мы были злыми, беспомощными и больными, кровавый кашель резал горло, палец надавливал на тугой крючок, и захлебываясь истеричными слезами, вспоминали какими были, мир тогда помещался в маленький кулачок. мир тогда был совсем безгрешен: курили тяжелый табак, смешивая с холодным воздухом, а небо было маяком – в деревянные рамки повешен на стены в пустой квартире, где тишина отдавалась порохом, что оседал на пресность шершавых уст, что шептались каким-то бардовыми-костёрными, и улыбались, не замечая на сколько пуст вишлист – исчерчен черным и аккордами: теплые пальцы касались немодных струн, и музыки встречных перронов отражались такими нужными в мантрах к Просветленному – и зажимая меж жестких подушечек иглу, зашивали раны, что нанесли, когда были слишком грустные…мир был отчаянный и немой: замирал между щелок и просветов шатающихся домов, датами, числами и прямой чертой, бесконечностью в осеннем взгляде зардевшихся цветов, что покрывались тонкой пеленой инея, как и наши сердца – компасы указывали на прибрежный север, касаясь рукой –, осыпались пеплом, а море, что над головами зелено-синее опускало на плечи первый и снег и где-то внутри резонировал южный ветер…

мы были последними, жесткими, но простыми, упираясь коленями в пол – головой в ванную плитку, слышали голос, что обнимал и говорил нам «иные уходят за край, совершая одну попытку». и хочется смеяться в голос, заглушая тупую боль. мир, ты закрой мне глаза, когда я застыну во времени, чтобы вспоминать только вкусы и запахи, чтоб пропитаться тобой… и взгляд наполняется в лунной темени.