Стояла середина сентября, самое удивительное время года. Когда прекрасный лик природы отмечен ясностью познанья и кратковременной свободой звенит осколок мирозданья. Полуденный городской парк напоминал брошенный обитателями летний театрик. Прощайте, почтеннейшая публика, водевили, быстротечные флирты. Скрипят фургоны, директор ссорится с возницей, ветер метёт обёртки программки, шляпные картонки... Прощайте!

***

Мысль о женитьбе мелькнула у Шакурова недавно и тотчас, приняла зримые формы. Это породило сумятицу, потому что сорок шесть — не шутка.

Началось с того, что у Шакурова начала дёргаться щека. Противно, словно за верёвочку тянут В самые неподходящие моменты верёвочка с коварством печенега затягивала петлю, заставляя Шакурова подмигивать кому попало.

Однажды, в шутку рассказал об этой напасти сослуживцу Косте. «Это у тебя на нервной почве, — сказал он Шакурову, — от долгого воздержания: жениться тебе пора». Шакуров решил прекратить разговор. Но мысль мелькнула...

***

Мысль требовала воплощения. Костя снова зажал его в курилке и завёл разговор, что жениться по нынешним временам — проще пареной репы. «На троллейбусной остановке — доска объявлений,. Перепиши подходящие координаты, приводи в порядок будуар». Шакуров перевёл разговор на шахматы, однако после работы ноги сами привели его к троллейбусной остановке.

***

Парковая скамейка была так прогрета сентябрьским солнцем, что вставать с неё, да еще идти куда-то очень не хотелось. Над ним очертя голову носились сумасшедшие стрекозы. Своими глазами-глобусами они обшаривали пространство и видели всё — и заросли бузины, и вогнутый пятак неработающего фонтана, и развалившегося на скамейке Шакурова.

***

У доски объявлений на троллейбусной остановке толпился народ. Шакуров терпеливо дождался, пока народ схлынет — предстоящее действо требовало уединения. Вскоре у доски сталась только одна пара, изучающая объявления. «Лёш, вот сюда гляди! —ликовала дама в сиреневом парике. — Умора, Лёш! Чего пишет ненормальная. «Хотела бы познакомиться с мужчиной не старше пятидесяти, интеллигентным, непьющим. Хорошая хозяйка, начитана, привлекательна, жильём обеспечена. Потеха, Лёш!. Привлекательна! Чего тогда замуж не вышла, если привлекательна? Верно, Лёш?» Шакуров дождался, пока парочка удалится, прочёл осмеянное объявление и двинулся, восвояси.

Ночью ему приснилась его бывшая жена. Она проехала мимо него в автомобиле, просунула в окошко голову в сиреневом парике, кивнула Шакурову и крикнула: «Готовь будуар!» Глаза были печальны.

***

Пора листопада ещё не началась, но тоскливые желтоватые ободки уже охватили кромки листьев. У осени опухшие глаза и поступь вороватая рабыни. И не сдержать притихшим небесам тяжёлых сгустков запоздалой сини. Птичьи перебранки становились тоньше и неслышней.

***

Семейная жизнь у Шакурова не сложилась, на четвёртом году супружества его жена Виолетта в московской командировке повстречала свою новую судьбу в образе подданного республики Гвинеи-Бисау Жоакима Карнейро. После долгих недоразумений укатила она под экваториальные небеса, из гражданки Виолетты Шакуровой став сеньорой Виолетой Карнейро.

***

Со стороны реки налетел холодный ветер, грубое напоминание о подступающей осени. Хрупкое равновесие нарушилось, в воздухе закувыркались ещё зелёные листья, стрекозы поисчезали, и появились откуда ни возьмись печальные носатые птицы. Покружились, выкрикнули птичьи слова и тоже пропали. Ветер, нагнав страху, улетел к реке, нырнул в её зябкие глубины. Ветви успокоились, но стрекозы не вернулись..

***

Обычно Шакуров спал без снов. А тут — приснилось. И снова — бывшая жена. Она сидела в плетёном кресле, на коленях у неё примостился пышущий жаром негритёнок. «С наследничком!» — кисло поздравил её Шакуров, — «Так это ж твой!» — звонко рассмеялась сеньора Карнейро.

Проснувшись, он покачал головой, удивляясь сновидению, потом встал. «Письмо разве что написать?» — подумал, вспомнив вдруг, что запомнил то злополучное объявление слово в слово.

«Здравствуйте, дорогая незнакомка», — решительно вы¬вел он и замер. Зачеркнул «дорогая», приписал «уважаемая», вновь остановился. «Я холост», — продолжил он. Остановился. «Ясно, что холост», — пробурчал и перечеркнул.

«Мне, как и Вам, сорок шесть лет...» (За¬черкнул «как и Вам»), «Я инженер, работаю на заводе, в серийно-конструкторском бюро. Не пью...» (Зачеркнул «не пью», написал: «спиртным не увлекаюсь»), «У меня дочь три¬надцати лет...». Райка, будто почувствовав, бряк¬нула что-то сквозь сон. Шакуров покосился на тахту и для чего-то прикрыл написанное рукой.

Теперь закруглить надо. Жизнеут¬верждающе. «Надеюсь, что нам удастся разделить наше одиночество». Уф, точка!

Шакуров переписал начисто, про¬бежал глазами, скривился, хотел порвать, мах¬нул рукой и торопливо, словно боясь передумать, заклеил конверт. «С утра отправлю», — по¬думал он, лёг спать и моментально заснул.

***

Становилось холодно, кора деревьев покрылась гусиной кожей. Ненадёжное осеннее тепло сгинуло, с реки вернулся ветер. Закружили печальные птицы, озирая настороженную природу. Ещё недельку-другую на сборы и — в вечнозелёные тро¬пики, в полосатые, как матрац, саванны. Кар-нейро!

***

Ответ пришёл быстро. Это было настороженное приглашение к разговору.

Обжигаемый сомнениями, прожил Шакуров еще три дня. Грянуло вос-кресенье. Надел Шакуров новые румынские брюки, свитер, связанный еще Виолеттой, и двинулся в путь. Ко дороге завернул в парк, чтобы собраться с мыслями, но мысли собрать не удалось…

***

Шакуров прошёл во дворик и нырнул в подъезд. Винтовая, извивающая¬ся, как штопор, деревянная лестница скри¬пела под ногами. Витал запах кипячёного белья, рыбьих потрохов и чего-то непередаваемого.

— Земляк, куда намылился? — вывел Шакурова из задумчивости голос.

Из дверной, ниши на него с любопытством смотрел або¬риген в бурой майке, сатиновых шароварах и шлёпанцах на босу ногу, со сплющенной папиросой в зубах.

— Квартира семнадцать. Не подскажете, где она?

— Шустрый какой, — папи¬роска совершила колебательное движение, — а у тебя трояк есть?

— Есть, — признался Шакуров.

— Дай ты его мне, — простодушно предложил абори¬ген, — у меня с утра душа болит, а трояка нету. А я тебе квартирку покажу.

— Трояк не могу, —Шакуров, — самому мало. Рупь — куда ни шло.

Шакуров отворил кошелёк и извлёк бумажку рублёвого достоинства. Абориген принял приношение.

— Значит так, — сейчас наверх. Пройдёшь через кухню. Там баба моя может торчать. Выступать начнёт, скажешь: Алик велел. Возле кухни чуланы. Там старушка будет сидеть. Стебанутая — с утра до ночи охраняет свой чулан, говорит, что там казна государственная хранится, ей товарищ Сталин велел стеречь. Скажи: Баб Вера — свои. А то крик может поднять. Дальше по коридору. У окна, увидишь велосипед «Сура», рядом — дверь. Это и есть семнадцатая. А тебе чего там надо?

— Жениться хочу, — искренне ответил Шакуров.

— Жениться? — папироса описала одобрительный полукруг, — нормально. Соседями будем?

— Как знать!

***

— Руслан Каримович? — женщина, открывшая дверь, удивленно вытянула лицо, — не ждала. Жаль, вас не было на родительском собрании, нам бы надо поговорить. Однако сегодня...

— Ждёте кого-нибудь, Ирина Сергеевна? — бесстрастным голосом спросил Шакуров, только что с ужасом опознавший райкину классную даму.

— Д-да, некоторым образом, — замялась Ирина Сер¬геевна, — вы уж извините. Вам лучше подойти в школу.

— Пожалуй, — охотно согласился Ша¬куров, пятясь к двери. — Ладно, тогда всего хорошего.

Дверь закрылась. Шакуров в ярости прошёл по кори¬дору, едва не повалив велоси¬пед «Сура», остановился обдумать идиотское положение. Щека дёрнулась. Шакуров придал физиономии свирепое выражение, но получилось еще хуже.

Он вспомнил трикотиновую блузку, розовый маникюр, а вместо педагогического пучка волос на затылке — современную причёску. Чайничек наготове. Тортик. Вот звякнет звонок и предстанет интересный мужчина, не увлекающийся спиртным, и пойдёт, пойдёт разговор…

Шакуров застонал и, проклиная себя, вернулся вдруг обратно, добежал до злосчастной квартиры, торопливо и обречённо надавил дважды на кнопку звонка.

Дверь ему отворила красивая, стройная женщина, в которой с трудом угадывалась Райкина классная руководительница. У Шакурова перехватило дух.

***

— Вы? Забыли что-нибудь.

— Да... Вы ведь ждали кого-то?

— А в чем дело?

— А в том дело, что ждали-то вы как раз меня. Так вышло.

— Вас?!.. Это интересно.

— Куда уж интересней. Короче говоря, я — по объявлению. Тот самый.

— Да, но как вы могли?! Ведь это же...

— Как мог! Так ведь не было же ни имени, ни фамилии. Номер какой-то...

— Не было, — как эхо, отозвалась Ирина Сергеевна, —. Смешно.

Смешно. Так вот, отсмеявшись, уходят безвозвратно загадочно красивые женщины. И ничего не изменить.

— Ирина Сергеевна, вы считаете это недоразумением

— Ну конечно... А вы что, думаете иначе?

— Я думаю иначе.

— Вы всерьёз полагаете... Ну, знаете! А ваша дочь вас не смущает?

— Почему меня должна смущать собственная дочь? Потом она с будущего года переходит в другую школу. С математическим уклоном.

— В тридцатую? Да, у неё в самом деле склонность к математике.

— Ну вот, видите!

Шакуров говорил тоном, который его и ужасал, и приводил в восторг. Был бледен и одухотворён. Печальные, серые птицы кружилась над заваленной хламом прихожей, над Шакуровым и его прекрасной собе¬седницей, которая не знала — уйти ей, избавившись от непонятливого родителя, который к тому же несёт невесть что, или же постоять еще самую малость просто так, для забавы, забыв, что это смешно и глупо, и ничего путного из этого не выйдет

***

— Так я пойду, — прервал паузу Шакуров.

— Да, да,—ответила она, встрепенувшись, — конечно. Заходите.

Шакуров поклонился, повернулся и уже пошёл было, но вдруг обернулся.

— Постойте! — крикнул он в еще не успевшую захлоп¬нуться дверь.

— Опять забыли что-нибудь? — Ирина Сергеевна улыбалась.

Шакуров завозился с защёлкой портфеля. Защёлка подалась, и на свет был извлечён букет гвоз¬дик в плачевном состоянии. Это был уже не букет, а набор надломленных стеблей, измоча¬ленных листьев и лепестков.

— Этот букет орхидей мне сегодня прислали специально для вас из Гвинеи-Бисау. Утренним «Боингом».

Ирина Сергеевна кивнула. Лицо её было наполовину скрыто благоухающими орхидеями.

***

Ах, как скрипела под ногами лестница! Каждая половица имела свой тон и выдавала его молодцевато, с кавалергардским поскрипом. Аликова жена сурово кивнула ему головой. Свой! А вот и сам Алик! Он, похоже, уже успел реализо¬вать денарий. «Иди, Бабвера, домой,— говорил он бди¬тельной старушке,— иди, я постерегу».

— Здорово, сосед!—кивнул ему Алик. — Порядок?

— Порядок! — отозвался Шакуров.

Шакуров вышел на улицу. Хотелось быть красивым и небреж¬ным. Петь хриплые и бесстрашные песни двадца¬тилетней давности о покорителях вершин и дворовых бла¬тарях. Или кого-нибудь спасти, легко и кра¬сиво, и чтоб все видели.

Стоял сентябрь, середина сентября — самое удивитель¬нее время года.