Поцелуй дождя 2019 год
ПОЦЕЛУЙ ДОЖДЯ 2019 ГОД.
* * *
Ну вот, живой... Хотя могло быть хуже.
Как вьюга здесь укутала деревья!
Всё это надо Господу? Кому же
ещё нас так испытывать, из чрева
судьбы в небытие перемещая?
Натянута в ночи, как перепонка,
галактика, на зов не отвечая.
Морозно. Лес постреливает звонко.
О счастье быть!.. И сердце застучало
уверенно, как прежде: «Бейся, бейся,
усталое моё! Смотри, как леса
встаёт стена, и тёмное зерцало
озёрных вод лежит, закованное льдами!»
А ночь необорима и разверста,
жестокосердна, зла, черноволоса,
и заметает узкими бинтами
мои следы… У смерти все печальны
ответы на последние вопросы,
но дух свободен — здесь и на вершине Эвереста,
всегда, везде! О да, на то любовь и бездна,
любовь и бездна…
* * *
Беззвёздное небо в свинцовых тучах,
суровой земли осторожный запах.
Пожалуй, награда из самых лучших
мне — снег на зелёных сосновых лапах.
И как это важно, что он, простудных
посланец краёв — разновидность чуда.
О, сколько же надо мне было трудных
таких же вот зим пережить, покуда
не стал я смиренным, как этот белый
задумчивый лес в ледяных оковах!
Сквозь эту чащобу хоть зимник сделай
до вымерших выселков поселковых!
Высокое небо над снежным долом,
промёрзшей земли молодая нежность.
Конечно, мне счастье, что лес в тяжёлом
уборе морозном, где жизнь — безбрежность.
* * *
Травам высоким, седым облакам
лирник поёт, луговой чекан,
о кареглазой нежности сердца,
первой черёмухе в райском снегу,
о разбивающей лёд набегу
невской воде,
шелудивой,
как в детстве.
Вот бы и мне в облака упереться,
точно сосне на крутом берегу.
Вместе с тобой на февральском снегу
мне бы огонь развести
и согреться.
Что я могу?
Ничего не могу.
* * *
Небо — его глаза,
плечи, сердечный ритм.
С юга идёт гроза,
небо горит, как Рим.
Богу ли в том корысть?
Сёстры — любовь и смерть!
Падает первый лист,
«да» переходит в «нет».
Ветер играет — Бах —
сосны — ах! — не щадя.
Дрожь на твоих губах,
как поцелуй дождя.
* * *
Я умолчу про главное… Что толку?
Кому случится быть на небесах?
Откинула спадающую чёлку,
и серебро мелькнуло в волосах.
Увы, седым из них был не один!
Родная, счастье — газ летучий, дым.
Оно повсюду: в домике с балконом,
и в солнечных лучах, упавших на
лицо, на занавесочки окна,
в твоём смешном халатике зелёном,
в улыбке тихой, ласковой пока,
пока моя-твоя тепла рука,
пока ты положила на колени
мне голову и нежно говоришь:
— Я — девочка хорошая! — без тени
кокетства. — Я послушная. Я — мышь!
— Шушарочка, ну что не утаишь,
так это факт: Миросоздатель — гений!..
* * *
Молчалива лесная страна,
и трещит костерок, и свежо.
Я: — Тоскуешь?.. — Тоскую, — она.
Я: — Не стоит!.. Она: — Хорошо…
А миров голубые стада
отразила озёрная зыбь.
Я: — Могла бы… Она: — Никогда…
Я: — Не понял?.. Она: — Разлюбить…
Я: — Прекрасен?.. Она: — Не вполне…
Я: — И что же?.. Она: — Ничего…
В темноте на упавшей сосне
мы сидим: — Хорошо…
— Отлегло…
* * *
Проплывают
сосны — чудо-корабли —
возле голубого глаза-озерца,
облаков обрывки в небе подмели.
Выкатился лунный ломтик из ларца.
Тихо-тихо — слышно, как растут грибы,
приподняв на шляпках палую листву.
Насыпаю сахар — сложностью судьбы
муравьиной тронут — накормить братву.
Вот о зимних вьюгах чтобы погадать,
чутко ёжик Ромка в травах прошуршал.
Господи, какая нежность — благодать!
Отчего же плачет и болит душа?
То ли всё былое обратилось в дым?..
То ли скоро стану дряхлым стариком?..
Полежу под ёлкой — подышу сырым
сумраком, туманом, хвойным холодком.
* * *
Бежали свинцовые тучи,
рыдали блажными дождями.
Постанывал ельник дремучий,
поскрипывал страшно над нами.
Ручей разливался в низине,
как тот, что Офелии тело
качал, отпевая, а ныне
и небо, как совесть, болело.
Такое беспечное часто.
Такое, как жизни начало.
Ну что ему наши несчастья?
Скажи мне! Но солнце вставало…
* * *
А помнишь, мы счастливые ходили
осенними дубами любоваться?
Кому-нибудь могло бы показаться,
что я на воздух вывел дочку или
привёз больного внука. И прохожий
сказал: — Не повезло... Я удивился:
— Мне? Мне не повезло?.. Я как-то кисло
из вежливости фыркнул, и, похоже,
ты тоже удивилась (но ветвями
дуб закрывал, горящее, как факел,
всевидящее небо): «Вот бы запил
прохожий тот на нашем месте! Нами
пугал детей бы: — Гляньте, во! Очочки!
У-у, жуть! Что уцелело от ребёнка!..»
— Но то всего лишь тело — оболочка! —
в тот раз я возразил ему негромко.
Как хорошо, что ты жена — не дочка,
что есть у нас большая, как дорога,
вот эта жизнь, коляска Тётя Гися,
таблетки на ночь, кошка наша Крыся,
любовь, и музыка (во всём так много смысла),
и книги (целый шкаф) — о, с ними та ещё морока!
* * *
Он прекрасен своей красотой бесполезной,
восхитительной, чистой, отчаянной, грешной,
и напрасен по сути, и, да, безобразен,
и отчаянья полон, и тихой надежды.
Ты случаешься в нём как нечаянный праздник,
но смыкает рассвет беззащитные вежды*.
И от нежности вдруг выдаёт перебои
то, которое глыбой не сделаешь кварца.
Я люблю тебя, небо моё голубое,
моё сердце, которое
может порваться.
*большинство хронических
больных умирает на рассвете.
* * *
Разнесёт, видать, полмира
окончательный тротил.
Восемь томиков Шекспира
я с помойки притащил.
Я читал его от корки
и до корки — без причин!
Не какой-нибудь вам Горький!
Не какой-нибудь Куприн!
В мире скоро будет горе
и отравленный клинок —
Гамлет медлит в Эльсиноре,
вьёт Офелия венок.
Вот проклятая морока
лет четыреста подряд!
Всё закончится до срока —
жахнет ядерный заряд,
И, развеянный по ветру,
прах смешается и мой
с пеплом книг. Но книгу эту,
мой читатель, мой живой,
ты читаешь —
смерти нету!
