Чужой
Он шёл по осенней дороге и что-то бубнил под нос,
И махал руками,
сам себе вгорячах возражая.
А людям бросалось в глаза —
он не местный, не чей-то гость,
Он — чужак.
И привычному миру
безумностью угрожает.
Длинный, почти до пят,
нестираный вечность хитон
Переливался муаром, серый от пота и пыли.
За ним по дороге тянулись три борозды —
одну оставлял хвостом,
А две на рыхлой земле чертили поникшие крылья.
Осень он не любил за неряшливый вид лесов,
За стылость дорог,
за птиц,
спешащих в божьи пределы,
И за то, что неласковый ветер плевался дождём в лицо,
И за то, что хитон становился всё явственнее
не белым.
Просушить бы как следует крылья, расправить,
махнуть на юг.
Окунуться в бурное море, смывая грязь и досаду.
Надоело плестись по нудному ноябрю,
Где в дорожное месиво, словно осенний лист,
шаг бесконечно падал.
Он кончил махать руками, безумной мечтой захмелев,
И потёрся спиной о берёзу,
распушая на крыльях перья.
Ну чего он скитается, всем чужой на Земле,
Для чего он крылат, если в крылья
ничуть не верит?
И он начал разбег сквозь осенний раскисший рассвет,
А хитон тяжелел и от брызг из-под ног,
и от пота
И хвостом прочертив борозду́ в придорожной пожухлой траве,
Вдруг почувствовал:
вот он, желанный полёт.
Вот он!
С непривычки не ловко взлетая в чужую доселе высь
Он доверился чувству,
он верил, что это разум.
В голове бушевала одна бескрайняя мысль
Только Солнце способно решить все проблемы
разом!
Лишь оно сожжет наносное, вернув первозданный вид:
Возрождаться в огне —
только слабым кажется карой.
И расправив крылья, он крикнул Солнцу:
«Лови!»
Свято веря, что он не рухнет на полпути,
подобно Икару.