливая такая, улыбчивая. Как пить дать, женится! Прозевали вы девки, женишка!
- Да, он и не смотрел на нас!
В один голос выпалили женщины.
- Не его поля ягода мы, видать!
Зло проговорила Ольга.
- Он даже не здоровается с местными никогда. Сколько лет уже здесь живёт, а пройдёт, глаза опустит и мимо.
Вторила ей Катерина.
- Да, да и со мной тоже и не только со мной, многие говорят.
Продолжала она. Так они долго судачили, перебивая друг друга и цитируя сплетни расходящиеся кругами, как камни, брошенные в воду.
Глава третья
Миша крутил баранку своего Уазика, одна из боковых дверей не закрывалась и периодически хлопала, это его не очень раздражало, но дверца задевала за ветки деревьев и кустов. Ехал он по бездорожью. Это была им же проложенная колея, едва заметная, а скорее, только ему и видимая, по его же приметам. Миша на ходу отводил руку назад и, продолжая движение, не злобно матерясь, захлопывал открывшуюся дверцу. Он уже лет пятнадцать егерем по тайге оттопал. После института попробовал в кабинетах, на должностях и карьера ему светила, но не смог. Не выносимо было Мише под начальством сидеть, да бумаги перебирать и всё бросив, он ушёл егерем в лес. По охотоведческим делам пересёкся с Мартовским, и началась их странная дружба. Евгений оттяпал лакомый кусок леса, оформил Общество с ограниченной ответственностью «Март» и чувствовал себя полноправным хозяином на этой территории Алтайской тайги. Евгений предложил Мише работать на него егерем и компаньоном. Денег у Михаила не было и они договорились, что Миша будет отрабатывать, получая ежемесячное денежное вознаграждение, добывая мясо, пушнину и присматривая за другими нанятыми работниками и лесом, в течение пяти лет. Ну и браконьеры будут Мишиной заботой. Михаил понимал, что попал в кабалу, но только здесь, в лесу он забывал обо всём и наслаждался иллюзией свободы, сливаясь воедино в одно огромное существо с лесом и всеми обитателями тайги, частью которой он был. Он слышал и понимал всё, что нашёптывала ему тайга. Знал Миша повадки зверей и птиц населяющих её. Мощные деревья, кустарник, травы, болота, шапки возвышенностей, поросшие брусничником, малиной и боярышником, да что только не росло в этих бескрайних лесах. От его зорких, внимательных глаз охотника и следопыта ничто не могло ускользнуть. Тайгу от лесостепи до Алтайских гор. Эту часть тайги он знал вдоль и поперёк. Вон появилась свежая козья тропа. Это началась миграция зверя с Казахских степей на горные Альпийские луга Алтая. Все они потянулись, ведомые древним инстинктом на расцветающие луга Алтайского предгорья. Опьяняющий аромат Альпийских лугов гнал туда не только пчёл медоносов, но и другое зверьё. Поднимаясь всё выше и выше на предгорье, уже сейчас ощущаешь сладковато-терпкий их аромат. Миша оставил свой Уазик не далеко от Лесного Алабая, несущего свои воды с расщелин гор вниз, в черновую тайгу. Там почти на берегу, в лесу, у заимки деда Василича можно было припарковать свой транспорт и арендовать у деда его коня Проню. Проня спокойный, гнедой мерин не спеша поднимался по тропе вверх, понукаемый пятками Михаила. Конь за долгую свою жизнь привык ходить по горным тропам Алтая. Он уверенно и спокойно нёс на спине наездника, выполняя все его правильные, на его Пронин взгляд, команды и полностью игнорируя те, которые считал опасными и вредными. Это был умный, упрямый коняга. Миша спешился у не большого хребта и, цепляясь за ветки кустов, осторожно поднялся выше. Из-за каменистого гребня открылся великолепный вид: обрамлённое горными гребнями плато, большой впадиной с плоским дном, освещалось уже довольно высоко поднявшимся солнцем. Его лучи выхватывали косые участки, раскрашенные благоухающим разнотравьем высокогорного луга. В тени же парил туман, рождая мягкие тени. И по этим сказочным лугам паслись дикие козы. Поднявшись выше всех на каменный уступ хребта козёл, осматривая окрестности готов, был в любую минуту подать трубный сигнал, гортанно клокочущий в его глотке, пасущимся козам. Миша залюбовался тихой картиной не тронутой человеком природы. Затем он спустился вниз по склону и, придерживая поводья, медленно двинулся в обратный путь.
Василич увидел в окно Михаила ведущего под уздцы его старого Проню. Дед пил чай, из горячей алюминиевой кружки осторожно поднося её к губам заскорузлыми, натруженными руками. Василич распахнул окошко и низким, хриплым голосом окликнул Мишу:
- Что, Миха? Всё в порядке? Как Проня? Копыты не сбил?
- Да всё в порядке, дед! Я его к столбику привяжу. Пусть остынет.
- Заходь, давай! Чайком побалуемся.
Кликнул Василич Михаила. Миша, пригнув голову, вошёл в проём невысокой двери, ведущей в сторожку, стоявшую в сползающей с гор в равнину черновой тайге. Рядом с заимкой деда журчал, перекатывая свои воды по камням Лесной Алабай. Дом был небольшой, старый, ещё с позапрошлого века стоял в обступивших его кедрачах и лиственницах, перемежающихся елями, соснами, да рябинами и кустарником. Хмель, да жимолость оплетали деревья, создавая непроходимые заросли. Тропа, по которой пришёл Михаил, петляя то вправо, то влево, обходя неудобные и топкие места, подходила к самому порогу заимки, в которой дед жил круглый год, лишь изредка покидая свой лес и горы. Когда Василич появился в этих краях, никто не знал. Откуда он приехал, тоже никто из местных сказать не мог. Сейчас, по виду ему было далеко за восемьдесят. Седые волосы, венчиком обрамляя его лысую голову, спускались почти до плеч, но были аккуратно подстрижены, как и довольно длинная, спадающая на грудь борода. Кустистые брови прикрывали неожиданно большие и ясные светло-карие глаза. Тонкие губы почти не были видны в густой, вьющейся поросли его лица, но когда лицо Василича озаряла редкая улыбка, глаза светились каким-то детским, весёлым светом, обнажая белые, ровные зубы, выдающие ухоженность и отменное здоровье этого странного человека. Среднего роста, поджарый, с довольно широкими плечами и узкими бёдрами, с прямой спиной и лёгкой для его возраста походкой, дед, казалось, и вовсе не имел возраста. Его одежда была чистой и аккуратной, обувь добротной и крепкой. Местные его недолюбливали, не понимали, даже боялись, но без сомнения уважали. В нём была какая-то тишина, мудрость, успокоенность, полное отсутствие суеты и страха. Миша давно не наведывался к старику, хоть и знал его много лет. Как-то было не по пути. В доме Василича ничего не изменилось. Всё также нижние венцы дома из толстенных лиственниц темнели своими древними стволами. Всё остальное и полати, на которых дед спал, и стол, и табуреты, и двери, и оконные переплёты и стены, и потолок были из кедрача. В доме удивительно чисто, все вещи, казалось, были на своих, навек определённых местах. Стены завешены, но как-то толково, не хаотично, даже красиво. И как же хорошо пахло у деда в доме!
- Дед, ты чем тут надухманил? И уходить от тебя, не захочу!
Спросил Миша.
- Да травы уже начал помаленьку подсушивать, некоторые уже пора. Ну, так тебе чаю-то моего налить, что ли?
- Наливай. Посижу с тобой. Потолкуем.
Усаживаясь к столу, приветливо бросил Миша.
- Может, что покрепче?
Отозвался дед.
- Можно и покрепче. А, давай!
Улыбнулся Михаил.
Дед поднял за кольцо часть толстенной половой доски и, наклонившись над проёмом, вытащил оттуда пыльную, трёхлитровую банку, закрытую пластмассовой крышкой. Обтерев её тряпицей, поставил на стол. Толстые стаканы из зелёного стекла, в падающих на стол из окна солнечных лучах засверкали, Василич наполнил их жидкостью из банки. Жидкость была розовато-мутная и слишком хорошо пахла для самогона.
- Дед! Ты чего налил?
- Не боись! Не отравлю. Золотой корень на пантах настоял, да ещё кой чего добавил. Секрет. Не скажу чего. Пей! Мне потом спасибо скажешь.
Подняли стаканы, выпили, у Миши загорелось всё внутри пожаром, он схватил огурец, кусок мяса и стал лихорадочно заедать выпитое зелье. Дед только крякнул и налил ещё по полстакана.
- Не! Василич! Я всё! Мне так по мозгам шандарахнуло, что я от стала не встану.
Взмолился Миша.
- Не дрейфь! Завтра будешь как огурец на грядке. Нет, как кабачок! Ладно. Всё. По последней!
Дед медленно опрокинул себе в рот второй стакан. Миша последовал его примеру.
- Мишка, иди на гостевые полати, вон у той стены. Помнишь, небось, где у деда гости спят? Да про ту, рыжую от которой глаз у тебя растеплился можешь не говорить. Я сам всё знаю. Твоя она – не его. Запомни, что дед тебе сейчас сказал. Твоя! С ним ей погибель. Он чужое взял и плохо взял! Не по-людски! Как можно такую чистоту обидеть? А она, душа чистая, невинная в гнилом болоте родник разглядеть пытается. Не найдёт родника! Нет его там.
- Дед, я ж тебе ни слова про неё не сказал? Я и сам ничего ещё не понимаю. Что со мной?
Прошептал Миша.
- Да и не говори ничего. Лучше слушай!
Ты годами её младше, да душой старше. Она дитя душой неразумное, чистая. Такую грех обидеть. Ладно, спи. Что тебе сказал, помнить будешь, а остальное, что в голове своей носишь, забудь.
Миша лежал на кедровых полатях, всё плыло и крутилось перед глазами, унося его в сон, где он нёс на руках рыжеволосую маленькую женщину, прижимая её к своей груди. А потом они взмыли над лесом и летели паря над тайгой. Он боялся, что не удержит в руках, что обронит свою драгоценную ношу. Его охватил безудержный страх непоправимой потери. Он выскочил из чёрного, охватившего его ужаса и проснулся. Не сразу Миша понял, где он находится и постепенно начал осознавать, проявляющуюся действительность.
- Ну и накатил дед! Сколько ж времени-то? Подсобирываться пора. Женька там яйцо снесёт, если сегодня не вернусь. Марала ему подавай!
Ворчал Миша, поднимаясь с полатей. Он глянул в окно, там занимался ранний июньский рассвет. Деда в доме видно не было. Миша вышел из заимки, потянулся, огляделся. Прони под навесом тоже не было. Миша поднял голову: на небе редкие облака стояли высоко, по тайге расстилался утренний низовой туман, как разбавленное молоко он обволакивал деревья и кусты. Вспомнил рыженькую женщину на Женькином крыльце, в сердце что-то затеплилось, он понял, что улыбается.
- Что делать-то? Если Женька догадается – убьёт. А дед-то наплёл вчера спьяну! Во! Дела! Да я сам понял, как будто потерял её когда-то и нашёл. Моё, родное, точно! Что Василич говорил про Женьку? Не по-людски взял, не своё? Да! Не зря люди заимку деда стороной обходят. Откуда он, старый хрен, всё знает?
Перебирая в голове, наплывающие одна на другую мысли, Миша дошёл до берега Лесного Алабая. Эта небольшая, быстрая речушка протекала, перекатывая по камням свои прозрачные воды, в двухстах метрах от домика деда Василича. Вода в реке играла на солнце, и Миша увидал, как крупный омуль метнулся из-под его ног, когда он зашёл по щиколотку и наклонился, чтобы умыться. Ледяная вода сбегающей с гор реки обожгла лицо, голову и грудь Михаила. Её струи просочились под ремень и обожгли живот и ноги. Миша всё кидал и кидал пригоршни студёной воды. Он смочил голову и, отфыркиваясь как молодой жеребец, затряс ею, стряхивая с себя воду. У него, после вчерашнего, совсем не было похмелья. Голова была ясная и ощущение какой-то невероятной яркости окружающей его природы не оставляла его. Так ярко как сейчас Миша видел окружающий его мир, только в детстве, когда глаз ещё не замылен и за каждым поворотом головы открывается новый мир. Шум перекатывающейся по камням воды, шелест листвы, трели, цоканье, щебетание, уханье и множество других звуков сливалось в бесконечную рапсодию дышащего ароматами и звуками таёжного леса.
Миша сел на поваленное дерево, охватил голову руками, прижав ладони к вискам и, спрашивал себя, и лес, в котором провёл большую часть своей жизни:
- Как быть? Вся жизнь коту под хвост! И зачем она приехала? Мне сорок два. Ей гораздо больше, хоть ведёт себя как подросток. Смешная…
Женька наверняка её уже взял. У него с бабами просто. Ни одну не пропустит. Не нужна, а возьмёт. Ради спортивного интереса. Да ещё и хвастать будет. Говнюк! Вмазать бы ему! Так не вмажу.
Он разозлился на себя. Встал и быстро пошёл в сторону заимки. Обошёл вокруг, Прони нет. Посмотрел следы, только лисьи, да кабаньи, ну и его собственные, других следов не было. Заглянул в дом – никого. Обошёл все постройки – пусто.
- Куда они подевались? Улетели что ли? Что за чертовщина, в самом деле?
Миша разговаривал сам с собой.
- Василич! Дед! Где ты?!
Орал Миша во всё горло. Его охватил страх.
- Почему следов-то нет?
Бормотал он. Опять зашёл в дом. Никого. Стал осматривать зорким глазом следопыта всё помещение, вспоминая как было вчера. Потрогал печь, чайник – всё холодное. Воды полный чайник.
- Странно. Сколько ж я проспал? Куда дед-то подевался?
Он глянул на часы, посмотрел дату и время:
- Всё! Капец! Схожу с ума.
На часах дата и время совпадали с тем, что Миша отметил для себя до того, как припарковал свой Уазик на подворье деда. Он хорошо запомнил, что было четырнадцать часов пятьдесят пять минут и дату: двадцать четвёртое июня две тысячи восемнадцатого года.
- Да, так и есть! Я должен вернуться двадцать пятого. А куда сутки делись? Вот же и пометка в календаре! Он поднёс часы к уху. Ходят. Мобила здесь не берёт. Даже не позвонить! Всё! Трындец! Приехали.
Миша опять зашёл в дом, осмотрел постель деда. Всё аккуратно заправлено, ни одной морщинки на одеяле и простыне. Подушка не примята. Ноздри у Миши раздулись как у зверя, он обнюхивал дом и вещи. Живым духом пахла лишь его постель. Все остальное издавало запах не жилого помещения. Его охватил ужас. Стремительно схватив свои вещи, Миша выскочил из дома. Уазик стоял на подворье как будто его только припарковали; ни листочка, ни травинки не упало на его капот и крышу. Миша вскочил в машину и, рванул с места, рассекая бездорожье лесных путей, трясясь и чуть не падая, то вправо, то влево, мчался подальше от этого странного места. Он отъехал довольно далеко от заимки. Участок был пуст: ни охотника, ни зверя, ни птицы. Да и не присматривался Миша, ему бы ноги унести подобру-поздорову, да живым остаться. Он уже кричал:
- Я ж его видел! На коне его, Проне, в горы поднимался, обратно ехал? Пил с ним! Разговаривал! До этой банки его, трезвый был! А вдруг промилле в крови остались? Тормознут на шоссе, и прощай права.
Он решил, не доезжая тракта, остановиться ниже по Алабаю у знакомого старовера, Ивана Петровича и отсидеться у него до вечера. Подъезжая к опустевшему селу, в котором жилых осталось три дома, в том числе и дом Ивана Петровича, стоявший на краю и уже нахлобучивший когда-то крепкую свою крышу, Миша затормозил и, рванув по тормозам, остановился. Он снял обувь на крыльце и, постучав в дверь, вошёл в просторную комнату, занимающую весь дом.
- Дядя Ваня! Дома? Это я, Михаил! Можно войти?
- Заходи!
Иван Петрович вышел из-за печи занимающей не малую часть зала.
- Дядя Ваня, можно я у тебя до вечера побуду? Часов до восьми? Устал по лесу мотаться. Ты же знаешь? Кроме вашего села здесь до самого тракта ни души.
- Побудь.
Иван Петрович степенный старик, сухой, высокий. Он родился в этом селе, вырос, жил всю свою жизнь. Жили общиной, замкнуто, чужих сторонились. Родовая, генетическая память жила в крови каждого старовера. Гонимые за свою веру, жили они обособленно, по моральным законам своих дедов и прадедов, строго соблюдая правила старой веры. Но сейчас община рассыпалась. Молодежь осела по городам.
- Вот, Миша, сижу тут как пень трухлявый. Свой век доживаю. Никого из наших не осталось. Мои все померли. Бабушка Авдотья на другом конце села мыкается, да пришлый поселился в пустующий дом Никитиных. Не наш.
- Дядя Ваня, я чаю тебе привёз. Возьмёшь?
- Возьму.
Старик поставил на стол чугунок с картошкой и банку солёных огурцов. Заварил чай.
- Садись Миша к столу.
Миша потоптался и, смущаясь, сел на стул ближе к выходу. Старик осенил себя крестом, прочитал молитву и тоже сел на другой конец длинного, добела выскобленного стола.
- Я у Виктора Васильевича на заимке был.
Начал разговор Михаил.
Старик поднял брови и с интересом глянул на Мишу.
- Ну и что там?
Спросил он.
- Коня, Проню, у него брал, в горы ходил, марала высматривал. Потом выпили дедова зелья, да и уснул я. Сегодня проснулся, очухался, а день куда-то подевался! Пропал день! Сегодня, какое число?
- С утра двадцать четвёртое было, а что?
- Вы, Иван Петрович, ничего про деда не слышали?
- Михаил? Ты и вправду, что ли зелья, какого опился? На заимке Василича уже больше года никто не живёт. Помер Василич прошлой весной и конь его, Проня, тут же пал, сразу как дед дух испустил. Помню, иду мимо его дома на речку, рыбки словить на ушицу, а он сидит на скамеечке, под окошком своим. Машет мне рукой и негромко, так, говорит мне:
- Подойди, Иван.
Я подошёл. Он смотрит на меня, а глаза как у ребёнка чистые, светятся даже:
- Иван, ты куда? Рыбки словить? Поспешай. Словишь славно рыбки. А на обратном пути ко мне загляни. Сделай всё как полагается. Ты знаешь, я человек верующий. Богу-то всё равно как мы его называем. Он всё одно ЕДИН.
И пошёл в дом. Проня у столба был привязан, траву щипал.
- Да, чего ты, Мишка, бледнеешь? Ты дальше слушай. Рыба, правда, сама мне в руки шла. Я аж глазам своим не верил. Только и успевал таскать. Иду я обратно, смотрю, Проня лежит у столбика, послушал, не дышит. Я в дом, а там, на полатях лежит дед в белой рубахе, во всём чистом, в доме аромат такой приятный, как будто цветы расцвели, даже тоньше, не Земной аромат. Я деда послушал, пульс проверил, он ещё тёплый, но не дышит. Я и зеркалом проверял, и всяко. Ну, позвонил куда следует. Не знаю, как фельдшер добиралась, но ждал я часа четыре, не меньше. Констатировала смерть. Девчонка, совсем молоденькая!
- Дяденька, не уходите! Мне здесь одной боязно. Сами знаете, что люди про Деда Василича говорят, да и дух здесь вон какой! Покойником не пахнет. Лежит как живой!
Взмолилась фельдшерица.
- У тебя на телеге твоей мужик сидит, вон.
Махнул я в окно рукой. А она, как заголосит:
- Это Колька, наш сторож из медпункта! Он сказал, что ни в жизнь в дом не зайдёт!
- Ладно, говорю, делай, что положено, да поскорее, и я пойду.
Довезли они меня до поворота, а дальше, сам знаешь, до нас рукой подать. В полицию меня тогда вызывали, объяснение взяли.
Миша побелел как мел, его волосы, казалось, начали шевелиться на голове сами собой, глаза округлились и застыли. Он сидел, не двигаясь с полуоткрытым ртом.
- Э! Миша! Ты чего?
Иван Петрович подошёл к Михаилу и потряс его за плечо. Миша стал сползать на бок. Тогда Иван Петрович стал хлестать Мишу по щекам, пока тот не пришёл в себя. Лицо егеря исказила гримаса ужаса, и он закричал от боли и страха. Его лицо покраснело и начало двигаться оживая.
- Ну, Миша, чуть тебя Кондратий не хватил. Ты, чего испугался-то, так?
- Да я ж вам говорю. На Проне скакал вчера, вот по этому лесу, в горы поднимался! С дедом разговаривал, ел, пил! В доме его ночевал! Я, что с покойником разговаривал? На дохлом Проне ехал? Я вчера там был! Какой май? Какой прошлый год? Ты, то настоящий?
- Миша, успокойся. Я тебе рассказываю, что прошлой весной было. Не мог ты на Проне скакать, Не мог с Василичем разговаривать! У тебя затмение в глазах. К врачу иди. Миша, я не один был. Кирилл, приезжий, он молодой, у него с памятью всё в порядке. Поехали к Кириллу!
- Никуда я не поеду! Бред какой-то! Все с ума посходили!
- Да у меня справка о смерти Василича есть. Мы ж его с Кириллом хоронили, как он просил. И письмо это деда сохранилось. Я его тогда полиции не показал и так всё обошлось.
Иван Петрович метнулся к шкафу и достал из него картонную папку с тесёмками, которыми она была завязана. Такие папки для бумаг раньше были во всех канторах. Он развязал тесёмки и, осторожно перебирая бумажку за бумажкой, рассматривал их через толстенные стёкла очков. Наконец найдя нужный листок, метнулся обратно к столу. И нагнувшись своим сухопарым телом над столом, стал тыкать пальцем в справку. Он показал, совсем очумевшему Михаилу, дату на ней. На справке о смерти, которую Миша взял трясущимися руками, стояла дата: «28.04.2017 г.» Михаил несколько раз прочёл документ, проверил печати. Всё было верно.
- Письмо давай!
Иван Петрович опять достал папку, принёс её к столу и положил перед Мишей:
- На! Смотри, у меня всё здесь. Других мест нет.
Миша пересмотрел всё, что было в папке. Письма от деда там не было.
- Нет никакого письма! А справка может поддельная. Говори, старый хрен, зачем справку подделал?
- Да ты что? Михаил! Нам это наша вера не позволяет. Я сроду ничего не подделывал! Поехали к Кириллу. Он живой свидетель. Слушай, Миша, мы с Кириллом страху тогда натерпелись. Поехали на заимку деда забирать. Сам знаешь, как тут у нас. Его никуда не возили. Умер не насильственной смертью. Справку выдали, и хорони, где хошь. Мотор у деда отказал. Кирюха-то рукастый, вездеход себе сладил, у него чего только нет. Ну, мы и поехали на нем. Развезло всё дороги, ни по ним, ни по бездорожью не проехать. Еле добрались. Получилось как раз на третьи сутки. Кириллу как тебе лет сорок с не большим. Молодой ещё, хорохористый. Я ему говорю:
- Иди вперёд, раз такой смелый. Кирюха зашёл, а я следом за ним. В доме всё тот же дух, как будто цветы распустились и благоухают. Я такого тонкого аромату нигде не слыхал. Только здесь у деда. Три дня прошло, а он лежит как живой. Как будто уснул, улыбается, лицо светлое, гладкое. Дед в письме указал, где домовина стоит, где что взять. Я ещё раз проверил. Нет ли пульса? Грудь опять слушал, не стучит ли сердце. Нет тихо, да и холодный он был. Положили в домовину, крышкой не закрывали, как он просил в письме. Мы телегу к вездеходу приладили, да и повезли на заброшенное кладбище. Ну, знаешь? Вправо от заимки его. Метрах в пятистах, не больше.
- Да знаю, знаю. Дальше-то, что?
- Что? Что? Пошли с Кирюхой могилу рыть. Где дед нарисовал в своём письме, там и вырыли. Земля как пух, за полчаса справились. Я молитву сотворил, Кирюха лоб перекрестил и пошли деда с телеги снимать. А, там, у телеги, рядом с телом, не поверишь, стоит мужик в лохмотьях каких-то. Ну, думаю, бич какой-то не иначе подкрался, украсть чего-нибудь собрался. В руках длинная палка, как посох или жезл какой, держит её. Голова вверх поднята, оброс, бородища до пояса спускается. Смотрит поверх нас, осанка – не иначе царь какой! Грудь выгнута, живот поджат, на вид лет тридцати. Ничего при нём нет ни оружия, ни мешка, ни сумки и босой к тому же. Кирилл увидел его и закричал:
- Ты кто?
Он молчит. Осмотрелся, протянул руку и как будто из-за дерева достаёт правой рукой крест кованый, новый, витой, будто только с наковальни снял, аж искра от него сыпется. Всё молча делает, а я понимаю, что должен подойти к нему. Подошел, сам ног от страху не чую под собой. Беру крест.
- Всё сделаю!
Говорю ему, а голоса своего не слышу. Он кивнул и пошёл за колокольню разрушенную. Помнишь колокольню-то?
- Да, помню! Помню! Дальше-то что?
Шёпотом промолвил Миша.
Кирюха кинулся за ним, а там никого нет. Ни слуху, ни духу, как его и небывало вовсе.
- Кирилл!
Крикнул я.
- Давай быстрей! Могилку сладим. Закапывай, а я камень прикачу, крест укрепить. Крест укрепили, охлопали лопатами могилку, Я прочёл, что надо, постояли пару минут, да и дёрнули оттуда скорее на вездеход, даже телегу забыли там, не до того было. С тех пор я на могилу деда ни ногой, боюсь. Что это за человек был? Не иначе, с того света! Покойник! Там ведь уже лет двести никого не хоронят. А мы покой их нарушили. Но зато как дед сказал, что с меня вся хворь уйдёт, так и случилось. Ты не смотри, что мне под восемьдесят, я бы и жениться сейчас смог. Во, чудеса-то! На Авдотье возьму, да и женюсь. А Кирюха пить завязал. Да и дела у него в гору пошли. Квартиру себе в Завьялова купил, жена вернулась. Хотел, говорит, после похорон Василича тяпнуть для снятия стресса, водка в горло не полезла, чуть не подавился. Он её туда, а она обратно. Говорит, даже запах спиртного перенести не может. Нутро наружу выворачивает. А ведь как пил-то, валялся под заборами, как не замёрз в наши-то зимы. Месяцами пил, беспробудно.
- Иван Петрович, а мне-то что делать? Я, что псих?
- Да нет, Миша, тут, что-то не так.
До вечера они сидели, толковали, перебивая друг друга. Каждый пытался разобраться в своей истории, в своей загадке. Они приводили друг другу доводы и приметы из жизни, из сказок, из рассказов стариков, но ни тот, ни другой не смогли объяснить себе и друг другу, что же произошло с ними, когда жизнь свела их с Василичем?
Глава четвёртая.
Евгений рвал и метал. Михаил вторые сутки не отвечает на звонки или вовсе недоступен.
- Что за бред?
Орал он на Киру.
- Женя, что случилось?
- Мне завтра в Барнаул, а он, падла, отчёт ещё по учёту зверя не сдал! Сидит в тайге! Совсем от рук отбился! Я его для чего держу? Чтобы он свои делишки там обделывал? Знаю я, чем он там занимается! Налево мясо сбывает, да охоты за моей спиной устраивает! Гад. Ну! Дождётся он у меня! Выгоню! По миру пущу с голой задницей!
- Женя, успокойся. Это ты про Михаила? Что третьего дня за собаками приходил? Так он собак вернул. Я спала, даже не слышала. Утром, смотрю, собаки дома.
- Да, причём здесь собаки? Ни в них дело. Отчёт горит! Я не могу всё сам делать!
Евгений опять кричал, покраснев как рак.
- Компаньон хренов! Толку нуль!
- Женя, ты сам говорил, что Михаил в лесах всё справляет. Тебя не дёргает. Что ты без него как без рук.
- Ты чего его защищаешь? Все у тебя хорошие. Лучше бы за мужа так переживала! Что разволновалась-то?
- Женя, ты мне не муж.
- Это дело времени. На следующей неделе в ЗАГС. Возражения не принимаются. Я всё решил.
- Как, на следующей неделе? А платье? А гости? А справлять? Ты, что, Женя? Куда такая спешка?
- Я сказал. Я решил. Платье куплю. Гостей не будет. Дома посидим и всё.
Он посмотрел на Киру каким-то быстрым и недобрым взглядом.
- Нечего деньги тратить. Я сожительствовать не буду. Ты не одноразовый вариант. Значит свадьба.
- Здесь я наверно должна умереть от счастья.
Подумала Кира.
- Женя! Какой вариант?
Спросила она Евгения.
- Да была у меня тут, до тебя докторша из Тюмени. Страшная как моя смерть. Приехала с чемоданами, баулами. Вещей натащила, на пять жизней хватит. Ну, или на целую деревню. Я её в баню, потом в постель. Дерево отдыхает. Тощая как доска, кожа, да кости. Пропустить не мог. Гордость не позволила. Да она и не противилась. Видать оголодала, баба! Ха! Ха! Ха!
Затрясся Евгений в приступе переполняющего его злого смеха.
- Утром я её вещички собрал, в машину и к поезду. Она просит оставить, хоть на недельку. Совсем у бабы гордости нет. Отправил.
- Женя, а меня тоже через баню и в постель? Это, что? Ритуал у тебя такой? Смотрю, вещи-то мои не собрал, даже комнату выделил. Замуж берёшь!
- Кира, ты моя жена. Хозяйка в моём доме. Что ты спрашиваешь? У меня, таких, как эта, проходящих, не счесть. Не смей себя с ними сравнивать!
У Киры задрожали руки, она спрятала их под скатерть, чтобы Евгений не увидел. Но слёзы навернулись сами собой и она навзрыд разрыдалась.
- Зачем ты рассказываешь мне всё это? Нормальный мужчина и среди своих не станет женщин, с которыми спал, так позорить! Ты что? Ненормальный? К тебе женщина приехала. Наверно ты её позвал. Жить приехала, с вещами, отношения строить! А, ты? Ты, что? Всеядный? Я одна столько лет жила! Никакими проходными себя не запоганила! Что?! Для того чтобы за тебя замуж выйти? Не пойду за тебя! Жалею, что потакала тебе от страха.
- Святая. Да? И что теперь? Осмелела?
Евгений сначала побелел, его губы сжались. Потом покраснел и рванул на себе рубаху. Он дёрнул со стола скатерть и вся посуда, еда, ваза с цветами – всё полетело, звеня и разлетаясь на осколки, брызги, вперемешку с едой и его диким воплем. Он схватил столовый нож и метнул его в стену. Нож отскочил от стены и рикошетом пролетел рядом с её головой. Кира отскочила. Страха почему-то не было. Она смотрела на всё происходящее как бы со стороны, как в фильме, где она просто зритель. Ей казалось, что всё происходящее замедлилось и весь этот ужас проплывает мимо неё.
- Нет. Не может быть. Это не со мной. Это не со мной. Это не может быть.
Стучали мысли в голове у Киры. Дрожь прошла. Она вдруг совершенно успокоилась. Она смотрела на искажённое лицо Евгения. Он рыдал, стуча себя кулаками в грудь и голову.
- Ну, что! Мне убить себя? Или тебя? Или нас обоих? Ты, что со мной делаешь?
- Да он псих. Психопат.
Подумала Кира. Она подошла к Евгению, взяла его голову в свои ладони, прижала к груди. Он весь обмяк. Он плакал как ребёнок.
- Успокойся. Всё хорошо. Я с тобой. Не плачь. Ты хороший. Не бойся. Я с тобой.
Всё повторяла и повторяла она, гладя его по лысой голове, как маленького мальчика. Она отвела его в спальню, уложила, дала успокоительное лекарство, укрыла его одеялом и сидела рядом, гладя его по голове, спине, рукам, пока он не уснул.
Она спустилась вниз и начала убирать стёкла и грязь с ковра в столовой. Наведя порядок, пошла в зал, села у окна. Грустные мысли застилали её сознание:
- И куда мне теперь? Домой? И что там? Может квартиру снять и пожить здесь, в Сибири? Интересно же? Что я зря четыре тысячи километров, через всю страну на поезде пилила? Я его никогда не полюблю. Завтра он уедет. У меня будет три дня. Вот в эти дни я всё и решу. А сейчас ни о чём думать не буду. Лучше в огород. Полоть.
Но она не успела выйти из дома. Приехал Михаил. Кира увидела, как он идёт по территории их усадьбы к вольерам с собаками. Налив им свежей воды, он направился к входной двери. Кира видела, как он идёт по тропинке, поглядывая на окна зала. Она спряталась за занавесь и продолжала наблюдать за гостем. С тех пор как Кира уехала из Питера, это выл второй человек, после бабы Тони, с которым ей удалось пообщаться здесь.
- Хозяева! Есть кто дома?
Услышала Кира приятный баритон за дверью. Она отворила входную дверь.
- Я вас узнала! Вы Миша!
- Ещё бы не узнать? Так меня в прошлый раз встретила! До сих пор мурашки по коже.
Он засмеялся, запрокинув свою красивую голову.
- Хозяин где?
- Да, вы, проходите. Он спит. Если нужно, я разбужу.
- Ну, разбуди.
Кира пригласила гостя в зал. Он удобно и основательно уселся в кресло, положив ногу на ногу. Здесь принято было разуваться у порога и Кира обратила внимание, что у этого лесного человека оказались очень дорогие носки, которые контрастировали с камуфляжной формой, но смотрелись классно. Она поднялась в спальню и разбудила Евгения. Он резко подскочил на кровати и спросил:
- Что случилось? Кира!
- Там Михаил пришёл.
Надев свой шёлковый халат, Женя спустился вниз.
- А. Миша, привет! Давно тебя поджидаю.
- Да привёз я тебе отчёт. Всё в порядке. Всё учёл и твои пожелания тоже. На, смотри.
Михаил протянул Жене документы. Тот пробежал глазами по страницам и кажется, остался доволен.
- Кофе будешь?
- Давай!
- Пошли в столовую.
Кира! Ты с нами.
Спросил Евгений.
- Да, я выпью чашечку, с удовольствием.
Такой ароматный кофе со специями, с жареным миндалём, горьковатый, крепкий, густой умел варить только Женя. Он знал это и гордился своим умением. Он никому не доверял этот процесс и с не скрываемым удовольствием и самолюбованием смотрел на то, как пьют его кофе гости. Разливая напиток по чашкам, последней он налил кофе Кире, и это не ускользнуло от её внимания. Мужчины разговаривали о делах, Кира не очень вникала в то, о чём они говорят.
Двое мужчин в присутствии женщины, даже, если они ведут деловой разговор, становятся в первую очередь самцами, и каждый как может, распушает свой хвост перед ней и играет, стараясь привлечь её внимание.
Кира заметила, что Михаил взглядывает на неё зорким, пронизывающим взглядом в этом взгляде столько мужской силы, что Кира невольно опустила глаза. Женя же всё холоднее и отстранённее смотрит на них. Кира не понимала, что происходит. Этот молодой, красивый мужчина смотрит на неё с не скрываемым интересом. И она это видит, но это видит и Женя. Всё происходящее рождает в ней интерес и страх одновременно. А Миша сыплет охотничьими байками, весело хохочет, задирает Киру шутками. Как будто они вдвоём и нет третьего, который считает её своей женой.
- Ну, спасибо этому дому, пойду к другому.
Миша, опустив глаза, встал из-за стола:
- Завтра заеду. Собак нужно выгулять. Засиделись в вольерах.
- Я уеду в Барнаул, но моя дома, если что нужно, спросишь у неё.
Мишу внутренне перекосило от этого «моя». Он не понимал, как любимую женщину можно так унижать. Это, «моя», как будто о вещи, о какой-то его покоробило. Он не поднимая глаз, пытаясь скрыть злые искры, проскочившие в них, быстро вышел из столовой.
Кира боялась, что Женя снова взорвётся и начнёт всё крушить, но он вдруг просто перестал с ней разговаривать, перестал её замечать. Она, убирая со стола, задавала Жене вопросы. Он молчал, собирал какие-то бумаги, вещи, складывая их в дорожную сумку.
- Женя! Что опять не так? Почему ты мне не отвечаешь?
- А что говорить? И так всё ясно. Ты подумай над своим поведением. Тогда и поймёшь, что не так?
- Женя! Какое поведение? Что я сделала?
- Что ты оправдываешься! Не надо. Всё уже и так ясно.
- Что ясно? Я ничего не понимаю! Я даже осмотреться не успела, а уже столько претензий! Что я делаю не так? Ты дома. А я за четыре тысячи километров от привычной жизни. Ты почему на меня всё время кричишь?
- Нет, надо бежать отсюда, пока не поздно.
Подумала Кира.
- Бежать без оглядки. Он неадекватный, сумасшедший какой-то.
В эту ночь они лежали на большой кровати спиной друг к другу, между ними была пропасть отчуждённости и непонимания. Кира чувствовала себя одинокой, сиротливой, никому не нужной пылинкой, среди бушующего океана бесконечной жизни.
- Почему так плохо всё обернулось для меня? Что я наделала со своей жизнью?
Она повернулась на спину и посмотрела на лежащего спиной к ней Евгения. Он показался ей совершенно чужим, посторонним для неё человеком. Она не чувствовала никакой близости или родства к нему.
- Одна физиология. Больше ничего. Встаём с постели и совсем чужие, да ещё и враждебно настроенные друг к другу люди Я совсем, совсем его не люблю.
Так думала Кира глядя в потолок. Сна не было. И когда Евгений повернулся к ней лицом, когда он не просыпаясь, положил на неё свою руку, она испытала страх и сердце её сжалось.
- Только бы не проснулся. Только бы не началось всё сначала. Вчера как дура показала ему свои картины с сайта галереи.
Горько думала она.
- А он мельком взглянул и что я услышала:
- Дерьмо!
-Вот, что он сказал! Мои картины покупают. Они не раз выставлялись на выставках. У них, наконец, высокие рейтинги. А он? « Дерьмо?!» Сам он дерьмо!
От горьких мыслей Кира опять заплакала. Евгений лежал на спине и храпел, его рот был открыт и губы как тряпицы на ветру волнообразно трепетали от его громкого дыхания. Вид его застывшего лица на нём двигались, то западая, то вздымаясь губы, вызвал жалость и отвращение у смотревшей на него Киры. Она, стараясь не разбудить его, поднялась с постели и прошмыгнула в дверь.
Книга вторая
Глава первая.
Миша пил горькую стопку за стопкой не чувствуя опьянения. В голове чётко выстраивались, мыли. Он понимал что, нужно не откладывая в долгий ящик решать, куда он может спрятать Киру от её сумасшедшего мужа, да так, что бы тот не заподозрил, что он имеет к этому, хоть какое-нибудь отношение.
- Ведь прочешет всю округу, все связи свои подтянет гад, а её найдёт и грохнет. Да и меня не простит.
Это Миша знал, понимал на зверином чутье охотника, который всегда чувствует, где подстерегает опасность.
Он вспомнил осенний, хмурый день, как он приехал к Евгению, а тот оказался в отъезде. Дома была одна Кира, да собаки. Он как всегда открыл ворота своим ключом и пошёл проведать собак. И они как всегда встретили его весёлым дружным, разноголосым лаем. Басил Журман, ему вторил Фуня, перемежая щенячий фальцет, с басовитыми нотами вполне взрослого кобеля, щенки, заливались писклявыми голосками, визжа от радости. Боковым зрением, даже не повернув головы, Миша увидал, как отдернулась штора в окне. Кира, смотрела на них, улыбаясь всем своим светящимся радостью лицом. Прижав подбородок к груди, как молодой, гонористый, необъезженный жеребёнок, насупившись и скрывая переполнявшую его радость и нежность, любопытство и страсть, он направился, удивительно лёгкой походкой, крадущегося зверя к дому.
Она не могла ждать, когда он войдёт в дом. Она, выскочила во двор, что-то бормоча весело и заливисто смеясь ему навстречу. Пряди её рыжих волос развивались на ветру, дождь намочил и её волосы, и её легкое нежно-голубое платье. Кира стояла напротив Михаила. Она как маленькая девочка прижала свои кулачки к груди. Она была готова на всё, даже умереть ей было не страшно…
Миша подошёл к ней как-то сбоку, свет его глаз обжог её сердце. Он рывком развернул её к себе и прижал к груди. Они задохнулись от этой неожиданной близости. Кире стало вдруг уютно и безопасно на груди этого сильного мужчины. Он отстранил её от себя, взял её мокрые ладони в свои руки и стал, едва касаясь губами нежно и трепетно целовать их.
- Откуда ты упала? С какой звезды или планеты? Мы же здесь все злые! Мы готовы глотку перегрызть друг другу за копейку. Откуда ты такая? Кира! Маленькая, мокрая. Ну, зачем ты здесь? Зачем замуж за него пошла?
- Ты же был на свадьбе нашей, Миша! Ты же всё видел. Я как во сне была. Думала, он меньше меня обижать будет, раз я жена. Всё ещё хуже стало. Я помню: ты напился и плакал, а он зубами скрипел. Миша, я для него вещь. Экзотический фрукт. Съест и не подавится. Спаси меня от него, Миша. Помоги! У меня здесь никого нет. Ты же знаешь. Поможешь?
- Я что-нибудь придумаю. Я позвоню или лучше приеду. Я на такси приеду, чтобы не светиться и заберу тебя. Потерпи немного.
- Миша, между нами ничего же нет. А он ревнует как сумасшедший меня к тебе. Мы даже не целовались!
И вдруг Миша наклонился к ней под льющими струями осеннего, прохладного дождя и нежно взял её губы, лаская своими твёрдыми мужскими губами её лицо, глаза, голову, руки и опять губы.
Они задохнулись от этих давно томимых их сердца желаний, так неожиданно вырвавшихся на волю из их сердец, из их переполненных любовью душ.
- Уезжай, Миша! Богом тебя заклинаю! Уезжай. Не то быть беде.
Шептала Кира, едва дыша, ноги у неё подкашивались. Она села на крыльцо, мокрая с ватными ногами, голова у неё кружилась. Кира чувствовала, что теряет самообладания и готова совершить то, что погубит и её, и Михаила.
- Всё, Миша, уходи! Я буду ждать тебя. Клянусь! Больше я жить с ним не буду. Не хочу!
Он резко развернулся от неё и быстро пошёл к воротам. Кира стояла под всё ещё моросящим дождём и смотрела Мише вслед. Он оглянулся и махнул ей рукой.
- Иди в дом! Промокла вся!
Сколько заботы, тепла было в этом «промокла вся!»…
Она заплакала и пошла в дом. В доме было сыро, сиротливо, одиноко и совершенно безрадостно. Кира подошла к окну, выходящему во внутренний двор и, с ужасом поняла, что всё это время, когда они с Мишей стояли во дворе под дождём, сосед Гришка сидел на крыше своего дома, латая трубу и, всё видел и слышал.
- Это конец!
Подумала Кира.
Гришка ухмылялся зло и скабрезно.
- Всё расскажет Жене, да ещё и приврёт, чего не было.
Обречённо подумала Кира. Она схватила телефон и стала лихорадочно искать в списке Мишу. Телефон упал из её рук на ковёр. Она схватила его, хлопая себя ладошкой по губам от волнения и нетерпения. Наконец нашла его и нажала вызов. Ей казалось, что Миша целую вечность, не снимает трубку.
- Миша! Миша! Гришка, сосед всё видел, он на крыше своей сидел! Он трубу чинил! Мы пропали! Он наврёт ему с три короба.
- Успокойся, Кира, кто сидел? На какой крыше? Кто пропал?
- Да я ж говорю тебе! Когда мы с тобой во дворе под дождём, а он на крыше своей сидел и всё видел и слышал! Гришка!
- Подожди Кира, Женя, когда возвращается? Сегодня?
- Нет. Он послезавтра вернётся. Даже, если Гришка ему позвонит, он всё равно не успеет. Физически невозможно. Личным самолетом или вертолётом он ещё не обзавёлся.
- Ну, раз шутить стала, значит все не так плохо, Кира. Приготовь сегодня вещи. Завтра я за тобой приеду, когда стемнеет, на такси. Остановлюсь на соседней улице. Чемодан придётся самой тащить, уж извини.
- Да не буду я вещи брать. Только документы смену белья и обуви. Всё здесь оставлю. Ничего не хочу! Всё им пахнет. Жизнью нашей с ним, его домом. Меня тошнит от этого запаха. Понимаешь?
- Понимаю. У меня нос тоже много чего чует.
- Кира, не забоишься одна в тайге на заброшенной заимке? Ружье я тебе оставлю, а вот сам уеду. Одна не забоишься?
- Я уже ничего не боюсь! Босиком бы в тайгу ушла, лишь бы не чувствовать этого гнёта над собой. Тошно мне с ним!
Она зарыдала и нажала отбой.
Кира вышла во двор.
- Привет соседка!
Крикнул сидя на коньке своей крыши Гришка.
- Мишка что ли заезжал? Собак-то гляжу не взял? Чего заезжал-то?
- Да так, бумаги какие-то Жене завёз.
И Кира опустив глаза, как-то вся, подобравшись, сутулясь, завернула к вольерам. Она хотела попрощаться с собаками. Её любимиц Фурман понуро лежал, на своей будке, свесив большую, лобастую голову. Кира подошла к нему, обняла его голову своими руками и прильнула к собачьей морде щекой. Она еле сдерживала рыдание. Пёс обмяк в её руках и как-то доверчиво прижался к ней всем своим телом. Она представила, что опять Женя будет вымещать на собаках свою неуёмную злобу, избивая их резиновыми шлангами. Эти шланги специально висели на каждом вольере. И опять будет пинать собак ногами, пытаясь сломать их психику и всецело подчинить себе. Других путей Женя не знал. Он ни к собачьим сердцам, ни к людским не знал путей любви и понимания, только сила и подавление, только злая воля. Она вышла из вольера и, приласкав других собак, пошла в дом, мысленно прощаясь с домом, двором, цветами, грядками, с жизнью здесь с Женей, так и не ставшим ей настоящим мужем. Она страшно его боялась. Он был не понятен ей. Как-то они поехали за облепихой, её заросли повсюду расстилаются на просторах Алтайского Края. Наломали веток, сплошь покрытых оранжевыми ягодами. Загрузили мешки в машину и поехали обратно. Вдруг Женя остановил машину и предложил ей выйти. Она вышла.
- Пойдём, я покажу тебе Ведьмено озеро. Там только людей топить.
- Я не пойду. Не хочу.
- Да не бойся ты! Я пошутил. Пойдём пофоткаем, пока солнце не ушло. Да, ты, что? Ты вправду меня боишься?
- Я сказала! Я не пойду.
Киру охватил панический страх. Её фантазия рисовала страшные, жуткие картины. Она вспомнила, что находила в доме женские вещи разных размеров. Она подумала тогда, не маньяк ли он? И когда она спросила его о том, чьи это вещи. Он ответил:
- Да откуда я знаю! Ветошь, машину вытирать. Отстань с глупостями. Ненормальная.
Она вспомнила это и решила от машины не отходить. В руках её был зажат нож, которым она срезала ветки облепихи и Кира подумала:
- Если он притронется ко мне, я воткну ему нож в глаз.
Но не успела она подумать об этом как оказалась на земле. Евгений уложил её за две секунды, как будто прочитав её мысли. Он наклонился над ней и захохотал ей в лицо:
- Ну, что? Осторожно с ножичком-то, так и напороться можно ненароком. Дернул её за руку, и она оказалась на ногах.
- Поехали домой трусиха.
- Зачем ты пугаешь меня, Женя? Я невесть, что думаю после таких твоих шуток.
- Я точку знаю на теле, нажму на неё, а через неделю человек умрёт от сердечного приступа. Никакая экспертиза не докопается. Не бойся Кира. Я шучу.
- Ты псих, Женя? Я всегда думала, что шутка это когда всем весело, а от твоих шуток у нормального человека кровь в жилах стынет.
- Да ты что? Это что ж вы на Западе такие слабонервные? Шуток не понимаете.
- Да пошёл ты!
Она отвернулась от него и зло поджала губы. Её лицо из нежного, открытого миру с распахнутыми глазами и вечно сияющей на нём улыбкой в несколько минут превратилось в закованную страхом маску со сжатыми, подобранными губами и буравчиками острых глаз, пытающихся уследить за опасным мужчиной, сидящим за рулем, мчавшейся по незнакомым для неё дорогам машины. Сердце её болью стучало в груди. Ей не хватало воздуха.
- Я больше не хочу быть с ним. Я не хочу быть здесь. Я всё решу. У меня всё получится. Господи! Помоги мне уйти от него. Силы Небесные Высшие помогите мне уйти от него живой! Папа, там на небесах! Ты же тоже охотник! Ты же воин! Ты же воевал! Помоги мне! Защити меня от него!
Её мысленные мольбы разрывали ей сердце. И вдруг на сердце у неё всё утихло. Какая-то неизъяснимая благость наполнила ей душу. Она перестала бояться. Её душил смех. Тихо, заливчато, как звон колокольчика её смех заполнил салон машины и поплыл дальше, окутывая её бережным облаком любви её отца и ангелов которых она всегда видела во снах, с самого детства, как она себя помнила. Это было ни с чем несравнимое ощущение. Как будто младенец заснул на груди своей матери. Нет, они, эти ощущения были тоньше, чем даже это. Это когда ты еще не проснёшься и, в полусне ощущаешь блаженство и, не хочется возвращаться в реальность физического бытия. Вот и сейчас на этой бесконечной дороге своей жизни Кира ощутила, что она под защитой и ей нет нужды кого-то бояться. Она посмотрела на Евгения, его лицо перекосила гримаса ненависти и боли. Он матюгнулся и заорал:
- Опять ногу схватило! Его лицо покрылось испариной, он покраснел и жилы на его крепкой, накаченной шее надулись жгутами. Он дышал открытым ртом, но при этом мастерски вёл машину. До дома оставалось пару километров, и они доехали без проблем. Он как куль вывалился из машины и, шатаясь, и приседая, на согнутых ногах, хватаясь за всё, что попадалось на пути, побрёл в дом. Кира почувствовала, что ей жалко Женю, но как-то отстраненно. Как будто она смотрит фильм и сочувствует герою фильма и его боли. Когда Кира вошла в зал, Женя лежал на ковре, поджав под себя ноги и, пригнув голову к груди. Он стонал, его глаза были закрыты. Кира прощупала пульс, он был наполненный, но через несколько ровных ударов слышались провалы и затем опять ровно.
- Экстрасистолы.
Подумала Кира.
- Может скорую вызвать?
- Женя!
Она бережно дотронулась до его плеча.
- Скорую вызвать?
Он открыл глаза. Белки его глаз налились кровью. Он процедил сквозь зубы:
- Никого не надо. Дай лекарство. В кармане, в куртке. Таблетку дай!
Кира достала из кармана флакон с таблетками и подола ему одну.
- Запить дай.
Она подала воду и, поднеся стакан к его губам, напоила как ребёнка водой. Он затих, перевернулся на спину и, раскинув руки и ноги заснул, ровно и спокойно дыша.
Сколько он проспал, Кира не знала. Она сама задремала на диване, подложив под голову ладони.
Когда Кира проснулась, уже смеркалось. Жени в зале не было. Кира поднялась в спальню, на кровати похрапывал Женя. Кира всматривалась в полумраке в его лицо, оно было розовым и, он спокойно и ровно дышал.
- Ну, Слава Богу! Жив.
Ночью она проснулась от внезапно нахлынувшего на неё страха. Кира открыла глаза и подпрыгнула от неожиданности. Женя стоял у кровати с её стороны и наматывал на кулак её тонкий ремешок от платья.
- Женя! Ты чего!
Вскрикнула она.
- Зачем?
- Кирочка, родная, ты что подумала? Я его на полу нашёл, на место хочу положить. А ты что подумала? Опять какую-то гадость про меня? Да, что в твоей голове творится.
Он открыл дверцу шкафа и положил скрученный змейкой ремешок на полку.
- Ну, что ты, солнышко, давай спать.
Он лёг рядом с ней, обнял её и стал подгребать род себя, как он всегда делал, желая близости. Она не испытывала никаких чувств к нему. Просто физиологически отвечала ему и странно он, несмотря на это добивался её гортанного крика – крика сладострастного наслаждения.
- Ну, вот, а ты не хотела. Я же лучше знаю, что тебе нужно, Кира, а теперь спи.
И он, оттолкнув её от себя, встал и вышел из спальни. Кира лежала на спине с открытыми в темноту глазами. Она вся была разбита, расслаблена, ей было и хорошо от пережитой близости с мужем и тошно от того, что она просто игрушка в его руках, просто вещь. Женя ни разу за всё это время не поговорил с ней по душам. Не спросил, о чём она думает, что чувствует? Он вообще интересовался только её телом. Замечание делал только о внешности её и одежде. А когда Кира разговаривала по телефону со своим сыном, невесткой, сестрой или подругой Нинкой, его просто перекашивало от злости и нетерпения. Он хотел оторвать её ото всех, от всего мира и владеть ею, так как он хочет безраздельно и всецело. Когда Кира это поняла, ей стало беспросветно душно и темно жить с этим человеком. Она поняла, что она теряет себя и начинает растворяться в нем в его неистовой сексуальности. Этот плен сексуального рабства поглощал и её волю, и её желания жить своей жизнью, своими интересами и своим умом.
- Если я не уйду от него, то я просто умру. Если не физически то, как личность я умру, меня не будет. Я уже начала растворяться.
- Права была Нинка!
Горько думала Кира о себе.
- Он действительно ставит опыты надо мной. Он издевается и смотрит, как я реагирую на его гнусные шутки. А, если не шутки? Почему я так сильно боюсь его?
Она услышала звук отъезжающей машины.
- Куда поехал среди ночи?
Кира заметила, что начала радоваться, когда Женя уезжал из дома. Ей было хорошо в доме одной без него. Дом её принял, ей было хорошо с собаками, с деревьями и цветами. Её было хорошо с капустой и клубникой, со всеми растениями, ей было хорошо с соседкой бабой Тоней. Но как только она слышала звук подъезжающей машины и она понимала, что это он, её муж, невольно съёживалась и, ожидание новых проверок, укусов с его стороны заставляло её напрягаться и зажиматься в ожидании очередного психологического удара по её открытому сердцу.
- Я совсем перестала уважать себя, любить.
Горькие мысли тяжёлым камнем придавили её сердце. Она лежала в темноте с открытыми глазами. Слёз уже не было.
- Я не хочу! Не хочу!
Кричало ей её сердце, а телом она всецело принадлежала мужу.
- Нет! Я разорву это! Это моя порочность. Я её преодолею. Фиг ему! Лучше сдохну, но жить с ним не буду. Хватит!
Она долго стояла под струями холодного душа, смывая с себя ту скверну, которую чувствовала на себе.
- Я не люблю его и не уважаю. Так что же я тут делаю?
- Всё хватит. Я ухожу от него. Куда угодно, хоть в лес босиком. Лишь бы подальше от этого человека…
А днем приехал Миша и, произошло то, что перечеркнуло её жизнь с Женей.
Ночью выли собаки, они почувствовали разлуку с любимой, ласковой хозяйкой и выли все, даже щенки, прощаясь с ней. Кира накормила их в последний раз, обливаясь слезами. Журман отвернулся к стенке и не притронулся к еде. Молодые ели и помахивали хвостами, щенки блестели радостно своими детскими глазками ей навстречу. У Киры разрывалось сердце, но ей нужно было уходить или умереть здесь. Она выбрала жизнь. В суматохе незаметно проскочил этот последний день в Женином доме.
И вот она сидит на скамейке под окном их с мужем дома, прижимая к груди дорожную сумку и, ждёт звонка от Миши. Уже стемнело. В поселке тишина. В соседних домах все давно уснули, нигде не огонька. Улица освещена редкими фонарями, силуэты домов темнеют на фоне звёздного неба. Осенние звёзды ярко светят на высоченном Алтайском небосклоне. Они мерцают, переливаясь всеми цветами радуги, подмигивают, ликуют и смеются, они манят к себе. И хочется подпрыгнуть, как бывает во сне и, взмахнув крыльями лететь туда в бездонную высь по млечному пути, разлитому на небесах. Если долго смотреть на звезду не отрывая глаз, то она начинает играть, прыгать и вдруг стремительно летит навстречу, начинает притягивать тебя к себе. И от этого и жутко, и до ликования сердца радостно. Это ни с чем несравнимое счастья души. Кира с самого раннего детства так играла со звёздами. Это была её тайна. И сейчас, в этой Алтайской глуши она играла со своими звёздами, наслаждаясь полётом своей души.
Телефонный звонок как гром прозвучал для Киры. Она выскочила из своих грёз и ответила с замирающим от волнения сердцем.
- Да, Миша, я готова.
В ответ она услышала:
- Кира, я подъехал. Выходи, машина за поворотом на Берёзовой.
- Хорошо. Я выхожу.
Её руки дрожали, когда она открывала ворота, стараясь не скрипнуть, не грохнуть, не произвести никаких звуков. Кира озираясь по сторонам, убедилась, что на улице никого нет. Гришку она отследила вечером он совершенно пьяный, еле держась на ногах, тащился вдоль своего забора и, слышала как Татьяна орала на него во всё горло, чтобы он заткнулся и лёг спать. Это успокоило её и, она не опасаясь слежки, пошла в сторону параллельной улицы, на которой её ждал Михаил. Страха у Киры не было. Чем темнее, тем лучше думала она, ускоряя шаг и, уже почти бегом свернула на Берёзовую. Увидав припаркованное к обочине такси, она пересекла улицу и села в салон на заднее сиденье, дверца машины была уже распахнута для неё. Салон освещался только подсветкой от приборов. В полумраке она разглядела дорогой для неё профиль любимого лица и почувствовала его руку на своей руке. Кира сразу совершенно успокоилась, доверившись ему. Такси рвануло с места, неся её в неизвестность, навстречу долгожданной свободе от всего этого ужаса, который она сотворила себе в этой далёкой и неизвестной для неё Сибири.
Глава вторая.
Миша решил отвезти Киру на заимку Василича. Там её точно никто не найдёт. Место это даже бывалые охотники обходят стороной, а чужих в этих местах просто нет. Туда и раньше охотники не часто наведывались, а уж после того как Миша потерял целые сутки, да ещё и с умершим дедом пил, да беседовал и вовсе объезжали и обходили заимку стороной. Гиблое место. История эта, как водится, обросла подробностями, фантазиями рассказчиков. Где, правда, где вымысел уже никто не мог, да и не пытался разобраться. Просто, где собирались охотники, там под рюмочку обязательно вспоминали эту историю с воскресшим дедом.
Вот туда продираясь через буреломы черновой тайги, поменяв такси на свой загруженный до отказа Уазик, вёз Михаил Киру, у которой адреналин зашкаливал в крови и возбуждал её, перемежая чувство страха с неописуемой отвагой и готовностью пережить всё, что предопределила ей судьба.
Тайга темнела, шумела ветвями и листвой, скрипела стволами, ухала, издавала все свои ночные звуки. Макушки высоченных елей покачивались, растревоженные порывами ветра и звезды как новогодние украшения сверкали во тьме между их ветвей. Освещая путь фарами, Уазик уверенно преодолевал возникающие перед ним препятствия. Миша крутил баранку молча и сосредоточенно, казалось, что только дорога, с трудом различимая во тьме, занимала его мысли. Он действительно гнал мысли о последствиях того, что он сейчас делал. Он понимал, что никто за него не решит эту проблему. И он просто, находясь в существующем моменте, до предела напрягая своё умение и силу, решал её. Они молчали. Мише было не до разговоров, в ночной тайге он старался добраться до поставленной цели. Кира просто созерцала окружающую их природу, она успокоилась и полностью доверила себя судьбе и Михаилу. Удивительно, что на еле видимых, в непролазной тайге путях, размякших после дождя, они ни разу не застряли. Миша чувствовал, что кто-то свыше помогает ему. Он ощущал небывалый подъём сил и отваги, уверенность, что у него всё получится, не покидала его. Три часа непрерывной гонки по непролазной тайге, ночью вымотала их физически и морально и когда машина затормозила возле заимки, они облегчённо вздохнули.
Выйдя из машины Кира, увидела дом из толстенных брёвен, почерневших от времени и поросших кое-где мхом, освещенный фарами он казался домом гномов или эльфов, а может и ведьма лесная поселилась там. Стены, обросшие хмелем, были сказочно красивы своей неожиданностью в этом дремучем лесу, своими тёмными глазницами окон. Он не казался мёртвым, пустым, какими становятся необитаемые дома, даже в деревнях и городах. Казалось, что вот сейчас затеплится огонёк зажжённой свечи или лампы и дед Василич поманит рукой, приглашая зайти в дом. Миша выгружал тюки и коробки из машины и аккуратно складывал их у крыльца, ведущего в заимку. Кира стояла, осматриваясь: молодая поросль разрослась и подступила к стенам дома, переступив забор, окружавший его. Хмель и дикий виноград оплели все постройки, обвили столбы подпиравшие навес над двором.
Миша удивился, что заимка не обветшала за то время, как он в последний раз был у деда Василича и заночевал, опившись его зельем. Лишь заросло всё, а так дом Василича крепко стоял на своём фундаменте, никто не посмел тронуть его.
- Да, напугал ты дед всю округу своими чудесами.
Пробормотал Миша, шаря под крыльцом. Рука сама нащупала ключ, и Миша недолго думая открыл им легко поддавшийся замок. Он осветил помещение фонарём. Всё было, как и тогда. Как будто дед только что вышел. И в доме не было признаков запустения. Все вещи, мебель, посуда – всё стояло на своих привычных местах. У печки лежали приготовленные дрова. Миша открыл дверцу печи. Там аккуратно сложены поленья и щепа, даже старая скомканная газета ждала, когда же чиркнут спичкой, чтобы весело затрещать, заполыхать, охватывая поленья оранжевыми языками пробуждённого огня. Он так и сделал. Трубу не завалило листьями и мусором, чего он опасался. Тяга была отменная и, весело разгорающийся огонь осветил, доступное его свету пространство. Кира провела ладонью по столу, покрытому цветастой клеёнкой, по стулу – пыли нигде не было. Пока Миша затаскивал вещи и коробки, Кира наполнила чайник водой из бутыли. Их не меньше пяти, выгрузил Миша из своей машины. Чайник, уставший стоять без дела, с удовольствием занял своё место на раскалившейся печке.
- На первое время хватит, а там приеду и покажу тебе, куда ходить за водой. Вода здесь ключевая, отменная!
Он нашарил в чулане канистру с керосином и зажёг лампу, её свет разлился по столу и дальше, слабеющими кругами освещая пространство вокруг себя.
- Кира, помогай коробки таскать.
- Ага! Я просто растерялась.
И она вышла на двор, схватила ближайшую к ней коробку и, смогла лишь едва сдвинуть её с места.
- Да не эти! Вон там, для тебя, полегче. Эти я сам занесу.
- Хорошо.
Она схватила ту, на которую показал ей Миша. Перетаскав все мешки и коробки в дом, они сели за стол напротив друг друга, взгляды их пересеклись и неожиданно для себя оба они расхохотались. Они смеялись долго и упоённо, вымещая из себя всё накопившееся за эти сутки: напряжение, страх, тревогу и другие ещё неосознанные и неназванные чувства переполнявшие их. Чайник пофыркивал и посвистывал паром из своего накалившегося носика. Кира встала из-за стола и сняла его с печки. Миша достал из своей дорожной сумки две эмалированных кружки ярко желтого цвета и пакет с бутербродами, пакетики чая, банку мёда и сахар. Кира изумлённо смотрела на всё это, разливая чай по кружкам.
- А я то! Я ничего не взяла из еды или посуды!
Воскликнула она.
- Кира, успокойся. Я на что? Я же охотник, лесной человек. Всё привёз для тебя и еду, и посуду, и одеяло с подушкой, даже матрац для тебя захватил. И одежду. Да! Ты же не в туфлях и платье по лесу ходить собиралась?
Она глянула на себя: джинсовая легкая курточка, чуть ниже талии, да всё тоже голубое лёгкое платье, на ногах туфли.
- О, ужас! Но я кроссовки в сумку сунула и джинсы и кепку.
- Ну, молодец! К встрече с медведем ты уже готова. Как залепишь ему шпилькой в глаз он, и ляжет сразу у твоих ног.
- Шучу! Нет здесь никаких медведей. Не бойся. Но далеко от заимки не уходи. Тайга всё-таки.
- Миша я никуда не пойду без тебя.
- Придётся, я только раз в неделю не чаще смогу сюда приезжать к тебе. Ты разбирай вещи, а я пойду дров натаскаю, да наколю. На неделю всё запасти тебе надо. Он ушёл.
Кира осмотрелась, и начала раскладывать и развешивать по стенам вещи. Как же она умилилась от того, что Миша всё предусмотрел. О ней никто так не заботился, никогда. Два камуфляжных костюма, легкий и тёплый, накомарник, две пары сапог, одни резиновые, другие бутсы, рукавицы, а сколько продуктов: консервы, крупы, мука, сахар, мёд, вяленое мясо, тушёнка и сушки, и сухари, и галеты, да чего только не было в этих коробках и тюках. Она расстелила матрац, поверх того, что лежал на полатях и, застелила бельё, которое тоже нашла в Мишиных коробках. Кира достала из своей сумки белого, мягкого, пушистого медвежонка, он уже много лет жил с ней, спал с ней. В своих одиноких Питерских ночах она прижимала его к себе, засыпая, если слёзы душили её горечью обид и утрат, целовала, если радость переполняла её сердце. Он смотрел на Киру своими пуговичными глазками и всегда улыбался, всегда любил её, всегда понимал. И вот этот её друг, заняв своё место на ложе, опираясь на подушку, весело улыбаясь, осматривал новое своё жилище. Ему нравилось здесь: весело потрескивали дрова в печи, тепло и мягко стелился живой свет от фитиля керосиновой лампы на столе, тишина, спокойствие и его любимая хозяйка рядом. Ему уже не надо было топорщить свою пушистую шубку и сжимать свои мягкие кулачки от страха за неё и от неисполнимого желания стать большим и сильным, чтобы отомстить этому гаду, Женьке, за неё, вступив в неравный бой с этим диким зверем в человеческом обличии.
Миша складывал в поленницу, наколотые дрова. Он соорудил её у стены дома поближе к входной двери под навесом. Складывая полено за поленом, он обдумывал, что же ещё нужно сделать для Киры, чтобы не сильно беспокоиться за неё в течение недели.
- Ну как не беспокоиться? Останется одна в тайге, городская, леса не знает. Да я с ума сойду за эту неделю! Нужно срочно что-то решать и вывозить её отсюда.
Думал Миша. Он, стряхнул опилки со своей одежды, потопал ногами, отряхивая с обуви прилипшую грязь и, вошёл в дверь заимки. Кира разобрала и разложила по местам почти все вещи, расставила по полкам посуду и продукты и сидела за столом у окна, улыбаясь.
- Кира, переоденься в камуфляжку и пошли.
Она поднялась со своего места и скрылась за ситцевой занавеской. Через пять минут вышла, костюм был ей впору. Он осмотрел её и остался доволен своей зоркостью и глазомером.
Взяв стоявшие в углу карабины и патронташ, Миша выше из дома, за ним выскочила Кира, готовая к любым приключениям рядом с этим, молодым мужчиной.
Он шёл впереди по едва заметной тропе, Кира стараясь не отставать, ускоряя шаг, поспевала за ним. Травы и папоротники, окружавшие их, были Кире выше пояса, она нигде на Западе не видела таких высоких трав и деревьев. Она на ходу срывала попадавшиеся горькие ягоды калины, они рубинами сверкали среди зелени и, раздавливая их во рту, с наслаждением проглатывала. Миша оглянулся на неё и тоже, ухмыльнувшись, бросил в рот горсть красных ягод калины. Раздавленная на губах ягода потекла струйкой по его подбородку, Кира показала рукой, чтобы он стер её. Он сразу всё понял и, смеясь, обтер рукавом рот и подбородок, но только размазал красный сок по лицу. Она подошла и белоснежным платком, снятым с головы вытерла ему лицо. Михаил перехватил её руку и прижал ладонь к своему лицу. Кира гладила Мишу по голове, щекам, губам, её сердце переполняли почти материнские чувства к нему. Он как будто прочитал её мысли и чувства:
- Кира не надо! Я не мальчик. Я взрослый мужик и ты сводишь меня с ума как взрослого мужика, ты всех будешь сводить с ума. Ты опасна для нас со своей чистой, детской душой и такой притягательностью. Тебя же хочешь с первого взгляда, ты ведьмочка рыжая с невинными глазами.
Он оттолкнул её от себя. Кира опустила глаза, быстро повязала платок, разводы от ягод калины как кровь отпечатались на белом платке. Они вышли на поляну, окружённую непроходной, черновой тайгой. Миша снял с плеча карабины:
- А сейчас я буду учить тебя стрелять. Вон видишь ту сосну разлапистую?
- Да, вижу.
- Будем сшибать ветки. Ты ружьё - то в руках держала когда-нибудь?
- У меня папа охотник. Я умею.
- Ну, давай!
И он протянул ей карабин. Кира прижала приклад к плечу, наклонилась вперед и, прицелилась, как учил отец. Ветка отскочила от ствола, как обрубленная и следующим выстрелом Кира обрубила ветку, чуть выше.
- Ну, ты даешь! А с виду-то, такая беззащитная?
- Мне папа помогает. Он меня учил стрелять. Знаешь, он белке в глаз попадал. Я и рыбу ловить умею, так что не пропаду я в вашей тайге. Не бойся.
Задорный огонёк осветил её глаза.
- Ладно, всё ясно, патроны я тебе оставлю и карабин, но зря не пали. Не надо нарушать тишину, то мало ли кто на выстрелы забредёт.
- Я всё понимаю, не маленькая.
- Скоро смеркаться начнёт, а мне ещё обратно ехать. Пошли Кира.
Она стояла в проёме двери и спиной чувствовала холодок, пробегающий между лопаток – это страх захватил Киру. Она почувствовала себя маленькой искоркой в бесконечных, плотных, наполненных неизвестностью просторах, незнакомой ей таёжной жизни. И вдруг, она ощутила дикий, животный страх – страх маленькой девочки потерявшейся в тёмном лесу и не знающей что же ей дальше делать? Куда идти? Как спасать себя? Она захлопнула дверь и задвинула тяжеленный засов. В печи потрескивали угли уже прогоревшие и тлеющие из последних своих сил. Лампа на столе давала немного света и круги его не достигали углов. Кира забилась на полати, охватила колени руками и тихо заплакала. Но страх и плакать ей не давал. Соскочив с полатей, она побежала к маленькому окошку и заглянула в открывшуюся темноту, потом ко второму и третьему. Лихорадочно закрывая внутренние ставни на скобы, как показал ей Миша и моля Бога и всех лесных духов, о безопасной для себя ночи, она загасила лампу и шмыгнула под одеяло с головой. Какая же настигла Киру тишина. Тишина живая, умиротворяющая, как волны качала её в ладонях первозданной, нетронутой природы. Шум ночного таёжного леса почти не проникал через толстые стены и закрытые ставни в избушку деда Василича. Что-то, где-то шуршало и ухало, но это дыхание леса её уже не пугало. Глаза сомкнулись, и сон унёс Киру туда, где страхи и тревоги покинули её и её плюшевого друга. Он, лёжа на руке своей хозяйки, смотрел в темноту пуговками чёрных глаз, и ему было спокойно и тепло.
Глава третья.
Мартовский закончил все свои дела и в приподнятом настроении выезжал из Барнаула по мосту, через Обь, раскинувшую свои воды и плавно неся себя по бескрайней Сибирской земле. Съехав с моста, он повернул по направлению к Бийску. Дорога была не близкой, но для Сибири расстояние между Барнаулом и Бийском не считалось утомительным. Он сладил все свои дела и был доволен результатом. Мысли перенесли его домой, и он предвкушал встречу с женой, желая её ласк и с нетерпением, на предельно допустимой скорости мчал свой джип.
Продолжение следует.
Получить свидетельство о публикации
Редактировать работу Удалить работу
