Пиля Пу

-О, Шипа с Санчиком катят! Саня, дунуть есть?

-Девки есть, Дрюня, ты достал, выходь уже!

 

Из тёплой квартирной норы ступаю на балконную зыбкость. Ветер треплет на клёнах последние жёлтые странички. Яркие, бесприютные, один ветер знает, сколько им ещё.

Внизу по пустой тёмной улице неспешно бредут два парня с великом. Негромко переговариваются. Андрюха Шипа да Саня, - други детства. Так и хочется крикнуть: «Пацаны, здесь я, ща, выйду!» Знаю, с дачи возвращаются, что за Мутным озером. Картоху копали допоздна, потом в темноте пекли, костёр палили, да винчик глушили, под махорочку, общались чуть слышно, жарко так, под портвешок. Уж небо всё звёздами утыкано, месяц серпом тонюсеньким воткнулся, поздно...

 

И хочется к пацанам выйти, да понимаешь, каким-то дурацким чувством, что не они это, вернее, Ты уже не ты, а большой дядька, - не их Лёха. Получается, они то есть, только Тебя уже нет. Уже не Ты, а кто-то, совершенно другой, думающий, а не живущий, болеющий с похмелья, любящий сына, встрявший в тысячи дел и формальных контактов. Тот, у кого уже нет времени бухать у костра, до зорьки чудить на дискотеке, удивляться и писать стихи, у которого так мало времени осталось. А они, - всё те же, а тебя уже нет. У них тебя нет или, их нет у тебя?

 

Последнее, как пить дать! Пацаны будут всегда! Лето ли, с разморенным от жары и пива туловищем, зима ли, с красными отмороженными пальцами, столичный экзальтированный дворЫк или зассанная Воронежская подворотня.

Саккодически вдохнул, сломал сигаретку. "Дохнуло осенью в июле". Сильно дохнуло, но не про нас пока.

Будем мы, - будет и лето! Пацаны – навсегда!