К ПУШКИНСКОЙ ТРОПЕ

 

(Анализ антипоэзии в интернете)

 

27.

 

15.02.18 г.,

Сретенье Господне

 

... Второй раз, с небольшими промежутками, куда-то в глубины ноутбука улетает самый большой за последнее время материал «Советы Оптинских старцев». По непонятным причинам поначалу исчезли из пейжмекерской программы глав семьдесят, и вот — восемьдесят семь канули в неизвестность. Наверно, опытный компьютерщик разыскал бы неожиданные пропажи или не допустил бы их исчезновение, да ведь мы-то ещё те специалисты, чему сын научил, тому и рады и разве чуть-чуть познания свои пополнили.

 

Благо всё сочинённое я успел опубликовать в интернете (и тут ничего, кроме благодарности ему не скажешь!) Но первый шок, говоря в рифму, был жесток. Целый день ходил, словно пыльным и крепко набитым мешком ударенный. Что только не передумал.

 

Подумалось, что многодневный труд неугоден Богу. Но почему же, как я за эти дни почувствовал, угоден он Оптинским старцам? Они бы не сотрудничали со мной — у них не бывает расхождений с мнениями Христа.

 

Но, может быть, в самые последние дни я сделал что-то не то, что-то такое, что пошло против Истины? Скажем, очень много взял на себя, оценивая опусы интернетских авторов. Однако, разбирая стихи и подобия стихов, я старался отбросить личные симпатии и антипатии, а проверял строчки, фразы и в целом сочинения с той высокой точки, которая никогда не меняется, всегда истинна и Божественна. С этой вершины красивости теряют свою ложную прелесть, потому что вперёд выступает подлинная Красота (именно она, по словам Достоевского, должна спасти мир. Вот, правда, на какое время? Ведь Апокалипсис неизбежен, и мы всем миром бежим к нему сломя голову).

 

Много других предположений беспокоило душу. Но, когда вторично слетели восстановенные заметки, жена подсказала, кажется, самый верный вариант — начался пост, а с этим связано усиление разрушительных воздействий на нас тех сил, что называются адскими, чёрными. Удивительно, я об этом не подумал. С сибирской настырностью и не меньшей смелостью атаковал я интернет — цитадель сатаны (там для него много почти надёжных крепостей, чтобы надолгого обосноваться; антипоэтические, в основе своей, сайты в том числе). И разве он мог не ответить мне тем же, и ещё более сильной контратакой?

 

Сразу чётко определились границы поиска. Раз мстит князь тьмы со служками своими, значит дано им разрешение поподличать надо мной, а по-православному — поучить уму-разуму. Вот здесь и разбираться надо — за какие грехи. Их, конечно, много. Но — главные? Главные — вот эти, пожалуй.

 

Вопреки желанию и воли копятся тайные согрешения, связанные с аналитическими, выявляющими ошибки против Истины, и всё же осуждающими заметками о «поэтических» сайтах, которые довелось просмотреть. Добросовестно ли я исповедовался в осознании греховных страстей? Нет, эти обязанности сочинительские я выполнил никудышно. Молился не часто и не горячо. Уже за это одно был подвергнут скорбям по заслугам.

 

Но одно дело молиться дома. Это приветствуется православием. Однако этого недостаточно. Полная и самая сильная молитва бывает только в храме, в Доме Господнем. А я за долгое сочинительство заметок сходил в храм раза три, не больше. Один раз, в прощёное воскресенье, исповедался и причастился, причём не обошлось без приключения. К концу службы упал в обморок, правда, лёгкий, непродолжительный. И это ли не знак свыше? Стало быть, и за редкое участие в службах — явное предупреждение. Это и так мой грех давнишний, накапливающийся, а здесь виновность двойная и даже тройная — критические вещи требуют особенно настойчивого и сердечного очищения.

 

Вот явные причины и обморока, и двойного исчезновения «Хроники». Да ещё и по мелочам набралось вполне достаточно. Достаточно — чтобы тёмные силы вдоволь могли насмеяться надо мной. Извиняясь и молясь перед Богом, начал снова собирать заметки, и за окончание статьи принимаюсь с надеждой. Слово перед святыми надо держать неуклонно.

 

С тем не общаясь,

В ком ложь и грязь,

Бороться,

каясь,

И вновь

борясь.

 

Очень высокая цель. Да ведь в учении Христовом невысоких целей-заповедей нет. Чего стоит одна первая: «Я — Господь Бог твой; и не должны быть у тебя другие боги, кроме Меня». И ещё одна негласная заповедь — всё, что Христом даётся, для блага нашего. Стало быть, и скорби, и испытания, выпавшие в минувшие дни, нужны мне, как воздух. Уже хотя бы для того, чтобы ещё раз переосмыслить заметки об антипоэзии и поэзии настоящей, пушкинской, простой, ясной и глубокой.

 

Всё это время, после публикации восемьдесят шестой главы нынешней хроники, я обдумывал интернетскую тему, страшно сложную и удивительно простую. И, по привычке, открыл «Оптинский цветник». Святые, кажется, и в самом деле ничего не имели против сочинённого анализа. Более того — усиленно продолжали подсказывать деяния, для меня (и для всех, конечно) деяния самые необходимые: «Не останавливайтесь на одной внешней исправности, хотя и она нужна, но главное — это искоренение из сердца страстей, в особенности злобы». (Преподобный Варсонофий).

 

За выявлением нарушений «внешней исправности» в современной массовой лжепоэзии я крепко забыл об «искоренении из сердца страстей» — из сердца моего собственного. Эта одна из самых опасных ошибок людей творческих. Не падая духом, будем бороться, каясь, то есть очищая себя перед незапятнанным обликом Христа.

 

28.

 

15.02.18 г.,

Сретенье Господне

 

... Передышка, связанная с болезненными скорбями и потрясениями в компьютерной работе, думаю, была дана с тем, чтобы остыть от сочинительской горячности, страстности и уже более спокойно приняться за обобщение заметок о поэтическом кризисе в интернете. Кризис этот настолько глубок, что из громадного числа авторов, с творчеством которых довелось познакомиться за восемь лет, требованиям Истины (а её критерии — основа настоящего искусства, не нарушающего Гармонии и Красоты, то есть искусства высшего, Божественного) более-менее отвечают три поэта. Да и то до высот, достигнутых мастерами русской поэзии, им пока далековато — много, над чем предстоит крепко поработать. Преодолеют трудности, значит займут место на классическом Олимпе. А нет, ну что же! — в каждом веке литераторов с большой буквы единицы. Их много для тех читателей, кто хорошее от плохого отличить не может. И как же можно отличить, когда в современной светской жизни и хорошее, и плохое сожительствуют, сосуществуют, живут вместе в дружбе и любви. В светской морали всё хорошо. Хорошее — хорошо, плохое — хорошо, отвратительное — хорошо, смертельно опасное — тоже хорошо! Какое же это великое сумасшествие вместе с эволюционистской лжеуверенностью, что человек и жизнь становятся всё лучше и лучше. И что ни делается — всё необходимо... Да, необходимо. Для нашей смерти. Духовной и вечной...

 

Но всегда ли была эта толерантность (всеядность, всепоглощаемость) в жизни и — в литературе (в устной и письменной)?

 

Прочтите одну из самых первых поэм, дошедших до нас из глубины веков, из VIII века до новой эры. Я имею в виду «Одиссею» Гомера. Найдите в ней хоть маленький намёк на эротический показ действительности, на преклонение перед безнравственными поступками героев, перед хамскими матюками? Всё нехорошее, а оно в силу художественной правды тоже показано в поэме, — осуждается автором, и не только им, но и главными героями произведения. В то время ещё крепка была вера в богов, в высокую нравственность, хотя и среди богов она уже нарушалась (пример для подражания землянам!) То есть вы не найдёте в поэме и тени нынешней толерантности.

 

А теперь прочтите поэмы Овидия — «Любовные элегии», «Наука любви», «Лекарство от любви». Тут, под явным влиянием растленного бытия той поры, полный отказ от запрета на эротику, вдохновенное наслаждение сексом (правда, пока ещё только сексом, без присовокупления мата к нему). Это отклонение от традиций отцов и дедов уже вовсю прославляется, приветствуется, уже звучит призыв жить именно жизнью «свободной и полной». Именно за такие призывы и сослан был Овидий на Далёкий Понт, где, жалуясь на изнурительные морозы, поэт навсегда распрощался с музой. (И не усматривается ли в этом наказание-поучение Божие за отход от Заповедей, данных в Ветхом Завете, как в сегодняшнем бытие и у нас, и за рубежом?)

 

Бог мешал людям жить так, как диктуют страсти. И только поэтому Он сбрасывается с пьедестала. Уже античный поэт Паллад отмечает это новшество той эпохи. Поэт пишет стихи «На статую Геракла, опрокинутую христианами». После того, как ему случилось видеть ниспровержение Зевсова сына, бог этот приснился ему и, улыбаясь, сказал: «Время силу и мне, богу, пришлось испытать». Силу в чём? — Силу в отказе людском от веры. А в отказе от веры — все наши бесчисленные грехи.

 

Борьба добра и зла, хорошего и плохого, всегда не явное торжество или того или другого, а всегда одновременное существование противоположностей. Скажем, в одно время жил и безбожник Байрон, и Пушкин, ставший истинным христиани-ном. В одну эпоху боролись за свои идеалы философы-антиподы Ильин и Ницше. И плохое и хорошее берут когда-то верх друг над другом. Однако общая тенденция, и это подтверждают не только Библия, но и весь ход истории, — постепенное падение нравственности в силу наследственной греховности человеческого рода. И вот вам — убийственная цепочка.

 

От Гомера — через Овидия — до полного развала античности, и, естественно, литературы. От Шекспира — через Вольтера и Русо — до созидателей Серебряного века, почти полностью перечеркнувшего нравственные законы искусства. От Маяковского и Есенина — через советские «шедевры» — до развала 90-х годов. От гнилого болота нынешних сайтов и «большой» литертуры, вроде романа Аксёнова «Ожог» — через... — до... Кажется, может ли быть что-то ниже и подлее нынешних опусов интернета? Страшно представить такое адское превращение. Однако, оно неизбежно, если не реализуется предсказание великих святых о возрождении православия в России, а значит и в российсыком искусстве. По утверждению Иоанна Крестьянкина, начало этого переворота начнётся после правления Путина. Дай-то Бог!

 

А пока мы имеем, что имеем. То есть донельзя прогнившую гущу антипоэзии и антипрозы, заполонившую, залившую и утопившую всё живое в творчестве, превратившемся в безбожное графоманство — полное бузвкусие, полное безумство, подобное безумству литературствующих Ницше (во множественном числе). Еще раз назовём основные составляющие этого «безумства храбрых» (Горький). Не с целью «петь ему песню», а с целью совершенно противоположной.

 

Читатели нет-нет да и спрашивали: с каких таких позиций и какой такой Истины оцениваю я поэтические творения. Неоднократно объяснял, а поскольку спрашивать продолжают, поясню, но уже в несколько ином развороте.

 

Человек живёт на земле одновременно и грешно, и безгрешно. Это общий путь бытия. Но у каждого своя тропинка — кто-то грешит больше, кто-то меньше. И в зависимости от этого продолжает неземную, вечную жизнь либо с Богом в раю, либо с сатаной в преисподней. Следовательно, чтобы не оказаться в стране вечных мучений, человеку надо направлять свою земную стезю к Богу, а это значит — стараться жить по заповедям Божьим.

 

Вся сумма заповедей, переданных нам через Ветхий и Новый Заветы, по сути, и есть Истина Христова, или Истина, как я её называю сокращённо. Сюда входят десять ветхозаветных заповедей, добавления к ним из Завета Нового и из этой же Книги — все заповеди блаженства. Если читателю захочется прочитать об этом подробнее, пусть не поленится и найдёт главу заметок об интернете, где речь идёт о всех заповедях.

 

Так вот, искренне стремящиеся жить чисто, духовно, нравственно, строить своё бытие по откровениям Христовым, пусть и согрешающие немало, но ещё больше раскаивающиеся перед Господом за духовные падения, — только они и живут по Истине, и только они и становятся наследниками Царства Божия. Почему? — да потому, что они, исполняя заветы, а вместе с ними и законы единственно истинной, счастливой жизни, исполняют своё предназначение, ради которого они и созданы Всевышним.

 

Точно так же и литератор, поэт, только тогда честно выполнит долг свой перед Богом и людьми, когда будет руководствоваться в жизни окровениями Христовыми, то есть положениями Истины, и не только сам жить ими, но и саму жизнь отражать с позиций неизменной Небесной Правды. Понятно, он должен говорить и о тёмных сторонах действительности, но ни коим образом не восторгаться нравственным уродством, а уметь рассказать об этом так, чтобы было понятно, насколько такой изъян разлагает человеческую душу и саму жизнь делает не просто плохой, а отвратительной, неприемлемой, страшно, преступно ошибочной.

 

Только настоящий поэт, знающий и боготворящий Истину, заметит, что жизнь становится не лучше, как утверждают слепые атеисты, а всё хуже и хуже — от Гомера до современного ему разброда и падения (и так всякий век!); заметит и обязательно скажет об этом. Как сказал о развращении народов житейско-техническими достижениями цивилизации Гоголь в повести «Рим». (Перечитайте и эту замечательную вещь).

 

Настоящий поэт заметит и воспоёт ещё одну особенность Истины — не терять в веках вечных лучшего свойства своего — глубинной простоты и ясности. Любое усложнение гениальной родниковости, смело скажет он, — это вредейшее замутнение не только Богом созданной красоты, но и затемнение читательского сознания и понимания поэзии. Любые выдумки и изощрения, которые для мещан, отравленных вычуром сербряного века («Ах, как здорово!»), на самом деле — мерзость запустения.

 

Я уже сравнивал подлинную гениальность отца литературы Гомера с развращённостью его потомка Овидия. Сейчас сравню шедевр Лермонтова с «шедеврами» поэтов-«серебристов» века прошлого и настоящего.

 

29.

 

15.02.18 г.,

Сретенье Господне

 

... Вот — идущий пушкинской тропой — Лермонтов:

 

Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть:

На свете мало, говорят,

Мне остаётся жить!

Поедешь скоро ты домой:

Смотри ж... Да что? — моей судьбой,

Сказать по правде, очень

Никто не озабочен.

 

А если спросит кто-нибудь...

Ну, кто бы ни спросил,

Скажи им, что навылет в грудь

Я пулей ранен был;

Что умер честно за царя,

Что плохи наши лекаря

И что родному краю

Поклон я посылаю.

 

Отца и мать мою едва ль

Застанешь ты в живых...

Признаться, право, было б жаль

Мне опечалить их;

Но если кто из них и жив,

Скажи, что я писать ленив,

Что полк в поход послали,

И чтоб меня не ждали.

 

Соседка есть у них одна...

Как вспомнишь, как давно

Расстались!.. Обо мне она

Не спросит... Всё равно,

Ты расскажи всю правду ей,

Пустого сердца не жалей;

Пускай она поплачет...

Ей ничего не значит!

 

... Читатель уже обратил внимание, что, говоря о поэии, я первым делом упоминаю поиск темы в Божественных сферах. Это совершенно не прямолинейный процесс, а скорее таинственный, мистический, с точки зрения атеизма необъяснимый. Что-то как бы просыпается в душе, вызревает, начинает беспокоить, тревожить и даже настырно, сладко-болезненно напомать о себе. И вдруг, соприкасаясь с каким-то фактом действительности, который заденет за живое, таинство рождает первую строку — строку свежую, звонкую, отточенную по форме и звучанию. Эта строка трогает тебя, проникает в сердце, всё больше овладевает им и, в свою очередь, порождает вторую строчку. И сочинительство пошло-понеслось, как цепная реакция, или взрывного, или замедленного действия.

 

Теперь-то я точно знаю, что без помощи Божьей, без помощи Святого Духа, а стало быть, и без воздействия Истины, здесь не обходится. Дар поэтический от Бога — и темы от Бога. Только в этом случае стихи получаются болевыми, глубокими, жизненными, сердечными и вдохновенными (именно об этом у Евтушенко: «Поэт в России больше, чем поэт...») Когда сочинитель сам, без помощи свыше, выдумывает тему-сюжет для будущей вещи, тема-сюжет, действительно, возникает из мусора (Ахматова) и, даже при мастерском, внешне красивом написании стиха (в данном случае и слово «писать» подходит), он, стих, по-интернетскому стихо, является пустышкой, поскольку не способен тронуть сердца человеческого, нет в нём оживления Духом Святым, нет в нем и тени от Вечной Божественной Истины. (Еще раз настоятельно советую прочитать статью Блока — «О назначении поэта»; многое из неё почерпнёте!)

 

Словом, часто говорил я о выборе темы в Божественной сфере, а вот и случай выпал разобрать это действо на практике. На примере исключительно идеальном, поскольку стихотворение Лермонтова «Завещание» — изумительное поэтическое совершенство.

 

Земная смерть человека и его поведение при этом мистическом, а, по атеистическим понятиям, и трагическом событии — вряд ли кого-то оставит равнодушным (и тут полно сказывается точный, истинный выбор поэтом предмета повествования-откровения). О чём думает уходящий, что переживает? В тридцати двух строчках ученик Пушкина ответил на эти непростые вопросы исчерпывающе, причём с такой родниковой ясностью и с таким душевным пылом. И с таким изумительным проникновением в Истину, то есть в подлинные закономерности бытия.

 

Покидающий землю, по явно установленным свыше закономерностям, стремится мысленно посетить дорогие для него местах, повидать родных людей, сказать им о главном. И герой Лермонтова просит друга побывать на их общей родине, передать привет родному краю, рассказать о его смерти знакомым и любимой женщине, а от родителей, если они живы, правду скрыть — не надо их опечаливать.

 

Но посмотрите, какая трагическая правда жизни в монологе умирающего обнаруживается! Вот эта правда нам, читателям, и дорога донельзя. Вот её поэт и обязан донести предельно ясно, без всяких словесных ухищрений и замысловатых образов, которые только удалять нас от неё будут. Донести не свои интимные ахи и охи, не своё личное-преличное, в которое нам и входить-то не нужно и по этическим соображениям не положено, — а то глубинное и необъятное, то общечеловеческое, которое содержится в Истине и которое знать нам необходимо для познания земного бытия и для верного выбора пути к высокой цели.

 

Человек навсегда прощается с родным краем, с земляками, но современная жизнь, с прогрессирующим безбожием, уже так развратила его современников, что судьбой уходящего «сказать по правде, очень Никто не озабочен». А если, кто и озаботится вдруг — для тех прощальные слова о том, что он «честно умер за царя, что плохи наши лекаря». То есть, несмотря на примерную службу царю, стране и народу, врачи не очень-то бились за жизнь служивого. И здесь всё то же равнодушие к чужой судьбе.

 

Конечно, если кто-то из родителей ещё жив, то ему или ей сын всё так же дорог, и потому — жалеющий обман о лени и о полковом походе, который неизвестно сколько продлится.

 

Но соседке, жизнь с которой не получилась, умирающий просит рассказать всю правду, со всей жестокостью. Он на неё в обиде и не до конца простил её: «Пустого сердца не жалей; Пускай она поплачет... Ей ничего не значит». И здесь изумительно честная правда! Герой обижен на мир, его обижающий, но развращённый век и его развратил — и нет в нём православного смирения и всепрощения.

 

Вот страшная глубина тридцати двух лермонтовских строк, нисколько не покрививших против Истины Христовой. Но где Истина, там и живая жизнь, и живой талант, одухотворённый Небом.

 

Обратите внимание на стилистику стихотворения. Строчки бегут, как родниковые струи. Слова чистые, народные, разговорные. Но поэзии, музыки, красоты в них уже не родник, а море. И никакие сложные образы не понадобились поэту, чтобы передать боль и скорбь души. Здесь украшения излишни.

 

Добавлю, что стихотворение это оказалось пророческим (да, настоящий поэт ещё и пророк!) «Завещание» появилось на свет за год до трагической кончины Лермонтова.

 

Вот что значит выбрать тему в Божественной сфере идей, а не вымучить её в своей собственной, мало на что способной голове. Потому у нас и говорят в Сибири: танцуйте от печки! — Но бросим взгляд на вчерашних и сегодняшних потомков великого поэта, многие из которых маловато знали, а нынче и знать ничего не знают о том, что называем мы Истиной и что считаем неизбежной живой основой в судьбе каждого земного обитателя и прежде всего — поэта.

 

Как мы уже отметили, все беды начинаются с отхода от веры в Бога, от Истины. В нашу эпоху (речь о России) массовый исход начался в серебряный век, основоположниками которого считаются Тютчев и Фет. Вот одно из лучших стихотворений Фета:

 

Шёпот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

 

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

 

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слёзы,

И заря, заря!..

 

Во всём было бы замечательное стихотворение, если бы не было оно задето отходом от Бога, а стало быть, от высокой нравственности (как известно Фет был падок до женщин), от гражданской тематики (предпочтение любовной лирике) и от высокой требовательности к музыкальности поэтических фраз («пурпурозы» автора уже не смущали). Фета мы можем сравнить с Овидием. Тот рушил святыни Гомера, а Фет — исподтишка портил храм Пушкина. Однако разрушение только начни, — как снежный ком, под гору покатится.

 

Появляются свои Паллады, ниспровергатели Божества. Раскалённым богохульным вихрем налетел Маяковский:

 

Я думал — ты всесильный божище,

а ты недоучка, крохотный божик.

Видишь, я нагибаюсь,

из-за голенища

достаю сапожный ножик.

Жмитесь в раю!

Ерошьте пёрышки в испуганной тряске!

Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою

отсюда до Аляски!

 

А три года спустя не менее раскалённым вихрем пронеслось есенинское богохульство:

 

Время моё приспело,

Не страшен мне лязг кнута.

Тело, Христово тело,

Выплёвываю изо рта...

 

Протянусь до незримого города,

Млечный прокушу покров,

Даже богу я выщиплю бороду

Оскалом моих зубов.

 

В выдиратели Божьей бороды записалась едва ли не большая часть революционной страны. Крепко доставалось Отцу нашему Небесному, но ещё шибче всему тому, что было взращено в России и по воле и при участии Господа. В первую очередь — замшелой, изжившей свой век нравственности. Какие могут быть запреты, когда низвергнут Главный Запретитель? И всё, что попадалось на глаза — безжалостно уничтожалось. Понятно, и поэзия не осталась в стороне от общего бурного течения. До неузнаваемости изменялись традиционные писче-печатные формы стихов, страшно расширялось и модернизировалось их содержание и, часто, до такой степени, что полностью исчезал смысл повествования. Появлялись новаторы один ухватистее другого. Лидировал Хлебников с его шедевром «Заклятие смехом».

 

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами,

что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надсмеяльных —

смех усмейных смехачей!

 

«Гениальные» наработки Хлебникова стали хлебом насущным для многих и многих нынешних пиитов, видящих смысл поэзии не в пушкинской ясности и глубине, а в грязно-серебряной мутности и шарлатанской непонятности. Чем непонятнее — тем лучше, то есть хорошее!

 

(Окончание следует)