Бунтарь. Рассказ.
«Кайся Богу, проси прощения у людей,
отпущения вины»
Ис. 11:13
«За прощеную вину и Бог не мучит»
Ефрем
Бунтарь.
Рассказ.
В московской квартире студента Московского университета Лихоедова Артура Ильича следователями сыскной полиции проводился обыск, сыскари всюду рыскали в поисках запрещенной литературы и нашли его университетские конспекты о посещении кружков Герцена, Огарева, экземпляры журнала «Колокол», который издавался в Лондоне, в котором разрабатывались социально-экономические программы крестьянской революции в духе русского социализма. Кроме того, следователям удалось найти рукописные наброски к рассказам в стихах Никитина о горькой доле бедняков в России.
– Бунтарь, прямо-таки, - закуривая пахитоску, - заметил жандарм Оделман, - вы же, молодой человек, дворянин, как вас-то угораздило ступить на этакий скользкий путь, а? преуспевающий студент словесного отделения, так сказать, будущее России, а вляпался в утопические идеи этих бунтарей, теперь высылка да каземат, вот так-то, братец, вы же враг государства, а как же иначе? - читал морали Лихоедову Оделман.
– Не вам, душителю свободы, ревностно охраняющему обреченные устои царизма, учить меня уму-разуму, нелогично и противно,- не поднимая головы, с насмешкой ответил студент.
- Ишь, какой умник нашелся, - вмешался другой жандарм в штатском и коротким ударом в подбородок свалил на пол Лихоедова.
– Вот, так вы и умеете, только силой, насилием держать в страхе российский народ, но идеи этих великих людей станут силами и, поверьте, вихрем гнева сметут царизм и его кровавый режим, - сплюнув кровавую слюну, тихо произнес Лихоедов. Обыск завершился, у сыскарей было достаточно доказательств, чтоб «упечь» двадцатилетнего юношу за инакомыслие, за свободу мысли.
– В кандалы его и в бутырку, - приказал жандарм в штатском двум полицейским с винтовками, стоящим всё это время у двери квартиры, а вы, понятые, идите, расписывайтесь в протоколе, если грамоту не знаете, то, просто поставьте крестик, - строго велел жандарм.
– Ты, студент, больше на кого похож – на отца, помещика, или на мать - крестьянку, а? – толкая его в экипаж, с ехидцей спросил жандарм Оделман.
– А у меня матроклинная наследственность, - дерзко ответил Лихоедов. – А как это понять? – недоуменно спросил жандарм в штатском, который его бил.
– Не поймете, да и долго объяснять, - неохотно ответил студент.
– Ты, студент, можешь гордиться, что стал «гостем» знаменитой бутырки, - с иронией заметил Оделман, - тут пред казнью сидел аж сам Емелька Пугачев, но тебя, конечно, казнить не будут, а отправят этапом, разумеется, пешедралом под конвоем на Кавказ, на каменоломни, добывать известняк, гипс, мрамор из горных пород, тем я хочу облегчить твою судьбу, - передавая его тюремщику, тихо произнес Оделман. Арестантов было двенадцать человек, все молодые, в арестантской робе, в кандалах, сопровождаемые конным конвоем, не смотря на зной, шли без остановки, кормили раз в сутки сухим пайком – кусок хлеба с салом, и сало было такое солённое, что нестерпимо хотелось пить. В населенных пунктах жители проявляли сочувствие, на ходу украдкой давали хлеб, воду в глиняных кувшинах арестантам, за что многие получали от конвоиров удар арапником, не обращая внимания на их угрозы и крики: не балуй, они политические, не подходить! Чем дальше шли арестанты, тем становилось невыносимо жарче, южное солнце нещадно обжигало, боясь солнечного удара, конвоиры «сжалились», почаще устраивали привал на берегу реки, давая арестантам возможность помыться и постираться. Конвой с арестантами встретил местный пристав с конвоем вблизи селения Юхары, недалеко от Тифлиса, и сразу же их доставили в распределительный пункт каземата, построенного еще персами, во дворе которого толпились местные горные князьки – мелики, которые занимались поставками мрамора, гипса в Россию для строительства.
– Меня не интересует ваша принадлежность к партиям, - начал было пристав с пафосом, мне начихать и на ваши убеждения, нужен латынщик, конечно, если он еще знает европейские языки, чтоб умел рисовать, есть такие? Лихоедов понял, что выпал шанс избежать изнурительной работы с ночевкой в каземате и поднял руку, его тут же отвели к экипажу, а остальных прямо на работу, не смотря на то, что день уже начинал вечереть. Сам пристав в экипаж не сел, в экипаже сидели двое: кучер на своем месте, а внутри барышня в платье из парчи, в вуали, в мягкой фетровой шляпе, из-под которой выбивались длинные белокурые волосы. Экипаж остановился у замка с мраморными колоннами, видны были вершины снежных гор, и водопад, и слышался шум буйной реки. – Замок для тайных обрядов, мистерии, вот для чего латынщик, чтоб понимал, что же мисты с ним творят, - подумал Лихоедов, усмехнувшись. Замок утопал в цветущем саду, - приехали, вылезай!- громко прошамкал кучер с длинным кривым носом, приставляя короткую лестницу к ступенькам экипажа. Барышня, ничего не говоря, начала подниматься на второй этаж, а к Лихоедову подошел старичок – камердинер, на шее которого висел ключик на голубой ленте – особый знак важности среди слуг, и знаком руки велел итти к постройке рядом с конюшней.
– Ты будешь здесь жить, - медленно начал он, - щас принесут чистую одежду, проводят в баню, а после тебя примет княгиня и скажет, чем ты будешь заниматься, усёк?
– Еще как! - дерзнул студент, – выпускать кровь будут у чистого, а потом начнется омовение кровью, и при этом должна присутствовать Кибела, но если она лобызает Аттиса, тогда уж Изида, и если ее тоже ублажает ААХ, вообще-то, мне все равно, - дерзко произнес он. Домик, куда привел Лихоедова старичок с ключом на шее, был просторным, с хорошей мебелью, на веранде в просторной клетке пел желтый кенар, – гарцкий благородный роллер, коленца-то овсяночного пения, - сразу определил студент, - хорошо, когда под дивное пение этой пташки выпускают тебе кровь. Баня была с водяным паром – кипел котел с водой над чугункой, вода испарялась, но было жарко, служанка принесла косоворотку с короткими рукавами, чистое нижнее белье, брюки типа татарских шароваров, туфли странные – без задника и с открытым верхом, - наверное, кожи не хватило, и тут экономят, - подумал Лихоедов, зато имелось жидкое душистое мыло, початый флакон одеколона «кёльнская водица». После того, как Лихоедов закончил с личной гигиеной, присел на ступеньки крыльца и ждал свою участь. – Пошто они меня так опекают, а? – подумал Лихоедов, - не за знания языка же? можно подумать, что я нахожусь в стране невежд, ишь, какой замок позолоченный, какие же у них надобности во мне, какую каверзу затеяли эти имущие со своим политическим врагом, крайне для них неблагонадежным, а? Из окон замка доносились звуки фортепиано, кто-то бегло играл сарабанду Генделя, подошел старичок-камердинер с ключиком на голубой лентой на шее, - такое впечатление, что он с каждым днем высыхает, его, что, не кормят или ежедневно выпускают ему кровь? – подумал Лихоедов.
– Следуйте за мной, молодой человек, вас ждут, - тихо прошамкал старичок и направился в сторону замка. Камердинер, шаркая лощеными сапогами по паркету, привел студента в гостиную, велел сидеть на турецком канапе и ждать.
- Боже мой, какое убранство, может, я в царских палатах или в покоях самого шаха персидского, а? – осматриваясь, подумал Лихоедов. Дверь в гостиную открылась, вошла та женщина с вуалью из экипажа и с ней худенькая, белокурая, с голубыми глазами барышня.
– Ваша фамилия Лихоедов, - жестко, как на допросе, начала женщина, - умны, владеете языками, философ, знаток античности, всё это мне известно из записки начальника второго отдела сыскной полиции Оделмана, я княгиня Вертинская Ольга Фёдоровна, она, стало быть, моя дочь, княжна Агния Сергеевна, и к нам следует обращаться Ваше сиятельство, усёк? Ей нужен католический язык – латынь, которому вы ее будете учить.
– А для чего ей латынь, чтоб читать протоколы допросов и пыток инквизиторов или читать в подлиннике Катулла, Вергилия, Овидия? – начал было дерзить Лихоедов.
– Однако, вы дерзкий, как предупреждал Оделман, думаю, оное вас не касается, - начала было раздражаться княгиня Ольга Фёдоровна.
– А я есть хочу, - вдруг громко произнес Лихоедов.
– Какой забавный, однако, - переливчатым голосом вставила, до сих пор молчавшая, княжна Агния.
– Ладно, Агния, отведи его в столовую, пусть его накормят, и он будет кушать с прислугой, - велела Ольга Фёдоровна.
– А спать придется там же, - тут мне было бы уютно, - не сдержался Лихоедов. Княжна рассмеялась, а Ольга Фёдоровна, ничего не ответив, постукивая своими каблуками, удалилась.
– Ну что, пойдем, что ли? – обратилась к Лихоедову княжна.
– Я один есть не буду, только с тобой, в противном случае, я ночью в вашем прекрасном саду предамся самосожжению, или отправьте меня добывать известняк, - почти крикнул Лихоедов и плюхнулся на канапе. Он ей нравился, она не могла устоять перед искушением вдоволь наговориться с ним и надеялась, что такая возможность у нее будет.
– Пойдемте в столовую, там вас накормят, - предложила княжна.
– Я один не буду – капризно надув губы, ответил Лихоедов, - пусть меня морят голодом, пусть меня зароют живем в сырую землю, пусть на моей могиле мои кости гложет пушкинский красногубый вурдалак, но я не стану кушать, пусть, даже Атлант уронит небосвод, - с сардонической улыбкой продолжал издеваться над княжной Лихоедов. Княжна Агния, закрыв лицо руками, убежала в свою комнату, ему оставалось, только, встать и итти в домик, который ему отвели, - жаль, что остался голодным, - вслух произнес он. Через некоторое время пожилая служанка Евдокия, в сопровождении Агни, принесла серебряный поднос с едой. - Я алкоголь не употребляю, унесите обратно, - громко произнес Лихоедов, увидев на подносе графин с вином и фарфоровый бокал. Ошалевшая служанка, выложив еду на стол, собиралась уходить, но, вдруг, услышала: она остается со мной, только, об этом никому ни гугу, идет?
- Ты случайно не сумасшедший, а? мне очень интересно, когда же мы будем заниматься-то, а то мать начнет серчать, и ты окажешься на каменоломне, будешь дышать пылью известняка и скоро от болезни лёгких умрешь, - сердито выпалила княжна.
– И я умру от пыли минерала кальцита, которая засорит мои бронхиолы, а ты на могилу-то придешь? – съязвил Лихоедов, - а где заниматься-то, будем?
– У меня в комнате, - коротко ответила Агния и пошла к выходу,
- А там дверь на замок закрывается? - спросил Лихоедов, желая окончательно вывести княжну из себя. Она не ответила, и он медленно поплелся за ней. Комната княжны Агнии была просторная, стены украшали персидские ковры ручной работы, мебель была резная в стиле интарсия, книжные полки были забиты книгами античных авторов и современных русских поэтов. У стены стоял широкий диван, а у окна турецкое канапе, покрытое покрывалом из красного бархата, в углу комнаты был встроен камин-камелёк, у канапе стояло фортепиано. – А можно? – спросил Лихоедов княжну.
- А ты умеешь играть? – удивилась княжна. Он умело начал перебирать клавиши, озвучивая «Лунную сонату», закрыв глаза. Лихоедов даже не слышал, как в комнату вошла княгиня.
– Как идут занятия. Агния? – с ходу спросила княгиня. Он, энтот ссыльный, толковый малый или мы напрасно теряем время?
– Нет, всё хорошо, мама, - покраснев, ответила Агния.
– Тут меня вообще за человека не считают, - престав играть, произнес Лихоедов, - может, вы придумаете мне кличку? например – Тутмос, или вас устраивает ссыльный, а? я ухожу в каземат, она никогда ни чему не научится, пустая, не дано,- и быстрыми шагами направился к двери. Зашел камердинер.
- Ваше сиятельство, пристав Воронцов Иван Ильич и поручик Ростов просят вашей аудиенции, принять? – прошамкал он.
– Проси, голубчик, и прикажи, чтоб подали фрукты и вина – радостно ответила княгиня, загадочно посмотрев на Лихоедова.
– Вы, оказывается, и музыкант, может, всем нам споете, а?
– Я не рапсод, Ваше сиятельство, и не кифаред Фамир, вот, пусть фатоватый фендрик поручик с приставом вам споют, а княжна аккомпанирует, а я пойду в свою обитель почивать, и поторопитесь отправить меня в каземат, - с сарказмом ответил Лихоедов. Ночью в дверь комнаты, где спал Лихоедов, постучали, и в сопровождении поручика Ростова в комнату вырвались трое стражников и начали прикладами жестоко избивать Лихоедова.
– Да хватит с него, а то убьете, - остановил стражников поручик. Лихоедов два дня не выходил из комнаты, так как не мог ходить, и обеспокоенная его отсутствием княжна Агния, увидев его, ужаснулась.
- Изверги, что они с тобой сделали, ты потерпи, Артур, я ночью тебя вывезу и стану твоей пленницей, как Брисеида у Ахилла, - омывая его раны, плача, сквозь слёзы произнесла Агния. Перевязав его раны, она по тайному ходу вывела его на задний двор и повела в конюшню. Их встретил старый конюх Митрофан, увидев изувеченного юношу, прямо-таки, ахнул: кто его так избил-то, Агнюша, а? креста на них нет, - перекрестившись, помог ей уложить Лихоедова на солому.
– Дядя Митрофан, ты меня с рождения знаешь, скажи, готов ли ты мне помочь? – беря его за мозолистые руки, тихо спросила княжна.
– Ты, княжна, моя повелительница, прикажи, и не сумлевайся, - робко ответил конюх.
– Если мы ночью поедем, ты найдешь орлиную скалу в ущелье? - спросила Агния.
– Найду, Ваше сиятельство, не переживай.
– Кажись, у тебя есть супруга, мы ее тоже увезем, мы ни в чем не будем нуждаться, ты только бери выносливых лошадей карабахской породы и моего жеребца не забудь, - и быстро ушла. - С продуктами мне поможет Евдокия, а тайники матушкины опустошу, избить моего возлюбленного, ведь, она должна была понять, что я влюблена, и у него «эзопов язык», он будет говорить притчами, что их всех раздражает, - направляясь в замок, сердито причитала княжна.
– Евдокия, - обратилась она к служанке, - Митрофан в конюшне готовит мажару, она к ночи должна быть загружена продуктами и теплой одеждой, ты, ведь, любишь меня? поедешь со мной, я ухожу из замка, ты меня поняла? – на ходу бросила она. Княжна зашла в комнату матери, отодвинула большую картину не стене, где в днище в тайнике лежал ридикюль, набитый бриллиантами, империалами, семейными драгоценностями, деньгами в больших купюрах: для одного человека не много ли? – с насмешкой подумала Агния, - она со стены сняла две инкрустированные двустволки, а из комнаты взяла свой маленький револьвер. К ночью всё было завершено, только, вот, супруга конюха Митрофана отказалась ехать, и мажара, закрытая сверху, с привязанными к ней породистыми лошадьми, покинула территорию замка и направилась в сторону гор, в неизвестность, и, кто знает, княжна, влюбившись в ссыльного Лихоедова, сама не зная, разрушала вековые традиции, преемственность, что было основой ее любви, счастья, того непредсказуемого таинственного чувства, суть которого веками оставалась загадкой для мудрецов и многих поколений, а может быть, это был зов судьбы, призыв Бога, а он его посланник, а? веление фатума, который тяготеет над головой у каждого из нас, и мы не вольны противостоять его шалостям, его велению, уповаем, мол, это наша доля, божеская воля, а Бог тут ни при чем, мы сами, своими деяниями, поступками вынуждаем его, чтоб он наградил нас горькой долей. Кучер Митрофан хорошо знал дорогу, чем выше в гору поднималась мажара, тем сильнее ощущался холод, княжна всё время поила отварами Лихоедова, покрытого соломой, у которого был жар, и он иногда начинал бредить. Начинался рассвет, прохладный туман с утренними сумерками рассеивался, уже за лесистыми горами видно было зарево, рождался новый день.
– Теперича до орлиной горы, моя повелительница, рукой подать, а там, в ущелье, нас никто не найдет, - понукая лошадей, успокаивал всех конюх Митрофан. Показался водопад, который, наверняка, и сотворил небольшую речушку.
– Вот и приехали, Ваше сиятельство, чуть ниже домик должен сохраниться, я его еще в детстве с отцом строил, - останавливая мажару, произнес Митрофан. Он, не торопясь, распряг лошадей, отвязал и других, привязанных к мажаре, связав длинной веревкой, отпустил пастись и взялся разжечь костёр.
- Первозданная природа, Ваше сиятельство, быстро вылечит вашего касатика, - разгружая продукты, заметила кухарка Евдокия. Лихоедов приходил в себя и, пока, не понимал, где же он находится.
– Ты, Артур, уже в безопасности, немного поправишься, мы поедем в Тифлис к моему дяде, генералу Вертинскому, он поможет с пашпортом, с новыми документами, и ты навсегда исчезнешь для полиции, как бунтарь, ссыльный, и мы там же, в Тифлисе, в православной церкви обвенчаемся, я полюбила тебя, Артур, с первого дня, когда увидела, люба ли я тебе? – сквозь слёзы говорила княжна. Лихоедов, вместо ответа, притянул ее в свои объятия и тихо прошамкал: люблю, больше жизни. Княжна Агния всё сделает для счастья своего возлюбленного, и они останутся жить в Тифлисе, где она родит двух мальчуганов – будущих князьков, и после десятилетней разлуки, теперь, со своим супругом, графом Лозинским, вернется в родные пенаты и будет прощена матерью: да Бог простит тебя, ответ просящему прощения, ибо, я сама грешница, нам следует примириться, делать простым от греха вины, долга, примириться сердцем, не питая вражды за обиду, переложив гнев на милость, - слёзно говорила княгиня Ольга Фёдоровна, обнимая своих розанов, и тут уместно вспомнить слова великого словесника: всё в жизни случай, и на всё воля Бога…
Конец. 16-20.10.2011г. м.м.Б.
отпущения вины»
Ис. 11:13
«За прощеную вину и Бог не мучит»
Ефрем
Бунтарь.
Рассказ.
В московской квартире студента Московского университета Лихоедова Артура Ильича следователями сыскной полиции проводился обыск, сыскари всюду рыскали в поисках запрещенной литературы и нашли его университетские конспекты о посещении кружков Герцена, Огарева, экземпляры журнала «Колокол», который издавался в Лондоне, в котором разрабатывались социально-экономические программы крестьянской революции в духе русского социализма. Кроме того, следователям удалось найти рукописные наброски к рассказам в стихах Никитина о горькой доле бедняков в России.
– Бунтарь, прямо-таки, - закуривая пахитоску, - заметил жандарм Оделман, - вы же, молодой человек, дворянин, как вас-то угораздило ступить на этакий скользкий путь, а? преуспевающий студент словесного отделения, так сказать, будущее России, а вляпался в утопические идеи этих бунтарей, теперь высылка да каземат, вот так-то, братец, вы же враг государства, а как же иначе? - читал морали Лихоедову Оделман.
– Не вам, душителю свободы, ревностно охраняющему обреченные устои царизма, учить меня уму-разуму, нелогично и противно,- не поднимая головы, с насмешкой ответил студент.
- Ишь, какой умник нашелся, - вмешался другой жандарм в штатском и коротким ударом в подбородок свалил на пол Лихоедова.
– Вот, так вы и умеете, только силой, насилием держать в страхе российский народ, но идеи этих великих людей станут силами и, поверьте, вихрем гнева сметут царизм и его кровавый режим, - сплюнув кровавую слюну, тихо произнес Лихоедов. Обыск завершился, у сыскарей было достаточно доказательств, чтоб «упечь» двадцатилетнего юношу за инакомыслие, за свободу мысли.
– В кандалы его и в бутырку, - приказал жандарм в штатском двум полицейским с винтовками, стоящим всё это время у двери квартиры, а вы, понятые, идите, расписывайтесь в протоколе, если грамоту не знаете, то, просто поставьте крестик, - строго велел жандарм.
– Ты, студент, больше на кого похож – на отца, помещика, или на мать - крестьянку, а? – толкая его в экипаж, с ехидцей спросил жандарм Оделман.
– А у меня матроклинная наследственность, - дерзко ответил Лихоедов. – А как это понять? – недоуменно спросил жандарм в штатском, который его бил.
– Не поймете, да и долго объяснять, - неохотно ответил студент.
– Ты, студент, можешь гордиться, что стал «гостем» знаменитой бутырки, - с иронией заметил Оделман, - тут пред казнью сидел аж сам Емелька Пугачев, но тебя, конечно, казнить не будут, а отправят этапом, разумеется, пешедралом под конвоем на Кавказ, на каменоломни, добывать известняк, гипс, мрамор из горных пород, тем я хочу облегчить твою судьбу, - передавая его тюремщику, тихо произнес Оделман. Арестантов было двенадцать человек, все молодые, в арестантской робе, в кандалах, сопровождаемые конным конвоем, не смотря на зной, шли без остановки, кормили раз в сутки сухим пайком – кусок хлеба с салом, и сало было такое солённое, что нестерпимо хотелось пить. В населенных пунктах жители проявляли сочувствие, на ходу украдкой давали хлеб, воду в глиняных кувшинах арестантам, за что многие получали от конвоиров удар арапником, не обращая внимания на их угрозы и крики: не балуй, они политические, не подходить! Чем дальше шли арестанты, тем становилось невыносимо жарче, южное солнце нещадно обжигало, боясь солнечного удара, конвоиры «сжалились», почаще устраивали привал на берегу реки, давая арестантам возможность помыться и постираться. Конвой с арестантами встретил местный пристав с конвоем вблизи селения Юхары, недалеко от Тифлиса, и сразу же их доставили в распределительный пункт каземата, построенного еще персами, во дворе которого толпились местные горные князьки – мелики, которые занимались поставками мрамора, гипса в Россию для строительства.
– Меня не интересует ваша принадлежность к партиям, - начал было пристав с пафосом, мне начихать и на ваши убеждения, нужен латынщик, конечно, если он еще знает европейские языки, чтоб умел рисовать, есть такие? Лихоедов понял, что выпал шанс избежать изнурительной работы с ночевкой в каземате и поднял руку, его тут же отвели к экипажу, а остальных прямо на работу, не смотря на то, что день уже начинал вечереть. Сам пристав в экипаж не сел, в экипаже сидели двое: кучер на своем месте, а внутри барышня в платье из парчи, в вуали, в мягкой фетровой шляпе, из-под которой выбивались длинные белокурые волосы. Экипаж остановился у замка с мраморными колоннами, видны были вершины снежных гор, и водопад, и слышался шум буйной реки. – Замок для тайных обрядов, мистерии, вот для чего латынщик, чтоб понимал, что же мисты с ним творят, - подумал Лихоедов, усмехнувшись. Замок утопал в цветущем саду, - приехали, вылезай!- громко прошамкал кучер с длинным кривым носом, приставляя короткую лестницу к ступенькам экипажа. Барышня, ничего не говоря, начала подниматься на второй этаж, а к Лихоедову подошел старичок – камердинер, на шее которого висел ключик на голубой ленте – особый знак важности среди слуг, и знаком руки велел итти к постройке рядом с конюшней.
– Ты будешь здесь жить, - медленно начал он, - щас принесут чистую одежду, проводят в баню, а после тебя примет княгиня и скажет, чем ты будешь заниматься, усёк?
– Еще как! - дерзнул студент, – выпускать кровь будут у чистого, а потом начнется омовение кровью, и при этом должна присутствовать Кибела, но если она лобызает Аттиса, тогда уж Изида, и если ее тоже ублажает ААХ, вообще-то, мне все равно, - дерзко произнес он. Домик, куда привел Лихоедова старичок с ключом на шее, был просторным, с хорошей мебелью, на веранде в просторной клетке пел желтый кенар, – гарцкий благородный роллер, коленца-то овсяночного пения, - сразу определил студент, - хорошо, когда под дивное пение этой пташки выпускают тебе кровь. Баня была с водяным паром – кипел котел с водой над чугункой, вода испарялась, но было жарко, служанка принесла косоворотку с короткими рукавами, чистое нижнее белье, брюки типа татарских шароваров, туфли странные – без задника и с открытым верхом, - наверное, кожи не хватило, и тут экономят, - подумал Лихоедов, зато имелось жидкое душистое мыло, початый флакон одеколона «кёльнская водица». После того, как Лихоедов закончил с личной гигиеной, присел на ступеньки крыльца и ждал свою участь. – Пошто они меня так опекают, а? – подумал Лихоедов, - не за знания языка же? можно подумать, что я нахожусь в стране невежд, ишь, какой замок позолоченный, какие же у них надобности во мне, какую каверзу затеяли эти имущие со своим политическим врагом, крайне для них неблагонадежным, а? Из окон замка доносились звуки фортепиано, кто-то бегло играл сарабанду Генделя, подошел старичок-камердинер с ключиком на голубой лентой на шее, - такое впечатление, что он с каждым днем высыхает, его, что, не кормят или ежедневно выпускают ему кровь? – подумал Лихоедов.
– Следуйте за мной, молодой человек, вас ждут, - тихо прошамкал старичок и направился в сторону замка. Камердинер, шаркая лощеными сапогами по паркету, привел студента в гостиную, велел сидеть на турецком канапе и ждать.
- Боже мой, какое убранство, может, я в царских палатах или в покоях самого шаха персидского, а? – осматриваясь, подумал Лихоедов. Дверь в гостиную открылась, вошла та женщина с вуалью из экипажа и с ней худенькая, белокурая, с голубыми глазами барышня.
– Ваша фамилия Лихоедов, - жестко, как на допросе, начала женщина, - умны, владеете языками, философ, знаток античности, всё это мне известно из записки начальника второго отдела сыскной полиции Оделмана, я княгиня Вертинская Ольга Фёдоровна, она, стало быть, моя дочь, княжна Агния Сергеевна, и к нам следует обращаться Ваше сиятельство, усёк? Ей нужен католический язык – латынь, которому вы ее будете учить.
– А для чего ей латынь, чтоб читать протоколы допросов и пыток инквизиторов или читать в подлиннике Катулла, Вергилия, Овидия? – начал было дерзить Лихоедов.
– Однако, вы дерзкий, как предупреждал Оделман, думаю, оное вас не касается, - начала было раздражаться княгиня Ольга Фёдоровна.
– А я есть хочу, - вдруг громко произнес Лихоедов.
– Какой забавный, однако, - переливчатым голосом вставила, до сих пор молчавшая, княжна Агния.
– Ладно, Агния, отведи его в столовую, пусть его накормят, и он будет кушать с прислугой, - велела Ольга Фёдоровна.
– А спать придется там же, - тут мне было бы уютно, - не сдержался Лихоедов. Княжна рассмеялась, а Ольга Фёдоровна, ничего не ответив, постукивая своими каблуками, удалилась.
– Ну что, пойдем, что ли? – обратилась к Лихоедову княжна.
– Я один есть не буду, только с тобой, в противном случае, я ночью в вашем прекрасном саду предамся самосожжению, или отправьте меня добывать известняк, - почти крикнул Лихоедов и плюхнулся на канапе. Он ей нравился, она не могла устоять перед искушением вдоволь наговориться с ним и надеялась, что такая возможность у нее будет.
– Пойдемте в столовую, там вас накормят, - предложила княжна.
– Я один не буду – капризно надув губы, ответил Лихоедов, - пусть меня морят голодом, пусть меня зароют живем в сырую землю, пусть на моей могиле мои кости гложет пушкинский красногубый вурдалак, но я не стану кушать, пусть, даже Атлант уронит небосвод, - с сардонической улыбкой продолжал издеваться над княжной Лихоедов. Княжна Агния, закрыв лицо руками, убежала в свою комнату, ему оставалось, только, встать и итти в домик, который ему отвели, - жаль, что остался голодным, - вслух произнес он. Через некоторое время пожилая служанка Евдокия, в сопровождении Агни, принесла серебряный поднос с едой. - Я алкоголь не употребляю, унесите обратно, - громко произнес Лихоедов, увидев на подносе графин с вином и фарфоровый бокал. Ошалевшая служанка, выложив еду на стол, собиралась уходить, но, вдруг, услышала: она остается со мной, только, об этом никому ни гугу, идет?
- Ты случайно не сумасшедший, а? мне очень интересно, когда же мы будем заниматься-то, а то мать начнет серчать, и ты окажешься на каменоломне, будешь дышать пылью известняка и скоро от болезни лёгких умрешь, - сердито выпалила княжна.
– И я умру от пыли минерала кальцита, которая засорит мои бронхиолы, а ты на могилу-то придешь? – съязвил Лихоедов, - а где заниматься-то, будем?
– У меня в комнате, - коротко ответила Агния и пошла к выходу,
- А там дверь на замок закрывается? - спросил Лихоедов, желая окончательно вывести княжну из себя. Она не ответила, и он медленно поплелся за ней. Комната княжны Агнии была просторная, стены украшали персидские ковры ручной работы, мебель была резная в стиле интарсия, книжные полки были забиты книгами античных авторов и современных русских поэтов. У стены стоял широкий диван, а у окна турецкое канапе, покрытое покрывалом из красного бархата, в углу комнаты был встроен камин-камелёк, у канапе стояло фортепиано. – А можно? – спросил Лихоедов княжну.
- А ты умеешь играть? – удивилась княжна. Он умело начал перебирать клавиши, озвучивая «Лунную сонату», закрыв глаза. Лихоедов даже не слышал, как в комнату вошла княгиня.
– Как идут занятия. Агния? – с ходу спросила княгиня. Он, энтот ссыльный, толковый малый или мы напрасно теряем время?
– Нет, всё хорошо, мама, - покраснев, ответила Агния.
– Тут меня вообще за человека не считают, - престав играть, произнес Лихоедов, - может, вы придумаете мне кличку? например – Тутмос, или вас устраивает ссыльный, а? я ухожу в каземат, она никогда ни чему не научится, пустая, не дано,- и быстрыми шагами направился к двери. Зашел камердинер.
- Ваше сиятельство, пристав Воронцов Иван Ильич и поручик Ростов просят вашей аудиенции, принять? – прошамкал он.
– Проси, голубчик, и прикажи, чтоб подали фрукты и вина – радостно ответила княгиня, загадочно посмотрев на Лихоедова.
– Вы, оказывается, и музыкант, может, всем нам споете, а?
– Я не рапсод, Ваше сиятельство, и не кифаред Фамир, вот, пусть фатоватый фендрик поручик с приставом вам споют, а княжна аккомпанирует, а я пойду в свою обитель почивать, и поторопитесь отправить меня в каземат, - с сарказмом ответил Лихоедов. Ночью в дверь комнаты, где спал Лихоедов, постучали, и в сопровождении поручика Ростова в комнату вырвались трое стражников и начали прикладами жестоко избивать Лихоедова.
– Да хватит с него, а то убьете, - остановил стражников поручик. Лихоедов два дня не выходил из комнаты, так как не мог ходить, и обеспокоенная его отсутствием княжна Агния, увидев его, ужаснулась.
- Изверги, что они с тобой сделали, ты потерпи, Артур, я ночью тебя вывезу и стану твоей пленницей, как Брисеида у Ахилла, - омывая его раны, плача, сквозь слёзы произнесла Агния. Перевязав его раны, она по тайному ходу вывела его на задний двор и повела в конюшню. Их встретил старый конюх Митрофан, увидев изувеченного юношу, прямо-таки, ахнул: кто его так избил-то, Агнюша, а? креста на них нет, - перекрестившись, помог ей уложить Лихоедова на солому.
– Дядя Митрофан, ты меня с рождения знаешь, скажи, готов ли ты мне помочь? – беря его за мозолистые руки, тихо спросила княжна.
– Ты, княжна, моя повелительница, прикажи, и не сумлевайся, - робко ответил конюх.
– Если мы ночью поедем, ты найдешь орлиную скалу в ущелье? - спросила Агния.
– Найду, Ваше сиятельство, не переживай.
– Кажись, у тебя есть супруга, мы ее тоже увезем, мы ни в чем не будем нуждаться, ты только бери выносливых лошадей карабахской породы и моего жеребца не забудь, - и быстро ушла. - С продуктами мне поможет Евдокия, а тайники матушкины опустошу, избить моего возлюбленного, ведь, она должна была понять, что я влюблена, и у него «эзопов язык», он будет говорить притчами, что их всех раздражает, - направляясь в замок, сердито причитала княжна.
– Евдокия, - обратилась она к служанке, - Митрофан в конюшне готовит мажару, она к ночи должна быть загружена продуктами и теплой одеждой, ты, ведь, любишь меня? поедешь со мной, я ухожу из замка, ты меня поняла? – на ходу бросила она. Княжна зашла в комнату матери, отодвинула большую картину не стене, где в днище в тайнике лежал ридикюль, набитый бриллиантами, империалами, семейными драгоценностями, деньгами в больших купюрах: для одного человека не много ли? – с насмешкой подумала Агния, - она со стены сняла две инкрустированные двустволки, а из комнаты взяла свой маленький револьвер. К ночью всё было завершено, только, вот, супруга конюха Митрофана отказалась ехать, и мажара, закрытая сверху, с привязанными к ней породистыми лошадьми, покинула территорию замка и направилась в сторону гор, в неизвестность, и, кто знает, княжна, влюбившись в ссыльного Лихоедова, сама не зная, разрушала вековые традиции, преемственность, что было основой ее любви, счастья, того непредсказуемого таинственного чувства, суть которого веками оставалась загадкой для мудрецов и многих поколений, а может быть, это был зов судьбы, призыв Бога, а он его посланник, а? веление фатума, который тяготеет над головой у каждого из нас, и мы не вольны противостоять его шалостям, его велению, уповаем, мол, это наша доля, божеская воля, а Бог тут ни при чем, мы сами, своими деяниями, поступками вынуждаем его, чтоб он наградил нас горькой долей. Кучер Митрофан хорошо знал дорогу, чем выше в гору поднималась мажара, тем сильнее ощущался холод, княжна всё время поила отварами Лихоедова, покрытого соломой, у которого был жар, и он иногда начинал бредить. Начинался рассвет, прохладный туман с утренними сумерками рассеивался, уже за лесистыми горами видно было зарево, рождался новый день.
– Теперича до орлиной горы, моя повелительница, рукой подать, а там, в ущелье, нас никто не найдет, - понукая лошадей, успокаивал всех конюх Митрофан. Показался водопад, который, наверняка, и сотворил небольшую речушку.
– Вот и приехали, Ваше сиятельство, чуть ниже домик должен сохраниться, я его еще в детстве с отцом строил, - останавливая мажару, произнес Митрофан. Он, не торопясь, распряг лошадей, отвязал и других, привязанных к мажаре, связав длинной веревкой, отпустил пастись и взялся разжечь костёр.
- Первозданная природа, Ваше сиятельство, быстро вылечит вашего касатика, - разгружая продукты, заметила кухарка Евдокия. Лихоедов приходил в себя и, пока, не понимал, где же он находится.
– Ты, Артур, уже в безопасности, немного поправишься, мы поедем в Тифлис к моему дяде, генералу Вертинскому, он поможет с пашпортом, с новыми документами, и ты навсегда исчезнешь для полиции, как бунтарь, ссыльный, и мы там же, в Тифлисе, в православной церкви обвенчаемся, я полюбила тебя, Артур, с первого дня, когда увидела, люба ли я тебе? – сквозь слёзы говорила княжна. Лихоедов, вместо ответа, притянул ее в свои объятия и тихо прошамкал: люблю, больше жизни. Княжна Агния всё сделает для счастья своего возлюбленного, и они останутся жить в Тифлисе, где она родит двух мальчуганов – будущих князьков, и после десятилетней разлуки, теперь, со своим супругом, графом Лозинским, вернется в родные пенаты и будет прощена матерью: да Бог простит тебя, ответ просящему прощения, ибо, я сама грешница, нам следует примириться, делать простым от греха вины, долга, примириться сердцем, не питая вражды за обиду, переложив гнев на милость, - слёзно говорила княгиня Ольга Фёдоровна, обнимая своих розанов, и тут уместно вспомнить слова великого словесника: всё в жизни случай, и на всё воля Бога…
Конец. 16-20.10.2011г. м.м.Б.
