Она вошла в вагон и села за столик своей боковой полки. На душе было радостно и тревожно. В сердце была любовь, ожидание счастья переполняло ее. Не существовало ничего кроме пронизывающего все ее существо чувства радости.

Хотелось быть одной, наедине со своими мыслями и чувствами. Она с раздражением подумала, что скоро должен появиться кто-то с билетом на верхнюю полку.

Вагон все больше заполняли дети, ехавшие организованно на каникулы в Москву.

Ну вот и конец уединению! Напротив нее уселся мужчина лет на 10-15 старше ее, ничем как будто непримечательный, самый обыкновенный.

– Я вам мешаю? – тихо и проникновенно спросил он.

– Нет, – ответила она, и тут же почувствовала, как отступает ее внутренне раздражение. Что-то в мягком голосе мужчины, во внимательном взгляде его карих глаз погасило ее неприязнь к нему. С первого мгновения, как только он заговорил, ее поразила его необыкновенная чуткость.

Все полки внутри отсека-купе напротив ее полки и в соседних купе слева и справа были уже заняты мальчиками лет десяти-одиннадцати. Женщина-руководитель подошла к ним один раз, что-то им сказала и ушла в свой отсек в головной части вагона.

Какое-то время ОНА и мужчина сидели молча.

Вдруг он негромко, явно волнуясь, сказал:

– Можно я согрею Ваши ножки?

Ее опять поразила его проницательность. Она почувствовала, что ноги у нее и правда совсем ледяные. И ну никак не мог он разглядеть ее маленькие ноги, упрятанные все это время под столиком.

В том, как он это сказал, не было ничего пошлого или грубого, а были подлинная забота и участие. Она просто удивилась, откуда он все так точно про нее знает.

Ничего не сказав в ответ, она так укоризненно на него посмотрела, что он надолго замолчал, поглядывая то на нее, то в окно, где давно уже сменялись с детства знакомые ей пейзажи…

– Как мы встретились… Случайно… Конечно, случайно… – через некоторое время опять заговорил он.

– Я был в К. в гостях у тетки. А Вы, видимо, учитесь в Москве?

– Да, – подтвердила она.

А потом она и не заметила, как начала рассказывать ему о себе все. Казалось, он и так все о ней знал. И о холоде в общежитии, и о разбитом окне в ее комнате, и об ее учебе, и о ее жизни с мужем и свекровью, и о ее ребенке.

Они пили горячий бледный чай из стаканов с подстаканниками, и разговаривали, разговаривали. А потом он вдруг сказал, что она, конечно же, не спала ночью, и спросил, не хочет ли она поспать прямо сейчас…

Удивившись его прозорливости, она легла под старенькое казенное одеяло, отвернулась к стене и сразу отключилась от действительности, как будто провалившись в глубокий и такой спокойный – впервые за долгое время - сон. Он же забрался к себе наверх.

Проснулась как от толчка. Он сидел у нее в ногах на краю полки, напряжено и чутко всматриваясь в ее сонное еще лицо. Волнение охватило ее, словно пожар, который она постаралась скрыть от него. Ей страстно захотелось, чтоб так было всегда. И тут она подумала вдруг, что это сам дьявол искушает ее, заставляя забыть того, кого она, казалось, так безоглядно и так давно уже любит...

Но уже властно влек ее к себе этот сильный, такой внимательный к ней и такой необычный человек. Все ее существо, вся ее внутренняя суть отчаянно противились этому...

Он неохотно встал, давая подняться и ей.

Давно было позади утро, когда они сели в вагон, давно время перевалило за полдень, близился вечер. А они все говорили, говорили, не в силах оторваться друг от друга. Обо всем. О тунгусском метеорите, который упомянули в своем разговоре мальчишки, о гадании по руке, о боге, о вере и неверии, о возможности и невозможности второго брака, о страдании и любви. Да мало ли еще о чем…

А зародившаяся в ней любовь уже никуда не хотела уходить. Это чувство было сильнее ее: она уже ясно сознавала, что предает себя прежнюю, свои прежние чувства, такие сильные и глубокие, как ей казалось раньше.

Она даже призналась ему, что собирается написать книгу о любви. Он как будто не удивился, но вдруг, совершенно неожиданно для нее, произнес дрогнувшим голосом, затронувшим самые глубинные струны ее души:

– Давайте писать ее вместе. Возьмите меня в соавторы.

Она смущенно промолчала. Соавтор был ей не нужен. Чтобы только что-что сказать, она быстро спросила:

– А ее напечатают?

И тут, как сквозь пелену тумана, до нее дошел скрытый смысл его слов.

Он наклонился к ней через столик, задумчиво посмотрел на нее и сказал вопросительно-утверждающе:

– Я для вас стар?..

Она как-то неотчетливо даже для самой себя подумала, что и вправду стар, ведь она еще совсем молода… Но почему-то ей так хорошо было рядом с этим удивительным человеком. И еще ей так хотелось, чтобы день этот длился и длился…

Она уклончиво ответила, глядя не на него, а куда-то в сторону:

– Нет…

Поезд все шел. В вагоне пахло сажей и еще чем-то неуловимым, чем всегда пахнет на железной дороге. На остановках, через открываемые в тамбур двери, в вагон врывался холодный воздух поздней осени. Кипела вода в титане. Громко разговаривали дети. Но сознание их почти не воспринимало, не фиксировало всего этого. До них не доходили ни детские голоса, ни бешенный порой перестук колес, ни грохот и мелькание проносящихся мимо встречных поездов. Они не ощущали ни вкуса безвкусного чая, ни вкуса, взятой из дома еды. Был только острый, кружащий голову вкус присутствия друг друга. А еще горький вкус неизбежного расставания…

Потом все-таки пришла ночь. Он отправился к себе наверх. Она тоже легла. И вдруг он, как бы решаясь на что-то очень необычное и трудное, свесив голову вниз и глядя на нее со своей верхней полки, сказал взволнованным полушепотом:

– Идите ко мне, наверх. Мы будем спать вместе, наверху… – Он помолчал.

– Внизу вас затопчут.

Она сразу же представила себя рядом с ним на верхней полке и почему-то испугалась. И одновременно, как-то даже не осознавая этого, не формулируя ничего в словах, поняла, о чем он думал в действительности.

– Нет, – спокойно ответила она, – я останусь здесь, внизу, со всеми.

Она постаралась поскорее уснуть, но от окна сильно дуло. Ей стало холодно. И тут она четко произнесла, выглянув в проход и глядя вверх:

– Эй, человек наверху, опустите, пожалуйста, штору.

– Как Вы сказали? – медленно и удивленно произнес он, проталкивая жалюзи сквозь зазор между полкой и окном.

Молча лежа в полутьме вагона, она чувствовала, что он точно так же неотступно думает сейчас о ней, как она думает о нем…

Так, с мыслями об этом, вчера еще вообще не существовавшем для нее и вдруг ставшим

таким ей близким, человеке она незаметно для себя самой уснула.

Потом было утро. И три часа до приезда в Москву. Они опять сидели напротив друг друга, поглядывая иногда в запотевшее окно и задумавшись каждый о своем. И лишь

изредка обменивались фразами перед таким скорым уже расставанием…

Ее не покидали одни и те же тревожные мысли: «Ну и пусть, - уйдет - и никогда его больше не увижу. Ни о чем спрашивать не буду, ни о чем не попрошу. Не знаю, ни кто он, ни где он. И он ничего обо мне не знает…»

А он все молчал и молчал. Как бы испытывая ее, выжидая, не попросит ли она о чем-нибудь первая.

Когда она переодевалась, завесив проход одеялом, в пустом в тот момент мальчишеском купе, ей все же пришлось обратиться к нему. Он лежал на голой верхней полке напротив соседнего купе, и поэтому сверху она была ему хорошо видна.

– Отвернитесь, – попросила она, слегка волнуясь. На самом деле ей вовсе не хотелось, чтобы он отворачивался.

– А я хочу смотреть, – сказал он упрямо и отвернулся к окну. Эти слова она запомнила на всю оставшуюся жизнь, запомнила то, как смотрел – и то, как сказал – тоже запомнила. И поняла тогда, как сильно он уже ее любит.

Поезд подходил к Москве. Ее тревога нарастала – вот так и уйдет, ничего не сказав. Но когда он понял, что она сама ничего уже не скажет, он наконец, казалось, совсем безразлично произнес:

– Дайте мне телефон вашего общежития. Я не буду вас часто беспокоить.

Конечно, она дала.

…Он поднял и ее довольно тяжелую сумку, и они двинулись по коридору к выходу из вагона. Тут он обернулся к ней и сказал: «Меня встречают. Жена и сын.»

На перроне она увидела красивую, хорошо и дорого одетую молодую женщину с надменным холеным лицом. Рядом стоял умненького вида мальчик лет десяти-одиннадцати. Все они оживленно поздоровались друг с другом.

Приморозило. Шел легкий снежок. Посмотрев на бывшую попутчицу, он сказал ей, ничего не объясняя жене: «Я провожу Вас. До метро. Меня встречает машина.»

Все молча двинулись по перрону. Мать и сын впереди. И только мальчик иногда что-то оживленно говорил отцу, поворачивая голову назад и глядя на него снизу вверх.

У метро они распрощались. Она спустилась на эскалаторе вниз, а сама все думала об этой холеной женщине, о ее красоте, о ее бледном холодном лице.

Она ждала.

Он никогда ей не позвонил. Она никогда его больше не видела. Но каким-то чудесным образом она постоянно ощущала его незримое присутствовал рядом с собой. А на другой день после ее приезда в Москву случилось по меркам тамошнего времени нечто совсем уж мистическое: в общежитие пришли двое рабочих и заменили разбитые стекла в ее комнате и в умывалке. Они были очень веселые, эти парни, насвистывали, подшучивали над девочками, сидящими в пальто над своими книжками. До этого дня окна эти простояли разбитыми больше года…