…А в доме обосновалась пустота. Капающая, тикающая, поскрипывающая, отдающаяся соседскими голосами, лязгом дверей, урчанием лифта…

Она принимает очертания предметов, имитирует вещи, звуки, тени. Лишь телефонные звонки, случайно найденные вещи оповещают о её существовании.

Да и дома уже нет, лишь неживая кубатура пространства, сохранившая внутри себя набор предметов и неистребимый дух жилья.

Соседи на лестничной площадке поглядывают с опасливым участием. Сослуживцы, когда я вхожу, замолкают, переглядываются. Поле суеверного отчуждения.

Поначалу я боялся засыпать, боялся ритуальных погружений в слоистый мир мыслей-уродцев, отстойной сыворотки памяти. Теперь не боюсь: Ты не приходишь в сны.

Мне кажется, было бы, легче, если бы я впал в отчаяние, в остервенелую, запойную тоску. Из этого был бы со временем какой-то выход.

Но есть иное — деревянное равнодушие. И я не знаю, чем это завершится.

Не боюсь воспоминаний, рассматриваю семейный альбом, перебираю твои вещи, вдыхаю запах, но не ощущаю боли, хотя хочу ощутить. Лишь глухое колыхание чего-то невыносимо сдавленного.

И я понимаю: когда-то эта тонкая оболочка прорвётся, и вот тогда всё это вспухнет и выплеснется наружу и тогда...

Сам я почти не изменился. Я исправно хожу на работу. Я чётко, даже чётче, чем ранее, выполняю обязанности, выхожу на перекур, слушаю анекдоты, хотя не всегда их понимаю.

У меня нормальный сон, нормальный аппетит. Именно так, как Ты писала когда-то: «Все останется на месте, а меня — нет».

А Тебя — нет. Тебя нет.