Писатель – всё-таки не профессия. Это, если не говорить с понтом «судьба», то по меньшей мере – жизнь. И совестно здесь кокетничать, корчить рожи.

Лауреатом премии «Большая книга» (первое место) в прошлом году стала Мария Степанова за роман «Памяти памяти».

Кроме прозы, она пишет и стихи. Вот такие:

 

Сама-Москва Москвы-реки повдоль.

Сама собой гуляю-не-хочу.

Примыслится: на грудь ему паду ль?

Но чаемого воздуха не чу.

Затем и удаляюся вперед,

Как по вагонам ходит проводник,

Лицо спины наставя на назад,

Смотря обратно, словно воротник.

 

Это величают сегодня «новой поэзией».

Манерничанье, многозначительные длинноты, недоговорки – всё это помогает на какое-то время запудрить мозги. Позерские декларации, невнятица и темнота, дешёвое волхвование – что-то прямо-таки из арсенала шаманов-шарлатанов, которых видим иногда по телевизору.

Обласканные столичными журналами и критиками творцы с нами не церемонятся. Некая Елена Фанайлова, несколько лет назад введенная на литературный Олимп столицы, в лихом интервью величает Россию «чудовищно провинциальной страной, которая сама себя боится». В ситуации глобального кризиса «поэзия …обязана найти способ довести до сознания безмозглых современников, что дела обстоят более чем неважно».

Сама она находит такой способ:

 

Бедная бледнолицая

Ты моя нация, Леночка, моя милиция…

Это нация так устроила

Твоему мужу ходить пешком два часа на работу.

Он п.здит пинками пьяных и удивляется,

Когда они, продвинутые, жалуются в прокуратуру,

Когда он их п.здит — в Рязани так не было.

В Рязани все сразу пугались и не ссали на рельсы.

А в этом поганом Калининграде

Сразу норовят в прокуратуру.

А ведь самим на дежурстве поссать негде.

Ходим ссать, как все, в парке.

 

Фанайлова – лауреат премии Андрея Белого, премии журнала «Знамя», стипендиат фонда Бродского в 2013 году.

 

Когда-то я сказал себе о поэзии Ивана Жданова, тоже для меня новой – красивая и непонятная. Нынешняя новая – некрасивая и непонятная. Попросишь поклонников «новой» поэзии прочесть что-нибудь наизусть из своих кумиров и – можешь тихо торжествовать. Не прочтут. Но они не знают теперь и ту, которую надо бы знать –

настоящую. Качества, которые воспитывает та поэзия – не востребованы. При имитации жизни они – эти качества – излишни.

Установка на честную ясность предполагает серьёзные затраты души и нервов. Тут и средств изобразительных – минимум, но уж освоить их будь добр основательно. Тогда у читателя родится настоящий, сильный отзвук – вплоть до слёз.

Это большое мастерство – на уровне звука, музыки слова и строки донести то состояние, в котором эти стихи рождались.

Сочинительство – занятие не праздное. Ты хочешь выразить что-то сокровенное, ты сам надеешься что-то постичь. С чего начинается творчество? В частности и с того, когда в детстве не с кем поделиться чем-то необычным. И замыкаешься в себе, и пробуешь делать какие-то записи. Хаос чувств, переживаний, в который мы погружены, переполняет, но ты находишь силы как-то организовать его, этот хаос, не весь – хотя бы часть, придать ему ясность и порядок. Разумеется, так, как ты это понимаешь. Пишешь для того, чтобы уяснить что-то для себя.

 

И вдруг что-то получается. Да, точно: что-то настоящее получается, когда вызвано необходимостью высказаться. А поэтические приёмы лишь помогут преодолеть сопротивление материала.

В отрочестве и юности я так решал для себя: принято чувством – искусство, не принято – не искусство. Постепенно понял: это далеко не всё. Искусство способно вывести нас за пределы известных значений. Оно не только обмен чувствами, но и побуждение к некой «другой» жизни. Некоторые привычные нормы при этом нарушаются. Норма в искусстве – вкус. И, ей-богу, не хочется уподобиться Гитлеру, который сказал в 1937 году: «Отныне и навсегда будет закрыта дорога тем «произведениям искусства», которые сами по себе непонятны и нуждаются для оправдания своего существования в высокопарных комментариях».

Теперь я принимаю и то, что написано в непосредственном душевном движении и то, что сложено от избытка молодых сил или для реализации своих фантазий.

 

Как по-хорошему ударяли по мозгам появившиеся в середине 1980-х Александр Ерёменко, Алексей Парщиков, Нина Искренко. Там не сразу всё понималось и принималось, но там бились жилки на висках, трепетал голос от задора. И с ходу запоминались их заводные строки типа «в густых металлургических лесах…».

 

В густых металлургических лесах,

где шел процесс созданья хлорофилла,

сорвался лист. Уж осень наступила

в густых металлургических лесах.

(Александр Еременко)

 

Мы (я и сотоварищи) с уважением относились к такому авангарду.

 

Сейчас процитирую автора, весьма почитаемого в околопоэтических кругах. Я отдаю себе отчет в том, на кого поднял руку. Алексей Цветков – священная корова столичных ценителей изящной словесности (или лучше бык, некий Апис). С почтением и пиететом принято писать о нем. Но мне-то, провинциалу, позволительно не петь в этом славном хоре. Тем более что я и вправду не в восторге от такого:

 

доедая кровавую пищу

ложкой ёрзает коршун по днищу

каннибал этой родины всей

кто навёл на отечество немочь

александр нам поведай сергеич

и максимыч открой алексей

 

Это было бы забавно на рубеже 80-90-х годов прошлого века. Но это печатается сегодня.

 

Некоторых прорабов пера авторитетно причислили к новаторам. Один писал неостановимо, километрами. Но больше прославился тем, что кричал кикиморой. Даже те, кто живьём не слышал, узнали по телевизору. Другая называет себя РЫ. Так и подписывается: Ры Никонова. Таких привечают столичные издания, их строчки звучали в исчезнувшей с экрана телепередаче «Вслух» (про молодых да ранних).

 

Вот еще из сегодняшнего:

 

слово

пауза

слово

чуть более длинная пауза

семь произнесенных подряд коротких слов с почти незаметными паузами между ними

пауза

короткий шепчущий (можно сказать – стрекочущий) звук

пауза

(Геннадий Каневский, «Октябрь» №4 2018).

 

Это, надо полагать, нас проводят в лабораторию слова.

 

Современный критик Евгений Абдуллаев, приветствовал «стремительное наступление действительности на все прежние башни из слоновой кости». И пояснял: «Речь – о воле к прорыву, о воле к выходу из тех сумерек литературности, филологичности, поэтичности, в которые погружают себя поэты». Тут, надо сказать, новые поэты-революционеры преуспели. Но, читая этот «прорывной поток» в каком-нибудь «Арионе» и рискуя прослыть недоумком, уверенно говорю себе: «Нет, это поэзия недействительности».

 

Но позиция новых стихослагателей оказывается крепко защищённой. Многое из того, что было отвергнуто старой эстетикой по соображениям вкуса, взято в обиход «новаторами», «авангардистами». Их защитники и пропагандисты призывают нас быть бережнее, внимательнее с творцами. Не надо страшиться тёмных и непонятных мест, их просто нужно прояснить. Тут нужны толмачи, и они находятся, они помогут нам обнаружить «сверхсмыслы». Ну вот, скажем, отсутствие заглавных букв говорит о том, что речь не начинается, а всегда продолжается. Отсутствие точки в конце — фигура умолчания…

 

Пренебрежение реальностью сослужило дурную службу нынешним новаторам, не к лучшему изменив отношения между творцом и читателем. Сегодня он творит не для читателей-современников. И даже не для себя самого.

 

Мне кажется, создателей сегодняшних «забавностей» заботит то, что скажет об этом их ближнее окружение. Их заботит желание понравиться. И они знают, что есть те, кто их похвалит – не за бокалом вина в узкой компании, а на глянцевых страницах, с телеэкранов и на востребованных молодежных сайтах. Ответит ли кто-то за восхваляемые псевдоценности и мнимые победы? Едва ли.

 

Творчество (с позволения сказать) современной генерации стихослагателей по сути паллиатив подлинного творчества. Это не ответ на вызов жизни, говоря высоким штилем. Их не мучит то, что они «выражают», их не питают человеческие сомнения или

противоречия натуры. Попытки сказать об этом, по мне, и есть цель поэзии. У «забавников» нет цели, есть лишь средства – чем вычурнее, чем нелепее они, тем скорее можно добиться признания особой публики, той, для которой написание, сложение строк в столбик есть только игра.

 

Смелость выражения понимается нами по-разному. Для меня это – откровенность, открытость, для игрецов – безбашенность, безответственное словоизвержение (мат, само собой, но еще и полное не владение словом: мало сказать, что оно не точно, оно вообще приблизительно). В итоге – бесплодность, ведь в их опусах – никаких примет жизни, только синтетика и так называемая виртуальность.

 

Конечно, масскульт выиграл борьбу за аудиторию. Переключай каналы ТВ и найдешь то, что тебя ублажит. Встречного движения не требуется: только поглощай. Потому и не до стихов, где нужна внутренняя работа, самоуглубление. Нет времени на стихи? Ерунда. Время течёт так же, как 50 лет назад. Другое дело: чем мы его заполняем, как убиваем. Зачем стихи? Обрести гармонию с миром. Ощутить единство всего живого. Разделить переживания человека, жившего сто, двести лет назад. Можно без этого прожить? Наверное, можно. Живут. У канадского философа Маклюэна есть определение «одномерный человек». Вот такие и живут.

 

Мне кажется: еще немного, и подлинное, что было поэзией, будет безвозвратно утрачено, изгнано теми, кто определяет журнальную и издательскую политику. А ведь как-то оно сохранялось при всех революционных преобразованиях. Нынешние эксперты приветствуют пародирование «старого», «уходящего» искусства, где стихотворение создавалось не мимолетным отстуком по клавиатуре компьютера, а ценой упорного труда и поиска. Мне жаль ту молодежь, что пошла за дудкой этих крысоловов, «повелась» на их суждения, выражаемые уверенно, при поддержке «учёных» слов – это краснобаи умеют.

 

И всё-таки хочется верить: поэзия останется. Останутся люди, которым она будет необходима. И дойдут к ним голоса тех, кто писал настоящие стихи и задавался вопросом: зачем они.

 

Вот как об этом у Владимира Корнилова:

 

Стихи не могут пасти,

Судить и головы сечь,

Но душу могут спасти

И совесть могут сберечь.