В ней леди чувствуется мгновенно, хоть пальцы веером - не ее. От взгляда кровь леденеет в венах, жар нестерпим, дрожь настолько бьет, что понимается как-то сразу, что значит ум в паре с красотой. Лишь мановение, только фраза… Будь ты ничтожество, будь крутой – остолбеневший, ты зачарован. Готов на все, чтобы с ней с утра проснуться, но… Леди хмурит брови. Ведь ей понятна твоя игра, а это все до того знакомо – не раздражает и не смешит. Сыта улыбками до оскомы.

Она не ангел, поверх души не носит вроде бы власяницы. Умеет выверить декольте, самой сверх меры не соблазниться, но очаровывать всех везде. Она в присутствии не покажет всю Марианскую глубину ума, а дух… Захватило даже, хоть оценить и не посягну.

Ей флирт не то чтобы неприятен – но в курсе, что и зачем поют, с чего бы вдруг голоском дитяти. Ее душа – это не приют. Она от всех ухажерских муток давно привит-умудрена. Не к месту автору почему-то рассказ припомнился.

Куприна.

 

Он рос, конечно, отнюдь не паем. Сопливой лирики не любил. Друзьям мерещился раздолбаем, а для врагов – вообще дебил. Но что попишешь? Ведь жить, не горбясь, привык во весь первозданный рост. Быть секс-машиной? Прокатит корпус, ну а все прочее - не вопрос. Среди чужих он был как пружина – всегда разжаться в момент готов. Его энергия – вроде джинна. Затронь – ответ 100500 пудов таков, что меркнет любой реактор. Душа – по сути энергоблок. Конечно, в чем-то лукав характер – пусть люди думают, что трепло. Тем лучше… меньше в колесах палок. Не то чтоб в падлу ломать, но треск уже достал. На него запала б любая, где прочим - наотрез. Он в курсе, что от любви сквозная для стерв больнее и потому, особо лиц не запоминая, сторицей все, что они ему с такой наивностью подносили, без угрызений им возвращал. Поскольку знал: где к душевной силе в довесок норов - там идеал. Менял их запросто, как перчатки, комплекты ложечек, вил, ножей, не оставляя и отпечатка любви прорушившейся душе. Любовь? Случалось с ним и такое. И все менялось, на стороне он не бывал, ведь не знал покоя и забывал о еде и сне… Бывало всяко. Что очень странно – умел и в рифму слагать слова…

Ее глаза будто вскрыли рану – и больше толком не заживал, хотя держался он бодро все же. И не расклеивался при ней. И созерцал ее с дикой дрожью… Не зря же вспомнил о Куприне.

 

Вдруг все, о чем раньше малым сим выл, запелось ласковей и нежней. И многозначным стал каждый символ в стихах, которые… все о ней. Без ноток грубости и металла, как будто снялся циничный пласт. Окаменевшее сердце стало играть в лучах ее теплых глаз гранатом или же сердоликом… Как отшлифованный кабошон. И многоликость уже безлико так не смотрелась. Был предрешен итог, казалось бы – жить в химере. Гореть при жизни в таком огне, что год там за два по высшей мере. Но, от тоски не позеленев, в его стихах редких истин зерна, как кровь смотрелись теперь всегда. Он понял, что не любить зазорно. Хотя и хочется от стыда, конечно сдохнуть порой, поскольку жить без любви-то совсем отвык. Разбито сердце, его осколки доразмозжил, а из головы нет шансов выбросить. Он – растратчик. Да нет, не денег. При чем казна? А лучших дней и ночей горячих. При вдохновении, но без сна. Жизнь утром видится просто чуждой, как будто сам себе вурдалак. Но у влюбленных иные нужды. Им дела нет до мещанских благ. Все это видится отстраненно. Мираж реальности – блеск витрин. Ведь в жилах кровь – не поток неона. И снова в памяти всплыл Куприн.

 

Наивность розового младенца, пожалуй, вечно вздыхать о ней. Любовный кодекс юриспруденций любых запутанней и мрачней. Здесь недеяние точно высшей чревато, но… Сам себе статью определил, но как будто выжил из сердца силушку всю свою. Стихи - воистину власяница. Глаза безжалостно исколов, не можешь сам же не виниться за безнадежную правду слов. Мечтанья дремлют в пуху лебяжьем, но в жизни общих-то нет перин. А жизнь идет, и недель пропажи заметны всем уже. Не Куприн виной, что ты от любви вынослив, что задыхаешься лишь при ней, бог весть какое дыханье после открыв. Причина не в Куприне.

 

Нет, в вере… Жизнь вообще жестока, а в плане выбора амплуа… Мы все похожи на бандерлогов, ну а любовь – это наш Каа. И пусть дни тянутся однотонно – вдруг извернется сюжет, скользнув? Нет, хладнокровия от питона не наберешься, но на одну всего-то ночь он зажмет вас с нею. Ночь, слишком тесную, как петлю. Ты, от безволия пламенея, прошепчешь все-таки ей «люблю». И с сердца сброшенные оковы подаришь ей, словно тот браслет. Поймется, что ничего другого и не могло быть, ведь столько лет сводилось к этому…

Солнце точкой жизнь увенчает – но что с того? Она поймет… Как над каждой строчкой стихотворения, чтоб в него вдохнулась жизнь, умирал. И Даме Прекрасной жизнь подарилась вся. Привык наивно дышать мечтами, пустив, считай, наперекосяк все остальное… Года - всего лишь... На целый миг воцарится тишь. На жалость бить себе не позволишь, но прослезиться не запретишь. Итог, конечно, неоднозначен, он мог придуматься и другим. Но все ведь к лучшему, не иначе! И ты коснулся ее руки. А после ночи такой бессонной, былое – это сплошной пустяк, он забывается мертвой зоной. Как будто, хлопнулось, уходя, да так, что грохнуло в небе ясном. Косяк отпал, хоть и не с ноги, а нежно… Жизнь не прошла напрасно. И на лице больше нет тоски… А только счастье – понять такое, пожалуй, с жизненной стороны, Ее не встретившим… Нелегко им.

Хотя бы даже и куприным