Как звали мою Лайекку, я не знал. Я даже не знал того, что она Лайекка и что она - это она. Всё открылось значительно позже. Тогда, когда история закончилась.

 

Я просто путешествовал по просторам Вселенной, перелетая от одной планетной системы к другой, от звезды к звезде, от галактики к галактике. Бесцельно. Ради спасительного одиночества.

Когда именно всё началось, для меня осталось неразрешимой загадкой. Потому что, по сути, для меня всё шло, как и шло. События не менялись. Просто одна реальность сама собой полностью и незаметно заместилась другой, без какого-либо моего участия и понимания. Для меня продолжалась обыденная жизнь. Хоть уже и не моя.

 

Конечно, потом я рассудительно предположил, что началом всего, видимо, была встреча моей яхты со стайкой сытых круглых спор с хвостиком, этаких зелёных космических сперматозоидов. Сытых, потому, что лишь один из них заинтересовался моей яхтой. Причем не из кулинарных соображений. В противном случае этой истории бы не случилось.

 

По-видимому мы с яхтой чем-то приглянулись этой сытой споре, и она решила с комфортом обосноваться в тепле и уюте. Вполне возможно, что её увлекли мои сны. Как бы оно ни было на самом деле, но я не стал ужином или обедом, а... Впрочем, не буду опережать события.

Мы бежали на скоростном экспрессе от надвигающейся беды. Что это за беда, точно не знал никто. Одни предполагали, что это экспансия Его Божественной Тени, другие утверждали, что это конец Вселенной и всего Сущего, третьи строили традиционные теории заговора и искали цивилизационно-расовый след. Так или иначе, но беда надвигалась, выключая на своем пути звёзды и как бы съедая исключительно всё. С лёгкой руки какого-то яйцеголового журналиста её прозвали просто - Великая Дезинтеграция.

 

Надвигалась она не ровным фронтом, а как-бы выстреливающими лучами-щупальцами. Захватывая плацдармы и подтягивая за собой Полное Ничто, в одних местах продвигалась дальше, в других чего-то ожидая. Именно такое поведение Великой Дезинтеграции и предполагало её разумное происхождение и не позволяло делать прогнозы по деталям продвижения.

 

В результате наш экспресс как раз попал под одно из таких щупалец. Мы мчались на всех парах, но одно из щупалец, как загоняющий дичь охотник, ринулось практически поперёк нашего курса, отрезая от конечной цели. Менять курс было поздно, и капитан не нашел иного выхода в сложившейся экстренной ситуации, кроме как запустить каюты пассажиров, являющиеся одновременно спасательными капсулами, веером по близлежащим обитаемым мирам в надежде повысить шанс выживания.

Наша капсула сообщила о прибытии к Станции. Так и сообщила, - "Место прибытия - Станция конечная".

Мы со спутницей, держась за руки, шагнули в распахнувшийся люк, прямо в темноту.

В лицо нам пахнула затхлостью и сыростью. На планете была ночь. Под ногами явственная слякоть. Благо было тепло и дышалось свободно, невзирая на запах и сырость.

 

Немного постояв и освоившись, мы пришли к выводу, что пахло мокрым лесом. Небо было густо усеяно звёздами. О Великой Дезинтеграции на нём не напоминало ничего. Следовательно, мы были на противоположной стороне планеты, лицом к ещё нетронутой Вселенной.

При свете звёзд впереди темнели какие-то небольшие одноэтажные постройки. По бокам тёмной массой стоял источающий сырость лес.

От построек в нашу сторону двигался пляшущий огонёк, чуть позже превратившийся в неопределённых лет мужчину, одетого в потёртый и латанный ватник, такие-же штаны, в громадных сапогах и почему-то в шапке с торчащими вверх и в бок ушами, как у зайца. В зубах мужчины вспыхивала огоньком вонючая сигарета.

 

Мужчина нас сухо поприветствовал и сообщил, что здесь обитает небольшая община численностью в несколько десятков душ, что планета не имеет названия и её в обиходе называют "конечной станцией", как и само поселение. Более ничего разъяснять не стал. Также не стал и отвечать на наши многочисленные вопросы о связи с миром, космопорте и прочих насущных вещах. Отреагировал лишь на вопрос о жилье, сопроводив по тёмной и скользкой от грязи тропинке к одному из темневших сооружений.

Гулко постучал кулаком в деревянные двери, пошептался о чём-то с открывшей дверь женщиной и после сообщил нам, что мы можем здесь переночевать. А утро - "вечера мудреней".

 

Мы поднялись по шатающимся деревянным ступенькам на крыльцо, прошли почти в полной темноте, женщина держала в руках еле тлеющую лучину, практически нечего не освещающую, и уткнулись каждый в нечто мягкое и напоминающее лежанку. Не раздеваясь, рухнули каждый на своё место и забылись крепким от пережитых событий и стресса сном.

Проснулся я от запаха. Он был знакомым, родным и съедобным.

Открыв глаза, обнаружил себя лежащим в нескольких сантиметрах от печки. Привстав на локте и опёршись на стену с другой стороны лежанки, я меланхолично наблюдал, как очень немолодая женщина, густо одетая в явно застиранные одежды - то ли платье, то ли юбки, в повязанном на голову платке, жарила на большой сковородке... чебуреки.

 

Мы находились в проходном помещении два на два метра, в тупиковой его части. Я справа, печка слева. Женщина перед печкой. Рядом с ней на несуразном доисторическом табурете стоял эмалированный, в чёрных сколах таз. Она зачерпывала из таза какую-то массу, бесформенно шлёпала её на такую же доисторическую сковородку, а после меланхолично и методично переворачивала, поддевая неким грубо выструганным подобием лопатки. С каждым переворачиванием масса постепенно обретала форму и цвет. Когда она полностью превращалась в симпатичный золотистый чебурек, женщина этой же лопаткой перекладывала готовую лепёшку на узенький столик, покрытый стареньким, но чистым полотенцем. Один раз в левую сторону, другой в правую.

 

По запаху ощущалось, что в левую сторону она откладывала лепёшки с мясом, а в правую - с луком. Причём исходная масса всё так же черпалась из одного таза.

 

Из левого прохода за процессом внимательно наблюдала моя спутница. Её лицо не отражало никаких эмоций, кроме внимания. Создавалось впечатление, что она старалась запомнить процесс и поэтому как бы мысленно сопереживала его.

 

Когда масса в тазике закончилась, женщина переложила в него сковородку и растворилась в темноте правого прохода.

Завтрак прошёл довольно живо. Пока я умывался в тазике у входа, не в том, из которого пекли лепёшки, а в другом, побольше, пришёл вчерашний мужчина, и они с женщиной накрыли в дальней комнате стол. Такой-же деревянный, как и всё вокруг.

 

Всё вокруг было из дерева. Старого, потемневшего от времени, со следами минимальной грубой обработки, практически без следов краски. Все постройки выглядели так, как будто им исполнилась тысяча лет, и не разваливаются они только потому, что время превратило дерево в камень. Однако это не мешало им издавать звуки. Всё скрипело, потрескивало, двери рассохлись и не совпадали с проёмом. Предметы мебели имели разной длины ножки, и каждый кособочился по-своему.

Вкус лепёшек я не запомнил, как и не запомнил самого завтрака. Осталась твёрдая уверенность, что он прошёл. Сытно и вкусно.

Более того, после завтрака мужчина объяснил нам всё про поселение и поведал о происходящих событиях. Самое интересно, что я также не мог припомнить деталей этого разговора. В голове просто образовалось знание, что он состоялся, и полученная во время него информация осела в моём сознании.

Я как бы стал знать всё, что происходило вокруг. Происходило с поселением, планетой и со всей Вселенной. В голове была чёткая ясность событий и уверенность в нужных действиях. Я знал, что нужно делать, и меня совершенно не интересовало почему. Не интересовали детали, причины, даже моя спутница выступала для меня как моя неотъемлемая часть, а не как та, о которой я должен заботиться, переживать. Всё воспринималось естественно и натурально.

 

Я знал, что это поселение, по сути, является настоящей конечной станцией, концом мира. В этой точке всё заканчивается. Весь мир, всё сущее. И все мы, здесь находящиеся, присутствуем не просто так. Нашими руками мир и должен закончить своё существование.

Также я знал, что для этого должен сделать.

И знал, что время уже пришло.

Время пришло, и мы вышли из дома. Перед нами открылся вид - некое подобие улицы с несколькими домами по обеим сторонам от... Нет, не от дороги между ними, а от глинистого и мокрого пустыря между ними. Создавалось такое впечатление, что грязь была кругом. Вязкая, жидкая, с лужами и без, желтого цвета и чёрного. Было такое впечатление, что шёл проливной дождь, но при этом стояла обжигающая жара и на небе не было ни одной тучки. А само небо при этом одновременно было ослепительно голубым и бездонно-черным играющим мириадами ярких звёзд.

Воздух был густой, как мёд. Он тянулся, облеплял. Любое движение в нём вязло.

А ещё он был наполнен холодными желтовато-голубыми искрами, которые собирались в геометрические объемные фигуры и плавали вокруг, подобно рыбам в воде.

Уши наполнял звон. Тонкий хрустальный звон.

 

Везде узкими тропинками в вязкую грязь были уложены доски. Своими изломами они охватывали всё поселение. Шли от каждого крыльца, соединялись в замысловатую линию. И по ним двигались люди.

Все шли в одном направлении. Я знал, что и нам нужно идти туда, но что-то внутри как-бы кричало, придушенно десятками подушек, гулко и слабо протестовало.

 

Спутница наклонилась, пытаясь сделать свой первый вязкий шаг. Мои инстинкты попытались помешать. Руки обвили её обнажившуюся из-под кофты талию, стараясь оттянуть от предстоящего шага.

Безрезультатно.

В попытке отвлечь от предстоящего руки прошелестели вверх по её телу, сжали тёплую упругость груди. Но и эта попытка не принесла никакого результата. Спутница неотвратимо выскальзывала, продолжая делать свой шаг.

Медленно преодолевая вязкий воздух, под чавкающие звуки грязи, мы двигались по доскам, приближаясь к нужному дому. Я знал, какой именно дом был нам нужен. Просто знал.

Дом с крыльцом в четыре ступени и двумя окнами по фасаду. Ничем не примечательный по сравнению с другими. Но в него один за другим заходили люди.

 

Мы всё также медленно преодолели ступени и вошли в дом. Вязкость воздуха стала немного меньше.

В доме было необычно светло, и всё выглядело не так, как внешне. Вполне нормальные стены, полы, стеклянные двери по левую сторону небольшого коридора, полосатые дорожки-половички по центру. И всё выглядело почти новым: дерево своего естественного цвета, яркий цвет новой ткани на половичках. Сквозь прозрачные стёкла внутренней двери виднелось светлое уютное помещение, в глубине которого как раз исчезал очередной человек.

На двери была небольшая табличка с надписью - "Учётная".

По правую руку, почти у входной двери, в небольшой и грязной, особенно на общем фоне, нише в глухой стене, была ещё одна дверь. Из уже привычного древнего, ссохшегося и тёмного от времени дерева, но покрытая толстенными, облупившимися большими кусками остатками тёмно-синей краски. Первое и единственное место, где мы встретили применение краски. Что и удивляло.

 

Я размеренно двигался в сторону стеклянной двери.

Неожиданно моя спутница, двигающаяся вплотную за мной, сильно обхватила меня руками и, почти приподняв, стала поворачивать в сторону синей двери. Я пытался сопротивляться, но почувствовал на своём левом ухе влажное прикосновение её губ. И услышал проникновенный шепот.

 

Что она мне сказала, я не разобрал. Однако при этом прекрасно понял её мысль и подчинился.

Мы сошли с намеченного маршрута.

 

Дверь открывалась тяжело и со скрипом. Пахло старым курятником.

За дверью обнаружился проём на улицу, сверху наполовину заколоченный горизонтальными досками. В оставшимся проёме была видна отхожая яма, источавшая зловоние скотного двора, заполненная вязкой жижей.

Спутница ударила своим слабым кулачком по доскам, намекая на действия.

 

Доски отказывались отлетать, а ломались, крошились на малые куски и сыпались под ноги. Разбивать их было не сложно, время сделало своё дело, и дерево было наполовину сгнившее.

В открывшийся, наконец, проём мы видели куда большую отхожую яму, чем показалось поначалу. Создавалось впечатление, что яма занимает весь задний двор и не имеет дна. Выглянув почти полностью, я увидел у самой стены под проёмом проложенную вдоль стены жердь, на которую можно было попытаться стать.

Усадив спутницу себе на закорки, я наступил на жердь.

Центр тяжести стал смещаться. И вот мы уже практически покинули дом, когда нас как магнитом стало тянуть в сторону ямы. Я понял, что мы не удерживаемся на этом уступе и падаем...

 

Мир перед глазами замер и стал рассыпаться, оседать, таять. В ушах шипели влажно-тёплые слова спутницы - "Личный перезапуск Вселенной"...

Потом, спустя некоторое время, пытаясь анализировать произошедшее, я пришел к выводу, что моя спутница, которая воспринималась настолько родной и близкой, органичной частью моей жизни, как раз и была Лайеккой, воплотившей в себе все мои юношеские, мужские, сыновьи и отцовские мечты и идеалы, сформировав образ абсолютной женщины. Моей несуществующей Женщины.

 

Зачем она провела меня в свой изначальный мир, мир Лайекки, почему в итоге не использовала по назначению, понять я не смог. Возможно, забавлялась. Возможно, трансформируясь в женский идеал, почерпнула магнетизм человеческой половинчатости и компенсировала его формированием завершающей половины, став, по сути, со мной одним целым. И подчинилась человеческому инстинкту самосохранения, таким образом в итоге разрушив саму себя.

А может быть, что-то пошло не так, не по плану и элементарно помешало ей меня съесть.

Лайекка - создание (растение) питающееся белком и принимающее облик рас, которыми питается, во избежание враждебности жертв.