Пубертатное
Глазными крошками просыпаешься в свой одеальный мир.
Растаявший, как пломбир, слезаешь-слизываешься с подложки.
С видом тошным, похожее так на прописи, всматриваешь окошко.
Выводишь себя из себя, торопишься в потрясное шоу-реалити.
Шипит шко-ко-кола на язвы в дуршлачной памяти.
Жаль его, чёрная мамба со вкусом кола!
Как же прекрасны мамы и их пищащие дисциплята -
одуванчики-ванечки первого класса опасности.
Плескался вчера ещё в ванночке, -
сейчас - в пиджаке, - растакуще важный,
каждый день получающий по башке.
Не, ну а как же? Местные земли жестоки.
Клюёшь на уроке семы, выписываешься на востоке.
Где будем все мы, - под соснами знаний, - сидит человек залобный,
торгует снами, стопами отталкивается, зависает,
воспроизводит жалкое впечатление будущего.
Ну же, из ножен вытащи самое нужное!
Институт, и там, - всюду сутки-судороги утру исправно вторят.
В хикикоморе плавающий рассудок уносит заботы за борт.
Ресозерцаешь ламповый запах солнца
с Мнемозиной в прозатхлой комнате.
Нет замысла, нет свободы, -
годы сдвигают годы в офисный листопад.
Ломбард жизни да Форт Боярд - твои две невезучие тачки.
Из-под крышки нарывной парты отвалилась переживачка.
Love is? Большая, смачная!
С Марианской до Эвереста, - не находящий места,
смакуешь на лето в обмороке.
Рука к руке, рука об руку,
но позже, - спустя, - что-то лопнуло, -
и палец о палец ударить не можешь.
За что же, боже, мне эта мстя?!
А за шторами, с этих пор:
поза лотоса, нарублёванный головной убор,
крик вполголоса, парик с полволоса, фриковое телосложение,
не меняющая положение, перестановка сумок,
гжельный туннельный сумрак,
свет перехода,
эхо конечной станции.
Вечный ребёнок без нового года остался.
