Поэтическая дуэль

Из невидимого ситечка мелко-мелко моросит дождь. Небо сине-голубое, как выцветшая джинса, а солнце слепит свежевымытым стеклом фонарика. Всё равно не отвожу глаза. Ты просишь не смотреть вверх, знаешь, что голова непременно закружится и я начну падать, но крепко обнимаешь, ведя к букинисту. И ворчишь — сдался же мне томик Гамзатова.

 

Слева душераздирающе кричат клаксоны автомобилей, но ни один не сбрасывает скорость. По обочине бегает девочка, пытаясь поймать встрёпанного голубя. «Каздый ахотник зелает знать...» — проговаривает кудряшка, но не помнит окончание присказки и начинает снова.

 

Голубь против объятий.

 

Девочка Вера сидит у меня на коленях и рассказывает про подругу Малинку, к которой пришёл класивый папа и злая мама, а потом — сказку про огненную ящерку, кушающую спички и веточки. Слово «саламандра» слишком сложное. Вера хочет узнать, правда ли у голубя оранжевые глаза – «совсем-совсем как в ладуге?». Над душой стоит инспектор и требует немедленно отдать ребёнка. Голос женщины низкий и грубый. Вера боится и плачет, обнимая меня тонкими руками и заглядывая тебе в лицо чёрными-чёрными глазами, тёплыми и не по-детски глубокими.

 

«Ты непохожа на маму, но доблая. Забелёшь меня?».

 

В воздухе застыли невесомые капли воды, от которых отражаются радуги. Я никогда не видела, чтобы в небе стояло сразу две разноцветные арки. Самая яркая полоса правой — точь-в-точь оранжевые глаза городской птицы, сидящей на спинке лавочки. Вера смеётся и соглашается пойти на руки к воспитательнице, наконец примчавшейся из приюта. Инспектор морщится, отодвигаясь на недобрый метр, когда Вера тянет маленькие ладошки и спрашивает, придём ли мы к ней. Обещает показать ленточку, вышитую специально для неё — старшие девочки постарались. Да-да, собственную ленту.

 

Ты смотришь задумчиво и не спрашиваешь, приедем ли мы к Вере.

 

Нельзя сказать «нет».

Голландская улица тянется каналом вдоль раскрытых тюльпанами парковых скамеек. Ветер жуёт газеты, глотает пыль, растворяет сумерки. Лишь фонари неподвластны ветру и ночным мотылькам, - они, как снежинки, мечутся у огня, распрямляя и путая канитель мглы, заставляющей ноги мои спешить, а голову - грезить.

Я плыву по парковой тиши каналом Голландской улицы, и мерный плеск городского вечера наполняет паруса ночи шорохом мельниц-великанок, сныканых в чащобах дрёмучего во тьме леса, дикого, как молодые неукрощённые города. Со шрамами дорог и оспинами площадей, со щетиной лесопарков и скверов, в стойлах рек и путах мостов эти молодые города бунтуют в сумерках, завивая древние песни невольников, тягучие, словно время, густые, как ночи, печальные, как рвущий волосы леса ветер.

Бунт городов-рабов бесхитростно грязен, они мстят хозяевам-людям их же оружием: дымом и копотью, зноем и холодом, влажным болезненным дыханием, и серым цветом, разлитым и днём и ночью повсюду... Краски выжаты, вытерты, смыты. Только парки, колыбели ветров и приюты сумерек, нянча убийц и поэтов, трепетно хранят подлинники воспоминаний, огрызки яств, и карамели сказок.

Над Голландской улицей облака дымов и крик поезда, бьющего по струнам дорожного банджо, ритм странствий; звучащий блюз дорог мотивом ложится под вечер над каналом, которым я плыву домой. Альбатросы-совы шуршат в поисках летающих рыб, - в охоте за мотыльками, мечущими перламутр чешуи: только крылья и распахнутые глаза, только безумная страсть к огню, к этому манящему свету посреди кромешной мглы...

Ночи нет; есть тьма, есть звёзды, и, кто знает, мечтают ли о звёздах? мотыльки о них, когда желтый свет фонарей предаёт их, и угасает. Совы-альбатросы, летающие рыбы-мотыльки, ветер, и деревья, флюгера ночи, всё они живы, трепещут и поют над Голландской улицей-каналом, по которой гребут мои корабли. Ладьи ног с натянутыми канатами-шнурками, парус ночи, и я, курящая длинную трубку морячка, тающая в синем дыме сиреневых сумерек: здесь, где сейчас я, фонари не горят, летающих рыб не существует. Только иглы страха, - деревья, изящные своим уродством, приятно покалывают нервы странника, проснувшегося во мне моряка, предвкушающего встречу с чудесным, и мечтающего плыть и плыть по Голландской улице сквозь сирень, до рассвета.