Я стукаюсь

о стол,

о шкафа острия -

четыре метра ежедневно мерь.

Мне тесно здесь

в отеле Istria -

на коротышке

rue Campagne - Premiere.

Мне жмет.

Парижская жизнь не про нас -

в бульвары

тоску рассыпай.

Направо от нас -

Boulevard Montparnasse,

налево -

Boulevard Raspail.

Хожу и хожу,

не щадя каблука,-

хожу

и ночь и день я,-

хожу трафаретным поэтом, пока

в глазах

не встанут виденья.

Туман - парикмахер,

он делает гениев -

загримировал

одного

бородой -

Добрый вечер, m-r Тургенев.

 

Добрый вечер, m-me Виардо.

Пошел:

"За что боролись?

А Рудин?..

А вы,

именье

возьми подпальни..."

Мне

их разговор эмигрантский

нуден,

и юркаю

в кафе от скульни.

Да.

Это он,

вот эта сова -

не тронул

великого

тлен.

Приподнял шляпу:

"Comment ca va,

cher camarade Verlaine?"

Откуда вас знаю?

Вас знают все.

И вот

довелось состукаться.

Лет сорок

вы тянете

свой абсент

из тысячи репродукций.

Я раньше

вас

почти не читал,

а нынче -

вышло из моды,-

и рад бы прочесть -

не поймешь ни черта:

по-русски дрянь,-

переводы.

Не злитесь,-

со мной,

должно быть, и вы

знакомы

лишь понаслышке.

Поговорим

о пустяках путевых,

о нашинском ремеслишке.

Теперь

плохие стихи -

труха.

Хороший -

себе дороже.

С хорошим

и я б

свои потроха

сложил

под забором

тоже.

Бумаги

гладь

облевывая

пером,

концом губы -

поэт,

как блядь рублевая,

живет

с словцом любым.

Я жизнь

отдать

за сегодня

рад.

Какая это громада!

Вы чуете

слово -

пролетариат? -

ему

грандиозное надо.

Из кожи

надо

вылазить тут,

а нас -

к журнальчикам

премией.

Когда ж поймут,

что поэзия -

труд,

что место нужно

и время ей.

"Лицом к деревне"-

заданье дано,-

за гусли,

поэты-други!

Поймите ж -

лицо у меня

одно -

оно лицо,

а не флюгер.

А тут и ГУС

отверзает уста:

вопрос не решен.

"Который?

Поэт?

Так ведь это ж -

просто кустарь,

простой кустарь,

без мотора".

Перо

такому

в язык вонзи,

прибей

к векам кунсткамер.

Ты врешь.

Еще

не найден бензин,

что движет

сердец кусками.

Идею

нельзя

замешать на воде.

В воде

отсыреет идейка.

Поэт

никогда

и не жил без идей.

Что я -

попугай?

индейка?

К рабочему

надо

идти серьезней -

недооценили их мы.

Поэты,

покайтесь,

пока не поздно,

во всех

отглагольных рифмах.

У нас

поэт

событья берет -

спишет

вчерашний гул,

а надо

рваться

в завтра,

вперед,

чтоб брюки

трещали

в шагу.

В садах коммуны

вспомнят о барде -

какие

птицы

зальются им?

Что

будет

с веток

товарищ Вардин

рассвистывать

свои резолюции?!

За глотку возьмем.

"Теперь поори,

несбитая быта морда!"

И вижу,

зависть

зажглась и горит

в глазах

моего натюрморта.

И каплет

с Верлена

в стакан слеза.

Он весь -

как зуб на сверле.

Тут

к нам

подходит

Поль Сезан:

"Я

так

напишу вас, Верлен".

Он пишет.

Смотрю,

как краска свежа.

Monsieur,

простите вы меня,

у нас

старикам,

как под хвост вожжа,

бывало

от вашего имени.

Бывало -

сезон,

наш бог - Ван-Гог,

другой сезон -

Сезан.

Теперь

ушли от искусства

вбок -

не краску любят,

а сан.

Птенцы -

у них

молоко на губах,-

а с детства

к смирению падки.

Большущее имя взяли

АХРР,

а чешут

ответственным

пятки.

Небось

не напишут

мой портрет,-

не трут

понапрасну

кисти.

Ведь то же

лицо как будто,-

ан нет,

рисуют

кто поцекистей.

Сезан

остановился на линии,

и весь

размерсился - тронутый.

Париж,

фиолетовый,

Париж в анилине,

вставал

за окном "Ротонды".

 

 

Удивительно, но это стихотворение почему-то принято относить к любовной лирике Маяковского, хотя по моему мнению оно к ней не относится. Гражданская - да, может филосовская, даже городская, всё, что угодно, но не любовная. И тем не менее я с удивлением обнаружила его в “Любовной лирике русских поэтов” и даже в “Антологии стихов о любви”. Возможно, это из-за того, что это произведение принадлежит циклу “Париж (1924-1925)”. Дело в том, что именно в эту поездку у Маяковского случился красивый роман с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой. Маяковский влюбился и посвятил ей два стихотворения. Впоследствии он пытался уговорить её вернуться на Родину, но… не уговорил. Но на фоне этой истории весь цикл отнесли к любовной лирике. Тем не менее персона поэта Поля Верлена действительна была известна Маяковскому. В своё время, когда он походил ещё только период становления в качестве его друг поэт-футурист Давид Бурлюк познакомил его с творчеством Рембо, Верлена, Бодлера, Уитмена. Их творчеством он вдохновлялся. Хотя Уитмен со своей рваной строкой был ему ближе всех. Думаю, что и Рембо был ему намного ближе Верлена. Сам Маяковский - один из ярчайших представителей русского футуризма, (вернее его самой известной группы “Гилея “ - кубофотуритсов). Это стихотворение нисколько не отходит от традиций футуризма. Все приметы - налицо: и нарочитый антиэстетизм (вплоть до нецензурной лексики), и приветствие краха старой жизни и буржуазного мира, и пощечина общественному вкусу:

Теперь

плохие стихи -

труха.

Хороший -

 

 

себе дороже.

....

Бумаги

гладь

облевывая

пером,

концом губы -

поэт,

как блядь рублевая,

живет

с словцом любым…

 

и трагизм главного героя и мира вокруг него, и словотворчество (подпальни, юркаю, состукаться, размерсился…), и отрицание старой культуры…

Как он пренебрежительно про Тургенева!

Мне

их разговор эмигрантский

нуден,

и юркаю

в кафе от скульни.

 

Тут и смена строя предложения. Вообще Маяковский не признавал традиционные размеры. Он придумывал для своих стихов особый ритм, создавая композиции, которые объединялись некой синтаксической интонацией, имевшую графическую подачу, путём деления строк на отдельные слова или словосочетания… и всё это записывалось в виде лестницы. И это стихотворение - не исключение. И как всегда, приём работает на то, чтобы стихотворение читалось с правильной интонацией, той, которая нужна была поэту.

Если говорить о жанровой принадлежности стихотворения, его сложно отнести в чистом виде к конкретному жанру. Начинается всё как городская лирика, описание быта большого буржуазного города-паразита, то что любил и мастерски делал Маяковский (влияние Уитмена не прошло даром):

Мне тесно здесь

в отеле Istria -

на коротышке

rue Campagne - Premiere.

Мне жмет.

Парижская жизнь не про нас -

в бульвары

тоску рассыпай.

Направо от нас -

Boulevard Montparnasse,

налево -

Boulevard Raspail.

 

А дальше стихотворение начинает приобретать другую окраску. Маяковский умудрился в одном произведении и пофилософствовать о вопросах бытия и ценностях человеческих и позором заклеймить подлецов и бездарей всех мастей, кто эти ценности про три копейки направо и налево сбывает. Но ближе всего здесь он все же к жанру лирики гражданской, по крайней мере большей частью стихотворения. Вот, к примеру:

Теперь

ушли от искусства

вбок -

не краску любят,

а сан.

Птенцы -

у них

молоко на губах,-

а с детства

к смирению падки.

Большущее имя взяли

АХРР,

а чешут

ответственным

пятки.

 

Здесь чётко прослеживаются субъективные переживания, мысли, рассуждения о том, что происходит вокруг него,и основная тема - размышления о Родине.

Основной темой и идеей стихотворения являются размышления о том, как меняется мир, и вместе с уверенностью в необходимости этих изменений ясно прослеживается осознание того, что этот мир меняется как-то неправильно. Поэт искренне не понимает и не принимает всей этой мышиной возни на теле великой идеи необходимости глобальных изменений. и это осознание повергает нашего лирического героя в состояние настоящего когнитивного диссонанса. Он с одной стороны верит, что надо, но понимает, что ТАК ничего не выйдет. И эту концепцию своих рассуждений и осуждений он укладывает (весьма эмоционально) в довольно обыденный сюжет о том, что вот он почувствовал тесноту душного номера и вышел прогуляться по улицам Парижа (пролог), встретил пару знакомых, сбежал от них, зашёл в кафе, увидел печального великого поэта, подсел и завёл с ним беседу (завязка), пожаловался на всеобщую пошлость, бездарность и лизоблюдство, которое в чести на Родине, и сказал, в итоге, своё веское слово по этому поводу:

Еще

не найден бензин,

что движет

сердец кусками.

Идею

нельзя

замешать на воде.

В воде

отсыреет идейка.

Поэт

никогда

и не жил без идей

….

У нас

поэт

событья берет -

спишет

вчерашний гул,

а надо

рваться

в завтра,

вперед,

чтоб брюки

трещали

в шагу.

 

 

Вот эти строки, пожалуй, можно отнести к кульминации стихотворения. И Верлен проникся этаким запалом и харизмой, и Сезан потом к ним присоединился, но уже всё пошло на спад (в плане эмоционального посыла). А сюжет продолжается разговором с Сезаном, тот пишет портрет, Маяковский его хвалит, тот мерсикает, за окном вечерний Париж. Занавес. Удивительно то, что герой в произведении при всей своей пламенной речи с колоссальным эмоциональным посылом, играет роль как бы стороннего наблюдателя. Вот он идёт по городу, кого-то видит, встречает, подсаживается к знаменитому поэту, выдаёт ему монолог, наблюдая за тем со стороны, как тот пьёт, реагирует… и всё. Ему не нужен собеседник. Ему необходимо озвучить то, что его гложет, и в общем-то, при всём уважении Маяковского к Верлену и до кучи к Сезану, они тут исполняют роль статистов. С таким же успехом он мог всё это высказать стакану, или бродячему псу, или вообще не выходить из номера. Итог был бы тот же. И он бы этим итогом удовлетворился. Маяковский просто поместил свой демарш в симпатичную оправу, которая придала основной мысли форму, но не довавила к ней ничего существенного. И в этом весь Он.

Говоря о художественных средствах и приёмах, которые использует Маяковский здесь, то их великое множество. Эпитеты интереснейшие, к примеру “фиолетовый Париж”, “трафаретный поэт”, олицетворения - “зависть зажглась и горит”, литоты - “”о нашенском ремеслишке”, “журнальчикам”, сравнения ярчайшие - “поэт, как блядь рублёвая”, “он весь - как зуб на сверле”, и метафоры хлёсткие - “туман-парикмахер”, “поэт - кустарь без мотора”, “веки-кунсткамеры”, гротеск (его Маяковский использовал всегда очень охотно и обильно) - “сердец кусками”, “несбитая быта морда” и прочие прелести - “тоску рассыпай”, “рассвистывать”, “отсыреет идейка”, всего не перечислишь. Маяковский намеренно использует несколько раз ненормативную лексику, в качестве приёма для усиления эмоции, полагая, что это характеризует пик её проявления. Но надо отметить, что он один из очень немногих поэтов, у которого это звучит вполне гармонично и в стилистике произведения. Маяковский использует и парцелляцию и синтаксические переносы. Но он вообще - новатор в стихосложении. У него своя система. В этой системе особую роль играют усечённые строки, разноударность. Он отделяет паузами значимые смысловые строки, таким образом расставляя значимые для себя акценты и тем самым, нагнетая атмосферу в повествовании. Кроме того он сам себе конструктор слов. Его фирменные “неологизмы” и здесь присутствуют в достаточном количестве: рассвистывать, юркаю, состукаться и т.п.

Резюмируя вышесказанное: В этом стихотворении (как и в любом другом стихотворении Маяковского) есть какая-то одному ему присущая сумасшедшая (временами звериная) энергетика, и это не может не воздействовать. Кто-то скажет, что его стихи грубы и малоизящны. И это в том числе. Да и пусть! У него другая задача. Он двигает идею, и уверен, что это надо делать именно так. Я не вполне её могу разделять, но, при всей своей грубости, он предельно искреннен, удивительно беззащитен и невероятно талантлив. И это не может не подкупать. А тут ещё такая чудесная оправау из Верлена и Сезана, коих автор статьи тоже безмерно любит, почти так же, как Маяковского.