И белые чернила января, и стук шагов, и ночь на покрывале совиных перьев.

 

Слова горят и рвутся прочь из рук — упрямые птенцы!..

 

Зима заходит в двери, садится в кухне, наливает чай и водит по стеклу прозрачным пальцем. Цветёт резными строками печаль — а в рёбрах туч, в неоновых лучах сквозит луны холодная печать и птицы в пёстром сумраке кружатся: торнадо тьмы и света, снежный плеск...

Жестоки и немы.

Высоток лес под крыльями из звёздной пыли соткан: загадка, морок, плоть от плоти вьюг...

 

Стирая явь, летит на землю пух, и жар янтарных глаз дробится в окнах.

 

Мир невесом, хрустален и багров. Скользнёт над пледом серое перо, прищёлкнет клюв — и исчезают совы, наполнив зоб желанием весны.

А люди спят и видят птичьи сны, дрожат от голосов — живых и мёртвых.

 

О них. О нас.

 

О счастье, ставшем адом, о тропах, что слагаются в пути; мечтах, сирени — и о той, что рядом: глядит из-за плеча — но медлит подойти, обнять, касанием руки пронзив тебя навылет.

 

Что снова будет холод, свет в волне и тихий берег в океане боли.

И нежность совиных крыльев шепнёт тебе, глупцу, что смерти нет: есть только воля линий, рябь теней, слагающихся в вечный иероглиф.