Сердце колотится, я не отрываюсь от бинокля, только изредка, бросая его, хватаюсь за фотоаппарат, чтобы не пропустить соприкосновения с городом на воде. Вот так же заполошно, «как ждет любовник молодой минуты первого свиданья», я, помнится, подплывала к туманной голубой громаде деревянных куполов в Кижах. Возьми себя в руки, уже скоро!.. Уже вот они, первые башни и купола, уже важно вплываем (именно – вплываем!) в город. Как во сне досадно долгое прохождение через таможню, нудные объяснения чего-то важного экскурсоводом… Ах, они только испортят все! Да вот же площадь, зеленый блеск каналов, горбатые мостики, идем, идем!.. Нет, встали. Пошел рассказ об истории Венецианской республики с перечислением взлетов и падений.

Признаюсь, я вела себя совершенно неподобающим образом: слушать исторических подробностей не стала, меня занимало все, что происходило здесь и сейчас. На набережной шумная молодежная компания кого-то раздетого и перепачканного соусом привязала к столбу, читает над ним манускрипт, глумится и хохочет. Что вы делаете? Да это посвящение в бакалавры! Студенты резвятся!

Тут же взгляд мой падает на канал, и я впервые вижу стоящего с шестом в руке нарядного гондольера. Гондола, роскошная, в черной лаковой облицовке, как концертный рояль, с ковровыми сиденьями, неспешно скользит по воде – и через минуту скрывается за поворотом. Вода тихо плещется о ступени домов, о стены, отблески ее сверкают в нижних окнах. Стены ветхие, облупленные, многие дома кажутся нежилыми, но трогательно украшены пламенными букетами герани на оконных выступах. Все, меня уже понесло по течению. Уличные музыканты с лютнями, Пьеро в белом со скрипкой, кажется, вон свернул за угол, махнув мне плащом, Казанова. Иду!.. Мостики, каналы, маленькие, сплошь вымощенные отполированным камнем площади, и снова каналы. Вдруг выхожу на Большой канал – в людское разноголосье. Завораживающая перспектива воды, вспененная гондолами, лодками, катерами, плывущими отражениями дворцов. Каменные львы!

Как все ветхо, как ослепительно, какое пекло и шум, сколько же можно вынести взвинченному сердцу?

На площади Марка минут пять только потеряно вожу взором окрест. Громада храма! Колоннада! Башня! Оркестр, трубящий нечто бравурное и нежное одновременно – или это звучит в душе моей? Опускаюсь на ступени и подробно, медленно, со вкусом озираю все вокруг. Потом брожу в толпе, умиляясь на голубей, которые готовы сесть на голову, на детей, с визгом и смехом гоняющих птиц, на туристов, которые, не торгуясь, набирают сувениры: маски, кукол, бейсболки. Торговые ряды сверкают рюмками, безделушками, предлагают шитье, лепнину, муренское стекло. И меня тоже захватывает этот водоворот. Брожу по лавкам, сижу в кафе, разглядываю, покупаю, торгуюсь, снова глазею, забрела в какой-то тихий закуток и блаженно, бездумно дышу прохладой в тени глухой стены, глядя на блескучую от солнца воду.

Признаюсь, только вернувшись домой, я начала запоздалое познание этого уникального, вопреки всем законам уцелевшего в своей праздной неприкосновенности города. Смотрела фильмы, читала, и всякий раз сердце ликующе откликалось: «Вот! Мы здесь проплывали! Это тот самый мост! У этой решетки я оперлась рукой…»

Зимними вечерами я раскладываю пасьянс из фотографий, сделанных тем жарким июльским днем в Венеции, ставлю рядом красную рюмку венецианского стекла, наполняю и мечтаю, что когда-нибудь непременно приеду в этот неземной город и пробуду там месяц, обойду все музеи, увижу знакомые картины Тинторетто, Беллини, Карпаччио…

И томит меня Венеция как нереализованная мечта, еще более заманчивая оттого, что я имела случай убедиться в том, что она существует. И вдруг с усмешкой вспоминаю, что мне там, в Венеции, рассказывали какие-то арифметические подробности про бесшумно летящие по зеленым каналам сказочно красивые гондолы: в гильдию гондольеров попасть практически невозможно, гондола стоит сорок тысяч долларов, на ее украшение тратится…. Ну, конечно, этот город существует!