Андрей Мансветов


Ассентик. Возвращение блудного колумниста

 
31 мая 2019
Нет, ну, правда, бывают ситуации, когда жестко некогда сесть, включить мозг и написать то, что я думаю по теме. Особенно если подход в лоб не годится, ведь я как не видел, так и не вижу, что этакого колумнистического написать по следам первого тура Ассентика, кроме констатации прочтения, оценивания, и комментирования четырнадцати стихотворений-участников.
Впечатления? Скорее, определенное разочарование от результатов работы авторов с темой. Как писал в комментарии к одной из работ (а хотелось почти к каждой) – решение конкурсной задачи серьезно перевесило решение задачи поэтической… а поле-то было благодатнейшее – в качестве задания, один из самых проработанных в лирике (русскоязычной) мотивов, то самое русское поле экспериментов, бесконечно ассоциативное и вечно культурно-обусловленное настолько, что не могу не пройтись по оному, рассыпая широкой горстью вспомненные впечатления о. И начну с важнейшего из искусств (но не того, которое цирк).
Тут сразу вспоминается нашумевший пятнадцать лет назад кинодебют режиссера Андрея Звягинцева «Возвращение» - кино нового века и нового (хорошо забытого старого) типа работы со зрительским восприятием. Не чернуха, не развлекуха, не головняк, а нечто, работающее напрямую с чувством и эмоцией. Кино – погружение, кино – память о будущем себе, которому будет куда и зачем возвращаться сквозь черно-белый мир.
Иногда туда можно доехать на питерском грузовом трамвае из фильма «Брат», который у меня был записан на одной видеокассете с фантасмагоричным «Тело будет предано земле, а старший мичман будет петь». А тема «Возвращение. Мой внутренний враг» продолжает разрастаться. Туда подтягивается и сигаревское «Жить» и германовское «Трудно быть богом», и это я молчу о Тарковском (в ассортименте) и его соратнике Константине Лопушанском, чьи «Письма мертвого человека» я тридцать лет не решаюсь пересмотреть, чтобы не портить (не менять) тогдашнее изначальное впечатление. И, разумеется, не могу не назвать «Дикое поле» — фильм Михаила Калатозишвили по сценарию Петра Луцика и Алексея Саморядова, написанному в начале 1990-х годов. Он, пожалуй, самый близкий лично мне из всех перечисленных.
Дальше имело бы смысл еще поперечислять зарубежные. Наиболее в тему: «Входите без стука» Вима Вендерса, «Северяне» Алекса ван Вармердама и «Отсчет утопленников» Питера Гринуэя, который и процитируем:
«Цель этой игры... решиться спрыгнуть с петлёй на шее с места, располагающегося достаточно высоко над землёй для того, чтобы упав, повиснуть. Цель этой игры... наказать тех, кто причиняет великие несчастья... своими эгоистическими поступками. Это самая лучшая игра... потому что победитель в то же время оказывается и проигравшим... и решение судьи - всегда окончательно».
Здесь может показаться, что внутренний враг побеждает, но «цель этой игры» - чтобы так не показалось. А я перехожу к неочевидной прозе, той, что не попадает в учебники и тематические исследования филологических людей. Здесь мой безусловный топ – «Глазами клоуна» Генриха Бёлля, «Конец пути» и «Плавучая опера» Джона Барта, «Записки динозавра» Бориса Штерна. Возможно, что-то еще, но на первых местах именно это.
Из песельной (русскоязычной опять же) культуры назову только два имени. Это Юрий Наумов. С момента эмиграции в 89-м большая часть его творчества проникнута мотивом возвращения. И хорошо, что он возвращается, и мы можем видеть его на концертах. Удивительный музыкант и очень самобытный певец. Могу назвать много его тематических композиций, но первыми на ум приходят «Дорога назад», «Страшные сказки» и «Звездная ночь», которую цитирую:
 
В звездное небо плачь, маленький плут,
Мальчик, бежавший от матери в темную ночь,
Плачь оттого, что теперь ты свободен от пут,
Плачь оттого, что вряд ли кто сможет помочь.
 
Второе имя – Сергей Калугин – лидер группы с претенциозным названием «Оргия праведников». Очень такой пафосный чувак, но послушать стоит. В контексте мне вспоминаются песни «Туркестанский экспресс» и «Казанова». Последняя может иметь другое название, но в сочетании с фамилией автора поисковики реагируют однозначно.
А мы переходим к поэзии. И тут остается только развести руками, поскольку необъятного не объять. И мудрено ли, достигая определенного метафизического возраста, каждый автор попадает под гнет помянутого мотива даже не потому, что в детстве трава была зеленее, а деревья выше…
Нет. Именно потому. Надо прожить очень сбалансированную жизнь (немыслимо для поэта!), чтобы равно радоваться каждой поре. И начинается, как писал замечательный поэт Олег Молотков «сердце, печень, лишний вес, возраст, пенсия, собес…». Впрочем, Олегу удалось преодолеть время. Дело в том, что процитированное стихотворение однажды у него украли, о чем автор узнал только годы и годы спустя. Узнал и отреагировал чисто по-поэтически. Написал следующее:
 
В киоске я купил журнал,
еще в начале лета,
и с удивлением узнал:
я – Чурикова Света.
Известье это принесла
журнальная страничка.
Ура! С десятого числа
студентка я, москвичка.
А говорят, что бога нет.
Есть, раз такое дело!
За день один на двадцать лет
Я вдруг помолодела.
В обличье новом я хожу.
Меня переродила,
если судить по тиражу,
большая Крокодила.
 
Но это я немного отвлекся. А если вернуться к нашим Ассентикам, мне в голову приходят два длинных текста: «Возмездие» Александра Блока и лирический цикл Ольги Седаковой «Возвращение блудного сына». Вспоминается стихотворение Олега Чухонцева «Дельвиг»:
 
В табачном дыму, в полуночной тоске
сидит он с потухшею трубкой в руке.
 
Отпетый пропойца, набитый байбак,
сидит, выдувая сгоревший табак.
 
Прекрасное время - ни дел, ни забот,
петух, слава богу, еще не клюет.
 
Друзья? Им пока не настал еще срок
трястись по ухабам казенных дорог.
 
Любовь? Ей пока не гремел бубенец -
с поминок супруга - опять под венец.
 
Век минет, и даром его не труди,
ведь страшно подумать, что ждет впереди.
 
И честь вымирает, как парусный флот,
и рыба на брюхе по грязи плывет.
 
Прекрасное время! Питух и байбак,
я тоже надвину дурацкий колпак,
 
присяду с набитою трубкой к окну
и, сам не замечу, как тихо вздохну.
 
Творец, ты бессмертный огонь сотворил:
он выкурил трубку, а я закурил.
 
За что же над нами два века подряд
в ночи близорукие звезды горят?
 
Зачем же над нами до самой зари
в ночи близоруко горят фонари?
 
Сидит мой двойник в полуночной тоске.
Холодная трубка в холодной руке.
 
И рад бы стараться, да нечем помочь, -
Уж больно долга петербургская ночь.
 
Вообще, в творчестве Чухонцева мотиву возвращения отводится особое место. Стихи эти ценимы и любимы многими моими друзьями из старшего поколения. Впрочем, Чухонцева можно и стоит читать насквозь. В наследство нам от него остается не так много стихов, что не умаляет ни значения этого автора для русской культуры, ни его поэтического дарования. Не его одного, разумеется.
Поэзия многогранна и разнопланова, что и подтвердил первый тур Ассентика. Практически в каждом тексте нашлись строки и строфы, нашлись образы, мотивы нашлись, расшевелили поле ассоциаций, и они множатся, живут своей жизнью и (иногда) своей смертью.
 
Вот, наверное, и все, что у меня есть сказать по этому поводу. Разве что еще один спойлер «На станции Тайга», музыка и слова Алексея Караковского.