На ходу стараясь попасть в рукава пальто, он выбежал на улицу, озираясь по сторонам в попытке определить направление, в котором она могла уйти. Удивленные прохожие плавно посторонились, почуяв что-то неладное, какой-то взведенный курок в торчащей посреди тротуара фигуре. Кратковременный ожог в их памяти маяком подсветил знакомый, но уже почти растаявший образ, и Марк побежал в сторону набережной.

«Она не стала бы так "следить", если бы могла сдержать эмоции...» – он ускорил темп, угадывая в мелькавших, смазывающихся штрихах лиц со всё большей отчетливостью прорисовывающийся портрет Мирабель. Город, не привыкший к спешке такого характера, перевел на него свой недовольный каменный взгляд, отчего вскоре Марк нёсся, уже почти не различая дороги. Казалось, черты Мирабель отвечали согласием на это внимание и паразитировали в салоне каждой пролетавшей машины, в каждом окне здания, на каждой рекламной вывеске, в каждом оглядывающимся встречном, будто не осталось ни одного равнодушного уголка, ни одного кирпичика или листочка, который не произносил бы ее имени, пытаясь заглушить остальных.

Как пьяный, он случайно налетел на перекрестке на сутулого подростка, который не преминул выразить словами свою находчивость, но Марк этого уже не слышал, его повело и он схватился в поисках опоры за фонарный столб. Голова гудела колоколом, он чувствовал, что каждая секунда как гигантская волна с непоправимой мощью, за которой невозможно угнаться, обрушивается на него, и он как обезумевший хватал ее, ускользавшую, руками. Можно было подумать, что спящее до того время решило разом наверстать свой ход и...

Немой крик, он сполз на асфальт – след Мирабель в это мгновение оборвался. Мегаполис, потеряв интерес, отвернул свой холодный лик.

 

 

Какие-то люди, неохотно и неуверенно столпившиеся вокруг мутными силуэтами, вопросы: "Всё ли в порядке?", "Нужно ли вызвать скорую?", "Что с Вами?" – Марк не помнил, кто помог ему подняться и как он от них отделался. В воцарившейся густой тишине было также темно, как на дне реки, сквозь её рябую толщу просачивались иногда только бессмысленные обрывки реальности...

 

«Осторожно, двери закрываются...», лай собаки, «Не забывайте свои вещи...», чей-то смех, «...вот Мишка сделал все уроки и пошёл играть, а если папа наказывает, спроси у него потом: "Почему?" – Он тебе скажет: "Потому что папа меня любит" – а этот... Всё до последнего тянет и в последний момент делает – лентяй, хоть и способный. Вот если уже сейчас есть такая червоточинка, я тебе говорю, далеко вперед смотрю, потом вырастет, остановит его ДПСник, и упрется Колька лбом в закон...», музыка, «Следующая остановка...».

 

Марк не смог бы сказать, сколько времени он бродил по улицам перед тем, как оказался у башни делового центра, как всегда сверкающей кольчугой светоотражающих боков, как отстоял очередь в холле, и как секретарша, выпучив глаза, конфиденциально прошептала: "Его нет, он уехал... в командировку", – но вдруг "Уже, возможно, вернулся", когда на её информационной стойке зарозовел снятый Марком резиновый сапог с окаймлявшей подошву серой лужицей грязи. Кажется, он начал осознавать происходящее только когда надавил на металлическую ручку директорского кабинета...