ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

 

Литературный анализ

 

6.

 

* * *

 

В предыдущей главке я упомянул о том, что герою нашей аналитической статьи нелегко было распрощаться с детищем имажинистской юности — обилием сложных образов в стихах и поэмах, хотя с годами страсть эта уступила место пушкинской мудрой умеренности или, лучше сказать, естественной необходимости. Но вот пришла пора отметить ещё одно весьма трудное расставание духовно повзрослевшего мастера — расставание с фантастической надеждой построить рай на грешной русской земле. Рай, который энергично взялись созидать печально известный «капитан земли» и его сподвижники-«матросы», да гуж оказался уж больно неподъёмным, и «чудотворение» вылилось в блеф, то есть в террор и насилие, до тех пор в подлунном мире не виданные.

 

Ещё с десяток лет назад такие человеческие бурные всплески я мог объяснить только законом отрицания отрицания — одно состояние бытия обязательно должно замениться на противоположное по сущности, иначе жизнь превратилась бы в тину, закисла бы и погибла. Скажем, так же самая веками выработанная традиция пользоваться поэтическими образами в меру, по требованию смысла, должна была в конце концов до чёртиков надоесть и писателям, и читателям — и смениться своим отрицанием, а по-иному: предельным обилием метафор и метонимий.

 

Но сейчас, когда по милости Божьей мне удалось постигнуть корни Христовой Истины (чтобы всю её постигнуть, понадобится вечность), бывшая основа основ — триадный закон отрицания отрицания — выявил свою глубинную и единственно верную суть, превратившись в закон искушения, который основательно проанализировал и сформулировал святитель Василий Великий.

 

Если применить закон искушения к нашему случаю, к возникновению перенасыщенной образной системы на Руси, то опять-таки тройственный (!) процесс этот будет выглядеть так. Первая фаза — формирование и укрепление классической традиции поэтической образности, вторая фаза — отрицание многовекового опыта, разрушение его и создание изобильной, чаще всего вычурной образности, и третья фаза — отрицание предыдущего периода и возвращение к образности классической, но уже обогащённой положительными достижениями второй ступени.

 

Тут всё так, как в законе отрицания отрицания, за исключением того, что причина перемен, противоположное направление развития, теряет свою первостепенность, а высшая степень «достаётся» ослаблению и потере веры в Бога — ИСКУШЕНИЮ жить без Творца, не по Его законам, а по своим соображениям, веру заменяющим на противоположное логике и воле Божьей. То есть в нашем случае надоевшая умеренная, естественная образная поэтика дерзко заменяется образностью недозволенной, ранее отвергавшейся.

 

Я проверил все смены формаций, имевших место в нашей истории, и получилось, что все они произошли в периоды затухания веры в истинного Бога, в Пресвятую Троицу, начиная с бунта небесного и изгнания Адама и Евы из рая, которые произвели переворот во всей жизни земной и в том числе в первозданной, ангельской поэзии и в зачатках всех областей быта и культуры.

 

Рассматривая мир с точки зрения закона искушения (отхода от Бога и возвращения к Нему), надо иметь в виду, что весь громадный трехфазный цикл людской жизни, от создании земной жизни до её перехода в жизнь (и смерть) вечную, внутри себя делится на более мелкие и всё более короткие по времени периоды, но они тоже трёхфазные и тоже подчинены закону, сформулированному Василием Великим. Иными словами, есть одно общее длительное искушение в земной человеческой истории (отход от веры Христовой, начавшейся во Франции в вольтеровский век) и есть множество маленьких искушений внутри такого же множества трехфазных циклов, проявляющихся в Большом Цикле. Скажем, искушение Пушкина было в одном, «своём» временном периоде, а Есенина — в «другом, «своём», как, допустим, в третьем, «своём», у Евтушенко.

 

Прошу прощение у читателей за очередной длительный теоретический экскурс, но куда же без такой сухой теории в нашем исследовании! Никуда. И вот, после неизбежного покаяния, слава Богу, мы снова постараемся вернуться на временно потерянную тропу нашего повествования. Сложного, многоступенчатого, но, как мне думается, необходимого.

 

Для завершения «внутреннего цикла» о есенинском прорыве к вершинам поэзии возьмём два произведения. Одно из них — опять-таки маленькая поэма, маленькая по количеству строк, но огромная по содержанию, по изображению трагической революционной эпохи.

 

С первых же словесных мазков это полотно вводит нас в животрепещущие будни первых лет той исключительно трагичной и противоречивой эпохи.

 

РУСЬ УХОДЯЩАЯ

 

Мы многое ещё не сознаем,

Питомцы ленинской победы,

И песни новые

По-старому поём,

Как нас учили бабушки и деды.

 

Друзья! Друзья!

Какой раскол в стране,

Какая грусть в кипении весёлом!

Знать, оттого так хочется и мне,

Задрав штаны,

Бежать за комсомолом.

 

Я уходящих в грусти не виню,

Ну где же старикам

За юношами гнаться?

Они несжатой рожью на корню

Остались догнивать и осыпаться.

 

И я, я сам,

Не молодой, не старый,

Для времени навозом обречён.

Не потому ль кабацкий звон гитары

Мне навевает сладкий сон?

 

Гитара милая,

Звени, звени!

Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,

Чтоб я забыл отравленные дни,

Не знавшие ни ласки, ни покоя.

 

Советскую я власть виню,

И потому я на неё в обиде,

Что юность светлую мою

В борьбе других я не увидел.

 

Что видел я?

Я видел только бой

Да вместо песен

Слышал канонаду.

Не потому ли с желтой головой

Я по планете бегал до упаду?

 

Но всё ж я счастлив.

В сонме бурь

Неповторимые я вынес впечатленья.

Вихрь нарядил мою судьбу

В золототканое цветенье.

 

Я человек не новый!

Что скрывать?

Остался в прошлом я одной ногою,

Стремясь догнать стальную рать,

Скольжу и падаю другою.

 

Но есть иные люди.

Те

Еще несчастней и забытей.

Они, как отрубь в решете,

Средь непонятных им событий.

 

Я знаю их

И подсмотрел:

Глаза печальнее коровьих.

Средь человечьих мирных дел,

Как пруд, заплесневела кровь их.

 

Кто бросит камень в этот пруд?

Не троньте!

Будет запах смрада.

Они в самих себе умрут,

Истлеют падью листопада.

 

А есть другие люди,

Те, что верят,

Что тянут в будущее робкий взгляд.

Почесывая зад и перед,

Они о новой жизни говорят.

 

Я слушаю. Я в памяти смотрю,

О чём крестьянская судачит оголь.

«С Советской властью жить нам по нутрю...

Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного...»

 

Как мало надо этим брадачам,

Чья жизнь в сплошном

Картофеле и хлебе.

Чего же я ругаюсь по ночам

На неудачный, горький жребий?

 

Я тем завидую,

Кто жизнь провёл в бою,

Кто защищал великую идею.

А я, сгубивший молодость свою,

Воспоминаний даже не имею.

 

Какой скандал!

Какой большой скандал!

Я очутился в узком промежутке.

Ведь я мог дать

Не то, что дал,

Что мне давалось ради шутки.

 

Гитара милая,

Звени, звени!

Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,

Чтоб я забыл отравленные дни,

Не знавшие ни ласки, ни покоя.

 

Я знаю, грусть не утопить в вине,

Не вылечить души

Пустыней и отколом.

Знать, оттого так хочется и мне,

Задрав штаны,

Бежать за комсомолом.

 

1924 г.

 

(Продолжение следует)