Где-то за дальней далью, за хмарной хмарью, там, где Сон-камень лижет Покой-трава,

где из земли отчёртово тянет гарью, старый лешак Трофимыч качал права.

Был у него в заку́те мешок с махоркой. Бабка его, кикимора, схрон нашла,

ну и давай чертяку пехотить в горку. Ей только повод, старой, – пошла, пошла.

 

– Лучше с таким усердством молись за сына. Молвят, что бабий плач летит до небес.

Глядь, и печаль с сердечка его отхлынет, и перестанет душу копытить бес.

 

Бабка притихла разом, как будто сдулась. Тихо в избе, лишь в печке трещат дрова.

И домовой, опёршись на спинку стула, хмуро роняет на пол угрюм-слова...

 

***

 

Утром наладил баню, отпарил бабку. Дышит уже на ладан, а всё скрипит.

На-ко, отведай корня вороньей лапки, мигом всю желчь в нутре твоём усмирит...

 

— Ты бы, Лексей, сходил на Оленью балку. Там уж, поди, медведко тебя заждал.

Тёплых оладьев с мёдом снесёшь, — не жалко. Скажешь, мол, трошки слёг, мол, недуг пристал,

дескать, насела бабка, — сиди, мол, дома, грей свои кости дряхлые на печи.

А оклемался, токмо прошла истома, так и пошёл, Иваныч, тебя почтить…

 

Так и кружляли с полной любви сумою. Так и кормили всяку лесную чудь.

Пискнет из норки мышь, али волк завоет, — тут же в сусеки, — сыщем чего-нибудь...

 

***

 

Третьего дня деревня справляла пасху. Поп благодушным басом читал псалтырь.

Справа налево справно крестилась паства. Где-то в тиши погоста бродил упырь...

Выскоблен дом до блеска, кулич томится. Праздником пахнет, звонко щебечет высь.

Тень протоптала тропки морщин на лицах. Ждали сегодня сына... Не дождались...

 

Так и сидели утро, весь день, и вечер, плавя тоскою милый его портрет.

Змейкой ползла печаль по вискам на плечи, жалась к груди, под сердцем тушила свет...

 

— Да баламошные-от, — что дед, что бабка! Всякую тварь животную к ним влечёт.

Носит им старый в лес пироги охапкой, кажет Христа икону, мол, наш-то вот…

 

***

 

Только не дал им Бог ни сынка, ни дочки. А по земле молва-золова неслась,

мол в головах гнездятся дурман-грибочки, те, что мозги сплетают в дурную вязь.

— Держат Христа за сына, — совсем сдурели! Знамо за то их Бог и лишил ума.

Так-то они не злобны. Чего имеют, — всё отдадут, была б не худа сума…

 

Так каждый год, — на Пасху и на Крещенье грезится им, — приедет сынок домой.

Чудится-мнится, — скрипнет порог за дверью, — матушка, батя, примете ль на постой?..

 

Жили они любя. Без замков и ставен. Верили в Бога, в чёрта, в дела, в слова.

Если, случись, придавит Кручина-камень, так на него найдется Терпень-трава.

 

---

 

Плеоназм являет себя читателю с первой же строки. "дальняя даль", "хмарная хмарь". Казалось бы, зачем использовать подобные повторы, излишества, без которых можно было прекрасно обойтись? За тем. За тем, что автор желает усилить смысл сказанного, придать слову бо́льшую энергетику. Не просто далеко, а очень далеко. Не просто ненастно, серо, а чрезмерно...

Эти избыточности добавляют стиху "сока" и сразу же погружают читателя в филигранно созданное художественное полотно.

 

Или вот это: "справа налево справно крестилась паства".

Крестилась паства. Всё, этим всё сказано. Зачем уточнения? Да хотя бы за тем, что мы пребываем не в публицистическом жанре. Это поэзия, а поэзия должна обладать теми неуловимыми приёмами, которые и делают её таковой. Справа налево. Здесь всё понятно, обыгрывается православие. Справно. То есть правильно, с желанием, от души. Пасха ведь...

Неугомонный автор идёт дальше границ обыденности, погружая читателя в мир большой поэзии.

 

---

 

Так же автор использует в своём произведении неологизмы.

"Отчёртово" и "пехотить".

 

Нужно ли в данном поле, поле, где собрались опытные "полярники", литераторы, и просто далеко неглупые люди, объяснять смысл и значение данного художественного приёма? Полагаю, что нет.