Она шла огородами по насту и волокла большой узел с одеждой в покрывале к дому, где жила зоотехник Ленка свердловская.

Муж бросил Ленку, уехал на родину, оставив одну в этой деревенской глуши, ещё пару лет назад считавшейся перспективной. А по весне увидали все, как в ленкином дворе коренастый, крепкий мужик с чёрными кудрями таскает огромные чурки, колет дрова. Узнав в нём тракториста Николу Юдинова, многие оторопели: двое ребят, старший только в школу пошёл. Всё вроде ладно в их семье было… И поползли разговоры да пересуды.

Пока правда не вышла наружу, законная жена Николы, Зинка, никак не выдавала неприятностей и семейных неурядиц. Надеялась, наверное, по-женски, что вернётся блудень и снова всё будет хорошо. Бес попутал, с кем не бывает. Но не случилось скрыть разлад, и ей досталось от сплетников.

Тогда сгрузила Зинка все его штаны да рубахи в узел и пошла, минуя улицу, к ленкиному дому. Был март, крепкий наст позволял путь сократить, от глаз ненужных скрыться. Не помогло, провалилась она с ношей тяжкой, углядели её из окон соседки, кто жалея, кто злорадствуя…

А ей терять уже было нечего. Унесла, высказала слова заготовленные, выстраданные, ещё раз сходила за барахлом и точку жирную поставила.

Поздней осенью уехала Ленка в свой Свердловск. Звала ли Николу с собой, бежала ли от него, да только остался он дома. Вернулся к жене, детям. И всё вроде наладилось у них по первости, сошлись и сошлись, в законном браке ведь до сих пор. Кому какое дело… Сыну отец нужен, да и дочке тоже.

Но год-два спустя ссоры начались. Вот тогда-то и надела Зинка большой каблук, пошла крушить и крошить житьё, и без того, как наст мартовский, хрупкое. Ругань и скандалы на полную катушку включила, чтоб слышали все, кто теперь в доме хозяин.

Видно было, что не может простить она Николе той давней измены, обиды своей жгучей. Слишком больно он сделал... Но ведь жили-то всё равно вместе! Ей бы выплакать все слёзы горючие в его плечо, ему бы обнять-прижать её крепко, покаяться на людях...

Но Зинка всегда была вызывающе весела, одевалась ярко и броско, говорила нарочито громко, всюду стараясь привлечь внимание. Губы красной помадой рисовала и флиртовала, как только умеют иные бабы деревенские, со всеми мужиками подряд. Назло, в открытую.

А потом и вовсе, не таясь, закрутила шуры-муры с клюнувшим женатым камазистом. Побила его жену, пытавшуюся было приструнить их, в загоне для телят при большом скоплении народа. И годами стала ходить в любовницах, гордая, смелая, при живом супружнике.

Дети подросли, школу окончили, из дома уехали. Зинка всё платила мужу его монетой, получая от этой мести удовольствие.

А однажды поутру нашла его в петле. Страшно сказать, но мало кто в деревне удивился такому исходу. Только одна Зинка, казалось, не ожидала такой развязки.

В вечер после поминок перед оградой дома, у дороги, она жгла одежду мужа в костре, помешивая большой палкой, добавляя из сваленной тут же кучи, и материлась, вспоминая, как тащила её по насту.

По улице то и дело неслось: «Сука-а-а-а-а!»

Замолкали, прислушиваясь, соседи и редкие прохожие, думая о жизни и смерти, пытаясь понять растянувшийся на долгие годы зинкин гнев.

 

 

Они знают

 

Трудно было поверить, что он ходит налево. Ну вот никак не укладывалось это в голове – руководитель достаточно успешного сельхозпредприятия, над которым шефствовал крупнейший в крае завод, отец очаровательных девчонок, муж хоть и не писаной, но красавицы и умницы, образованной, доброй, весёлой… Полный, грузный, неповоротливый, и … молодой, цепкий, напористый. То ли власть давала ему ту нагловатую уверенность, то ли природное обаяние, то ли ещё что-то, но бабам он, очевидно, нравился. А может просто отказать большому человеку не каждая умела.

Немного жаль его было, когда одна разбитная разведёнка из соседнего села не то повеселилась, не то от скуки поделилась с подругами: «Да ничего-то он не может»… Подхихикивали, подшучивали по-за углам любители посудачить. И многие знали о его похождениях, как водится, кроме жены. До поры до времени. Но она никогда не опускалась до сплетен, разборок и прилюдного выяснения отношений.

О тайной связи с молодой вдовой известно стало как-то вдруг и сразу – родственников и доброжелателей в селе полно. Оба на виду, сильные и красивые личности, независимые характеры и нравы, свободные от чужих мнений и предрассудков.

И так закрутилась поначалу в городе, вдали от пересудов и завистников, их букетно-ресторанная история, начавшаяся, конечно, с помощи, поддержки и покровительства, оказать которые его служебное положение не то что позволяло, а вроде даже и требовало, так понеслась и разогналась эта греховная необузданная страсть, что просто остановиться и отпустить было уже невозможно.

Много всего случилось. Почти открыто. Красиво. Вино, конфеты, подарки, прогулки-поездки.

Иногда не очень. Почти семейные ссоры между ними, скандалы, даже синяк под её глазом.

Порой страшно. Истерики, мольбы и просьбы его детей прекратить связь и не позорить семью.

Трагично. Суицид. Подростковый. От всей этой несправедливости жизни, пронзительной боли и безысходности юная душа сломала, сложила крылья. Больно. Невыносимо.

Но всё продолжалось.

А лет через семь ушёл и он. Необъяснимо. Тихо. Во сне. В наркотическом, медикаментозном, во время важной плановой операции. Его уже не было, а телефон клиники обрывали две женщины. Одной сказали всё. Другую спрашивали, отказывая в диалоге: «Вы кто? Вся информация у жены»…

Одна его оплачет и проводит вместе с огромной толпой, после будет впервые лить слёзы в мужнины рубахи. Другая будет рыдать и смотреть на прощание из окон пустого казённого учреждения, не сможет надеть ничего поверх вдовьего платка, который носит второй десяток лет.

Пройдёт время. Не один год. Не вылечит.

Но изменит их.

Теперь обе знают, как уходит земля из-под ног, как обрывается холодным потом сон, не сразу показавшийся кошмарным.

Знают, что определённые дни в году надо заполнять определёнными хлопотами, а остальное время достойно нести личное женское одиночество. Страдать и искать в нём путь к духовному возвышению.

Они знают своё место в любой компании. Чувствуют косые взгляды замужних женщин. Ощущают едва уловимое, а порой намеренно демонстрируемое беспокойство владелиц мужских сердец и рук, которые часто не прочь ухватить то, что им не принадлежит…

И они поговорят… Им некого делить. Близкими подругами не будут – обеим за пятьдесят, это уже вряд ли возможно. Но перестанут игнорировать друг друга, здороваясь, разговаривая, общаясь.

Их не все поймут, а одну так никогда и не простят...

Но они смогут освободиться от ненависти.