Травосек

Отпевать или отпаивать,
разберемся.
Бью челом.
Поиграй со мной в Чапаева
черной шашкой наголо.
Ход эндшпилечно-булавочный
сделай лаковым конем.
Буквой Г на медной палочке
против речки поплывем.
Черный Ганг привстанет в стремени,
Синий Нил найдет висок.
С мясом вырвано из племени
все что сорго и совок.
Плачь, трава моя рессорная,
я твой сорный травосек.
Точка-точка перевернута,
вот и вышел под сусек,
дальнозоркий и обделанный,
чемодан-былье-вокзал.
Посмотрел на небо белое
и «карету мне!» сказал.
 
***
Ты меня согреешь чем-нибудь
этим летом, купленным в Торгсине?
Если б Дали пела, в желто-синем,
если б головою к ней на грудь...
Но к чужому веку не прильнуть,
даже если собственный остынет,
даже если
на дворе трава,
и земля готова к зверобою.
Если потемнеет голубое,
будет вечер, стынущий едва,
вечер между мною и тобою,
заместивший нежный крепдешин
крепом с приснопамятным подбоем.
Чтобы нам самим себя раздвоить,
вирши посулят или гроши.
 
Что бы ни сулили, ты пиши --
нам за сотни лет и не такое
выпадало в сумерках души.
 
***
Слева Курбский ухмыльнулся,
справа Курбас загрустил.
Вышел месяц из конвульсий,
не дотронувшись перил.
Из распахнутой парадной
прыгнул в четный антраша
щелкопер -- за шелкопрядом,
за насельником -- душа.
По мощеным переулкам
разбежались кто куда.
Дай им света и притулка,
безымянная звезда.
Сзади грозный в виде града
и в обличии царя.
Хлещет брагу, лупит градом
сорок месяцев подряд.
Прячет выговор еврейский
черных створок череда.
Отключись от батарейки,
раскаленная звезда.
 
Сверху ясень или тополь,
под ногами прах и торф.
Но пока тревожит топот,
не створаживает скорбь.
Обхвачу твои ладони
и открою, как в бреду,
где искать на небосклоне
отгоревшую звезду.
 
***
Если хочешь, снова поедем в Энск.
И на верхней полке лежать пластом
мне за сутки, может быть, надоест
но не поезд главное, а паром.
Сколько помню родину, пацаны
крутят ручку, наматывают канат.
Ни уезда нет уже, ни страны,
а паром туда идет и назад.
И пустые лодки клюют причал,
и, скуля уключиной, тянут трос.
Если кто надумает нас встречать,
не поймет ни речи твоей, ни слез.
 
Ничего, что в землю вросли дома,
и кренится липовый палисад,
ты давно предчувствовала сама,
что и дом окажется нам не рад.
Ничего, останемся хоть на год,
подоконный угол займет герань,
и скруглит решительный поворот
к деревянной проступи -- со двора,
к силуэтам, стынущим за окном –
с очертаний, выстуженных внутри.
Что песок повсюду, так это дно,
никому об этом не говори.
 
***
Золотарник съездил по щеке,
сетую на легком матерке,
золото въедается как известь.
Цепью золотых метаморфоз
явлен редкий идол-медонос,
в прошлом пчеловечище и изверг.
Кто его полюбит, улетит
мед переливая по пути,
страх пересекая по наклонной.
Точит восходящая с утра
фиговая косточка добра
где-то на макушке под короной.
Хочешь помолиться на нее
прежде чем синица заклюет,
что там до голодного налета…
Но на всякий случай без мольбы
поспешу к ногам твоим прибыть
именем травы и позолоты.