Эдуард Струков

7 мая исполнилось сто лет со дня рождения Бориса Абрамовича Слуцкого – выдающегося русского поэта советских лет. Он умер 23 февраля 1986 года – в день Красной армии, такова символика жизни и смерти фронтовика Слуцкого. Он ушел в последние советские годы, уже, в сущности, в период той перестройки, которая покончила с советской историей, с коммунистической эрой – а родился всего через два года после Октябрьской революции. То есть его жизнь почти вровень совпала с советской историей. По этим явным критериям его следует называть советским поэтом. Тем более что в мировоззрительном контексте своей поэзии он никогда не задавался вопросом о правомерности советского строя, не выражал никогда никаких сомнений в господствующей советской идеологии. У него и прозвище в литературных кругах было соответствующее: комиссар. Да, комиссар, и еще лучше сказать совсем по-советски – политрук.

 

Военный ореол этих терминов не случаен, главной темой поэзии Слуцкого была война, которую он прошел полностью, закончив ее в немалом воинском звании майора. Но любого военного можно без излишних размышлений назвать солдатом. Слуцкий и был солдатом, а солдатская служба в войну прежде всего не только смертельно опасна или тяжела, но и бескрасочна – если это война, а не парадный марш. Она в самом элементарном смысле слова прозаична, как всякая тяжелая работа, да и физически тяжелее всякой работы. И вот Слуцкий сумел сделать свою поэзию прозаичной в самом строе ее языка. Это не живопись, а черно-белая графика, и она не терпит никаких цветистых риторических излишеств.

 

Оказывается, война

не завершается победой.

В ночах вдовы, солдатки бедной,

ночь напролет идет она.

Лишь победитель победил,

а овдовевшая вдовеет,

и в ночь ее морозно веет

одна из тысячи могил.

А побежденный побежден,

но отстрадал за пораженья,

восстановил он разрушенья,

и вновь – непобежденный он.

Теперь ни валко и ни шатко

идут вперед его дела.

Солдатская вдова, солдатка

второго мужа не нашла.

 

Вот такие стихи очень ко времени вспомнить именно сегодня, когда в постсоветской России из войны делают какую-то детскую игрушку и повод для фестивальных представлений. Слуцкий по праву бы негодовал, если б увидел такие картины.

 

Почему поэзия Слуцкого так прозаична, бескрасочна, жестка? А эта эстетика оказалась самой подходящей для выражения правды времени – не только войны, но и чуть ли не всей советской истории, как в глубинах, так и на поверхности своей не знавшей ярких красок, радостного цветения. Это была жизнь по минимуму, по карточной системе, по воинскому или лагерному пайку. Когда-то в русской поэзии и культуре был серебряный век, а еще раньше золотой – пушкинский. Век Слуцкого, без всяких метафор, был железным. Но в нем он сумел найти необходимый пафос.

 

Советская лояльность Слуцкого не вызывала никаких сомнений, а многих свободомыслящих людей порой и раздражала. Казалось: каким нужно быть простаком, чтобы не видеть пороков времени, самого коммунистического замысла. Слуцкий простаком отнюдь не был, правду он видел – и про Сталина в свое время написал мощное стихотворение под названием "Бог". Однажды оно было даже напечатано.

И другое было стихотворение – "А мой хозяин не любил меня".

 

Но дело не в Сталине и даже не в самом коммунистическом проекте. Любая идеология не для стихов. И вот тут самое важное в Слуцком – самое трудное, что в нем надо понять. Слуцкий был эстет. У него была своя эстетика – вот этот советский минимализм и прозаизм. Но для эстетического переживания действительности, истории, бытия вообще нужна некоторая отстраненность, взгляд со стороны. Нужно увидеть жизнь как бы прошедшей, чтобы родилось эстетическое переживание. Искусство – особенно словесное – всегда поиск утраченного времени. В этом был прием Слуцкого и эстетический эффект его стихов: он увидел коммунизм как бы прошедшим, конченным, и посему приобретшим эстетическое качество.

 

Поэзия Слуцкого в этом смысле элегична. Это даже не трагедия, а именно элегия. Слуцкий не воспевает советскую историю, а прощается с ней – он ностальгирует. Отсюда эстетика, отсюда красота. Коммунизм потому и можно воспевать, что он уже кончился, пары вышли – сейчас нечто другое, и коммунистический идеализм уже не смертоубийственная идеология, а воспоминание о юности.

 

Радио Свобода (с)