Она часто ходила по дому с вымышленной сигаретой, скрещивала, как положено, пальцы, делала затяжки, аккуратно убирала прядь волос с лица мизинчиком, чтобы не обжечься об огонек. Было время, когда она курила настоящие сигареты, но после 30-ти цвет зубов стал особенно расстраивать, кожа потускнела, морщины, которые вряд ли были следствием курения, но гармонично дополняли общую картину возрастного безобразия, бесили неимоверно, особенно, межбровка, это ж сколько надо было супиться, чтобы получить такую ярко-выраженную межбровку всего-то в 32 годика? На самом деле выглядела она не так уж и плохо, а при определенном освещении даже хорошо, но только молодая женщина может понять, какая мука оказаться на этой черте, отделяющей спелость и приторность юности от благородства и твердокаменности зрелости. Как страшно проснуться однажды утром и понять, что слово «девочка» уже больше подходит твоей двоюродной племяннице, которая младше тебя на 15 лет, а если продолжить выдергивать седые волоски с таким же энтузиазмом, можно столкнуться с необратимыми последствиями, но как же сложно купить эту чертову краску. Краска, которую ты покупаешь в 16, чтобы получить огненно-баклажанный цвет волос, ибо так нынче модно, и краска, которую ты покупаешь в 32 под натуральный оттенок, чтобы закрасить первую седину – это две абсолютно разные краски, и как несчастна каждая женщина, которой пришлось прочувствовать эту разницу на себе.

Но иногда, не чаще раза в неделю она все-таки становилась снова девочкой: маленькой, беззащитной девочкой. Он приходил, большой и грубый, обрушивался на нее своим огромным телом и пользовался ее слабостью. Каждый раз он брал ее силою. Красной шапочкой она шла по лесу, осторожно ступая по зеленой траве, а он оборотень, медведь, угловатый, волосатый, некрасивый хватал ее своими лапищами и тащил в свою берлогу. Она почти не сопротивлялась. Иногда в такие моменты она думала, что он ее ненавидит, не за что-то, а просто так, потому что ему нужно это с кем-то делать, но как можно делать это так, не ненавидя. Но когда он слезал с нее и так неуклюже, но в тоже время тепло, по-отечески прижимал к себе, она решала, что нет, наверное, ей снова показалось, зачем бы он ее ненавидел, она же хорошая, она же Красная шапочка, одна беда – мама снова не напекла пирожков.

А потом они лежали, смотрели одним глазом какое-нибудь хорошее старое кино: вторую часть «Брата» или «Заводной апельсин», и она говорила:

- Я хочу быть кошкой, чтобы ты меня кормил и гладил. Мне не нужны мои права, я ни разу в жизни не голосовала, я не знаю за кого, они же все врут, это так очевидно и глупо. Забери меня, я буду твоей кошкой.

Он молчал, никогда ничего не отвечал, и она думала, что, наверное, все дело в том, что он не хочет убирать лоток.