Шут гороховый

- И отправился он в мир иной. Для нас этот человек останется примером жизнелюбия, радости и безудержного смеха. И пусть его любовь к жизни осветит пустоту и горе утраты и поможет пережить время прощания. Активный, никогда не унывающий, он был достойным примером подражания для нас и подражания всех нас. Вечная и светлая память усопшему.
К покойнику относились со страхом и уважением. Мёртвый воспринимался, как навсегда уснувший человек, его не принято тревожить. Однако, тело лежало в гробу с открытыми глазами. Любимый шут могущественного старого царя обладал неограниченной властью, был главным его советником и в тоже время выполнял основную культурную функцию. Он умел делать всё и не умел ничего. Он был выше цивилизованного аристократического общества, выше человеческих законов и в тоже время — ниже всех и всего одновременно.
Его смех был зазором между правдой и злом, адом и раем, жизнью и смертью. Его смех — агония души, неспособная отличить добро от зла, правду от лжи и способная только смеяться, в первую очередь над собой. Его смех — смех человека посмотревшего в сломанное «квазизеркало» и увидевшего своё духовное уродство. Он был кем угодно, как джокер в колоде карт может заменить любую другую в комбинации, но всегда оставался в стороне от земных забот.
Мёртвого шута наряжали на улице всем народом. В похоронной процессии участвовала достаточно большая толпа, играла гармошка. Многие думали, что совершают обычный обряд, «чтоб урожай был хороший», и когда им надоедало по селу носить шута, бросали его на землю в ожидании того, что он далее встанет сам и пойдёт самостоятельно вместе с похоронной процессией. Люди во время прохода плакали, кричали, исполняли песни с обсценной лексикой и приплясывали.
Но теперь его маленькое тело лежало на сырой земле в роскошном открытом гробу и ожидало скорбной участи. Местные простые зеваки сгущались.
Вдруг кто-то заметил, что шут как будто слегка подмигнул ему левым глазом.
- Господи Иисусе, тут что-то не так...- запричитали некоторые из толпы.
Неожиданно воздух сделался отвратительно вонючим. Воняло так, словно в гробу лежало некое существо, сдохнувшее месяца три назад. На ободке гроба виднелась какая-то серая слизь, которая расползалась шире и шире. Запах гниения и падали усиливался. Вскоре снизу послышался идиотски оглушительный злобный смех. Он раскатывался, будто нарастающий пушечный гром среди ясного неба. От бренного тела шута на толпу надвигалась гигантская волна серой слизи, лишь отдалённо напоминавшая очертаниями человека. Глаза этого существа пожелтели и сделались плоскими и совершенно дикими. Возле носа пролегла белая волокнистая линия с просвечивающей через неё пульсирующей розоватой плотью, что напоминало распоротое брюхо борова. Тварь делилась.
Люди стояли окаменевшие и не могли сдвинуться с проклятого места. Смех продолжался. Тем временем, дикие глаза лежащего чудовища совершенно выскочили из орбит и начали мощным фонтаном вытекать наружу. Брызги разлетались по сторонам и задевали ошарашенную толпу. Вскоре серая слизистая мерзость превратилась в сплошное колышущееся желе и насмешливо заиграло издевательским салютом, останки которого обрушились на окончательно яростно взбесившуюся толпу.
Люди душераздирающе истошно кричали, разбегались по сторонам и постепенно сами покрывались странной серой слизью и делились...делились...
Смех усиливался. Крики людей, несмотря на свою мощь полностью растворились в этом омерзительном смехе, который казалось, что слышен уже не только в соседних сёлах, но и намного дальше. Продолжалось деление на мелкие кусочки отвратительной серой мрази. Такого количества вполне хватит, чтоб уничтожить человечество.
А во дворце сидели за бокалами изысканного вина в тепле и терпеливо ждали...