Поездка по берегу моря
ПОЕЗДКА ПО БЕРЕГУ МОРЯ
(По Юрию Казакову)
У крыльца Никишкиного дома
Конь стоит осёдланный. Вздыхает.
Надоело ждать ему. И крупным
Жёлтым зубом щиплет он плетень.
То глаза закроет, то откроет,
То спросонья ногу поджимает
Заднюю. То голову склоняет,
Раздувая ноздри. Нет Никишки.
А ему к отцу на тоню ехать,
В дальнюю рыбацкую избушку.
По сухой воде за двадцать вёрст.
Вот Никишка на крыльцо выходит.
С матерью. Через плечо киса,
Затяжной мешок с едой дорожной.
Сапоги на нём, да шарф на шее,
Да оленья шапка до бровей.
Осень поздняя. Уже прохладно.
Мать Никишку потеплей одела.
— Ты ступай всё берегом, Никишка, —
Мать его в дорогу провожает. —
Не сворачивай. Сухой водицей
И ступай. Потом начнутся горы.
А потом поедешь по тропе.
Там она одна. К отцовской тони
В аккурат тебя и приведёт.
Но молчит, насупился Никишка.
Слушает как будто, а не слышит.
На седло взбирается с крылечка.
Ноги в стремя. Брови хмурит.
— Но-о!
Трогается с места, с неохотой
Избавляется от сладкой дрёмы,
Осторожно прядает ушами,
По мосткам подковами звенит
Конь Никишкин. Проплывают избы.
Напоследок высыпают бани.
Но кончается цепочка их.
Огороды кончились с овсами.
И за ними огненно блеснуло
Море. И песком захрупал конь.
И песчаный путь бежит вдоль моря.
Конь на воду шумную косится.
Он не любит моря. Всё подальше
От воды забраться норовит.
Да Никишка норов этот знает,
Чаще дёргает за правый повод,
Посильнее по бокам колотит,
Вразумляет вздорного коня.
И коняга сдался, покорился,
Побежал по самому по краю
С шумом набегающей волны.
Чуть подальше в море мокро блещут
Круглые задумчивые камни
(Их зовут поморы валунами).
Там, о каменистые бока,
Разбиваются морские волны,
Превращаясь в вихри брызг и пену.
Ну, а здесь, у берега, совсем
Тихо-тихо, видно, как в воде
Вспыхивают ярким перламутром
Раковины. Вспыхнувшие искры
Тут же пропадают, и волна,
Набегая, тихо лижет берег.
Чайки на прибрежных валунах
Неподвижно, сонно смотрят в море,
Но, когда Никишка подъезжает,
Над водой стремительно скользнув, —
Крылья вверх, хвост веером! — садятся
Чуть подальше на морскую воду.
Низкое, вовсю сияет солнце.
Яркое, блестит под солнцем море,
Выпуклое, словно шар огромный.
Впереди темнеющие мысы
Растворились в дымке голубой
И как будто в воздухе повисли.
Смотрит наш ездок на мир вокруг,
Радостно сияет разноглазьем —
Левый глаз немного пожелтей,
Ну, а правый чуть побирюзовей.
Смотрит он на славный мир вокруг
И смеётся: — Солнушко, гы-гы-ы!..
Мимо пролетают кулички
И кричат печально и стеклянно.
На высоких ножках, чуть качаясь,
Бегают проворно у воды:
Та отходит — и они за нею,
Та подходит — и они назад.
— Кули-кули, — лопоток Никишки
Слышен. Остановит он коня.
Смотрит: уж подбористые больно,
Клювики, как тоненькое шильце,
А бегут — попробуй догони...
И чего же на морском песке
Глазом не приметишь, не увидишь!
Вон искрятся красные медузы,
Второпях забытые отливом,
Словно кто кровавые печёнки
Там и сям вдоль моря разбросал.
И другие есть — у них четыре
Круга фиолетовых в серёдке.
Есть и звёзды с длинными лучами
Из сплошных пупырышек. Но лучше
Чаек хитроумные следы,
Так они запутаны, что сроду
Человеку не распутать их.
Человеку... Ты смотри, и вправду
Словно кто распутывать их брался.
Тонкие девчоночьи следы.
Кто-то тут топтался босоногий,
Шёл по кромке водяной, а после
Повернул к увязнувшей коряге,
Еле-еле видной из песка,
Покружил вокруг и устремился
К сосняку кривому на пригорке.
И пошли, пошли, пошли цепочкой
Брёвна вдоль сухой воды — прибрежья
Между колыхающимся морем
И началом резкого подъёма,
Словно кто с размаху обрубил
Пласт гористый, кое-где прорытый
Речками и сходами весенней
Непокорной дождевой воды.
Брёвна были белые. Их тоже
Вымывало летними дождями,
Да ещё и волнами морскими.
Их белило, прожигало солнце,
Их калили зимние морозы,
И опять же солнце их сушило
До твердыни камня, добела.
Как-то рассказал отец Никишке,
Как здесь брёвна эти очутились.
Чтобы лес, что по Двине сплавляли,
В северное море не попал,
Запань на реке соорудили,
Этакий большой кошель из брёвен,
Тросом металлическим скреплённых.
Ну так вот, по недогляду, видно,
Столько сплава в запони скопилось,
Что не выдержал и лопнул трос,
И пошли, пошли по речке брёвна,
Оказались в море, долго мокли,
И однажды при великом шторме
Этих брёвен несколько десятков
Выбросило волнами на берег.
Говорят, что волны, словно горы,
Шли по морю в те шальные дни.
Потому неровною цепочкой
Здесь, под кручей, и лежали брёвна,
Бледные, как мамонта клыки.
Рыбаки могли их сжечь, наверно,
Тут, неподалёку, были тони,
Но лесины эти для костров
Не годились — их тела тугие
Топоры рыбацкие не брали.
Весело Никишке. Конь-коняга
Хрупает копытами и громко
Фыркает. Наступит иногда
С маху на медузу, и медуза
Брызнет, да таким красивым цветом,
Словно редкий камень драгоценный.
Пусто впереди, и слева пусто,
Пусто назади, и справа пусто.
Справа море, слева, верхом, лес.
А в лесу? Всегда зелёный вереск.
И зимой и летом. Да кривые
Маленькие сосны. Очень злые.
И берёзы злые. Но в лесу
Сладкие брусника да черника.
Липкие маслята, сыроежки
С плёночкой, с торчащими на шляпках
Хвойными иголками. И тут же
Рыжики ютятся — крепыши.
По лесам медведи ходят, звери
Разные другие. А вот птицы
Нет нигде совсем — одни рябки,
Тоненько и грустно переклчику
Меж собой ведут. И дед Созон
Говорит: «Чегой-то отлетела
Ноне птица. Раньше побежишь
С пестерем по лесу-то, набьёшь
Полон пестерь-дак. А только ноне
Отлетела птица-то. Бог с нею.
Чтой-то не видать, совсем ушла!»
В море реки из лесов нагорных
Выбегают — малые, большие.
Малые и так пройдёшь, пожалуй.
А через большие, ближе к морю,
Узкие положены мосты.
Брёвна уж погнили. Конь сначала
Первые обнюхает и только
После этого на них шагнёт.
А потом обнюхает другие,
Шаг добавит и стоит над речкой,
Слушает, как снизу, по опорам,
Тоненько вызванивая, струи
Что-то непонятное журчат.
— Но! — Никишка скажет потихоньку.
Конь ещё шагнёт. А звук по брёвнам,
Как по крышке гроба. Страшновато.
И вода внизу, как крепкий чай.
Из болотин реки вытекают.
Вся вода такая. Даже в море,
Где она впадает, жёлтой пеной
Нехотя швыряется в песок.
А вон там ещё темнеет что-то.
Это шхуна. Всю её песком
Затянуло. Только бок смолистый
Высится дугой. А там, внутри,
Хлюпает вода, то вытекая,
То с волною новой забегая,
В недра, кое-где ещё пустые.
Палуба совсем сгнила. А мачты
Добрую кому-то сослужили
Службу в поддержании костров.
Но давно, пожалуй, это было.
Сколько едет берегом Никишка,
Нет кострищ ни новых и ни старых,
Словно рыбаки перевелись.
Воля и простор везде, и воздух
Синий, и на много вёрст вокруг
Никого. В одном лишь месте тоня
Старая-престарая попалась.
Стены мхом линялым поросли.
Окна — только голову просунуть.
Крыша прохудилась и просела.
Да и тоня косо наклонилась
К плоскому обрыву. Смотрит в небо.
Только чёрный крест восьмиугольный,
Словно сторож, смены не дождавшись,
Стал неподалёку от избушки
И навек застыл в печали давней,
Одиноких странников пугая.
Но Никишка не боится, знает,
Что кресты не сделают плохого,
А в таких разрушенных избушках
Только лешаки живут. Им скучно.
Спят себе и днями и ночами.
И теперь они, наверно, спали,
Да услышали, что кто-то едет,
И проснулись, и зевают сладко,
И глядят тихохонько в окошки.
Кто помладше — с бородою чёрной,
Кто постарше — с бородою сивой,
А у третьего, кто всех моложе,
Не поймёшь, какая борода.
Впереди ещё темнеет что-то.
Злое, чёрное в песке приморском.
Может, это сгнившая коряга;
А, быть может, камень там бугристый.
Издали приметил конь опасность,
Уши насторчил, и головою
Крутит, и куда-то норовит
В сторону, идти вперёд боится.
— Ты уж вбок-то не ныряй, — коню
Говорит Никишка. — Это, вишь ли,
Ничего. Там дерево росло,
Да погнило, да в песок устряло.
Вишь, коряга. А тебе-то, право,
Это ничего. — С большим вниманьем
Слушает коняга, мягкой кожей
Передёгивает, недовольно
Фыркает, но всё несёт Никишку
Берегом морским. Хоть с неохотой,
А Никишку слушается. Впрочем,
Все другие звери почему-то
Слушаются голоса его.
Ну, а вот и горы зачернели.
Страшно обрываются у моря
Каменистою неровной падью.
Их, конечно, богатырь мечом
Обрубил, а тот обрубок бросил
Далеко от берега, где нынче
Валуны седые разбивают
Горы набегающих валов.
Ну, а где обрушился на горы
Богатырский меч — осколков груды,
И больших, и малых, очень трудно
По зубчатой осыпи идти.
Снова конь остановился. В землю
Всеми четырьмя упёрся крепко.
Ни вперёд и ни назад. Не хочет
По дороге гиблой пробираться.
И с коня — долой. Берёт Никишка
Друга осторожного за повод,
По камням, от шумного прибоя
Мокрым и сверкающим, шагает,
Тянет повод и коня ругает
За его настырность и упрамство,
А потом ругает сам себя.
Примечает, как глядит коняга
На него печальным странным взглядом,
Фиолетово-туманным. Значит,
Надо будет норов свой сменить.
И Никишка норов свой меняет,
Виновато он к коню подходит,
По щеке напружившейся гладит,
Ласковое что-то говорит.
Слушает Никишку конь упрямый,
Сушает его приятный шёпот,
Слушает невнятный говор моря,
Носит напряжёнными боками
И вперёд решается идти.
Наконец-то осыпь миновали,
Он конягу к валуну подводит,
Забирается в седло, и снова
Хрупают морским песком копыта,
Водоросли громкий звук смягчают.
Впереди пустынная земля
В даль морскую выставила мысы,
Словно пальцы жадные. Никишка
С интересом к первому подъехал.
«Что же дальше там?» А дальше те же
Пальцы мысов. Он считает их.
Думает Никишка, вот бы тайну
Вечную-превечную изведать,
Чтобы сразу стало всё понятно,
Чем богата здешняя земля.
Но покуда тайна не даётся,
Улетает в море, словно чайка,
И ему, Никишке, оставляет
Обо всём лишь думать и вздыхать.
Между тем, приморская тропа
Стала попритоптанней, заметней,
Правда, первым это конь увидел
И Никишку вынес на неё.
А тропа всё выше забирала,
Вот уже пошла она по лесу,
Красные, оранжевые листья
Вперемешку с жёлтыми под ноги
Ровной стёжкой стелются коню.
Пахнет мхом, грибами — здесь приволье
Для янтарных рыжиков, румяных,
С кольцевыми шляпками волнушек.
Лес пылает, только зеленеют
Молодые ёлочки да вереск,
Сникший и приплюснутый к земле.
Красен лес! Вот только бы навстречу
Кто-нибудь попался! Да навстречу
Никого. Один себе Никишка
В этом мёртвом сказочном лесу.
И припоминается Никишке
Бабушкин рассказ, как в годы оны
Шли лесами мёртвыми больные,
Беглые, обиженные люди.
К одному они стремились месту,
В те края прокладывали тропы,
Где святая пряталась обитель —
Старый Соловецкий монастырь.
Ну, а где обитель? он не знает,
Где-то там, где солнышко садится,
А пойди-ко про него узнай.
Вдруг в лесной предзимней тишине,
Сквозь покой засохших звуков — песня.
Топором постукивает кто-то.
Терпким, сладостным дымком наносит.
Конь наторчил ужи и заржал,
И вперёд, вперёд! — жильё почуял.
Оба-два летят стрелой из леса,
Перед ними новая избушка,
Светлая совсем — отцова тоня.
Из трубы седой дымок курится,
На жердях упругих сохнут сети,
И карбас у моря на катках
Маслится на солнце. Пахнет рыбой.
На пороге низеньком отец
Топором стучит, весло стругает
И своим густым приятным басом
Песенку поморскую поёт.
Сына увидав, отец с порога
Встал — огромный, бородатый, стройный,
В сапогах высоких, сбоку ножик
В кожаном изношенном чехле,
Роба из солдатского брезента,
Бурое красивое лицо,
Борода светлей воды прибрежной,
Резкие глаза из-под бровей,
Пышных, но не хмурых.
— А, Сынок!
Ты приехал! То-то сон мне снился, —
Говорит отец, идя навстречу. —
Как там наши? Ладно ли доехал? —
Слез с коня Никишка. Конь доволен,
Ржёт тихонько, головой кивает.
— Дома всё нормально. Мать гостинец
Посылает тут тебе в кисе.
А доехал ничего. Вот только
Весь чего-то заболел. В седле-то
Сызрани. Спина окаменела.
Волосы Никишкины льняные
Гладит пятернёй своей отец.
— Спину мы тебе излечим мигом,
Сплаваем к ловушкам, сёмги свежей
Привезём, ушицы вкусной сварим,
Чаю травяного вскипятим...
Недалёко шумно дышит море,
И песок сверкает, и на скатнях
Маслится карбас смолёным боком.
И отец смеётся. И Никишка.
Было это в позднем октябре.
27.02.18 г.,
Равноапостольного Кирилла,
учителя Словенского
