Они висят на стене. Уже давно позабыт их голос – мелодичный, протяжный, тонко отбиваемый молоточками, потому что старость свойственна не только смертным, живущим на земле, но и вещам, созданным добрыми руками тех же смертных. Они висят в главной комнате квартиры, тускло отсвечивая лакированной тёмной поверхностью цвета вишни; с металлическими пластинами в виде распустившихся кувшинок; с небольшим окошком, в котором виднеется сердце-маятник, что уже не качается, так как устал – он отработал своё. С них аккуратно смахивают пыль, нежно проводят пальцем по шершавой поверхности, как будто пытаясь прикосновением вдохнуть жизнь. На стене они висят для красоты, не используются по своему прямому назначению, но они – родные, близкие, памятные, волшебные. Они – свои, семейные, неприкосновенные, потому что видели гораздо больше за свою длинную жизнь, чем живущие в квартире домочадцы. И если сложить возраст трёх представителей разных поколений: бабушки, отца и дочери, то они всё равно будут старше, мудрее и снисходительнее к представителям рода человеческого, потому как взирают на нас с позиции своего места в этом доме и уважения к своей старости. Они наблюдают и «улыбаются», потому что живые до сих пор.

 

Стояло тёплое лето, когда весь мир расцветал яркими красками для пятилетней девчушки Татки и её двухлетнего брата Дюшки. Дети как угорелые носились босиком по двору, ощущая нежными пятками колкость камушков, но надевать сандалии совершенно не хотелось, потому что маленькие стопы чувствовали ласку серой пыли, упругость веточек, мягкость травы. А ещё ощущали прохладу воды, которая щедро лилась из крана высокой дворовой колонки, стоит только потянуть тяжёлую металлическую ручку вниз. Мама постоянно ругалась, когда заставала малышню за самой любимой проказой – обливанием водой. Переживала, что от ледяной воды дети заболеют, но, конечно, была не права, так как малыши, обливая друг друга водой из колонки, закалялись, хоть и приходили под вечер домой в мокрых трусах и грязных разводах на животах. Но как можно детям отказаться от того, что, оказывается, из бумаги можно делать маленькие кораблики, устанавливать их на дно желоба, а потом упругой струёй льющейся из крана воды отправлять кораблики вниз, в плавание, направляя их при этом длинными ивовыми прутиками по курсу, намеченному самими детьми.

 

За этим весёлым делом застал малышей отец, который сам был не прочь «похулиганить», но в меру, так как мама была в семье самая строгая, и при случае могло достаться всем на орехи, невзирая на возраст.

- Татка, Дюшка! – крикнул отец. - Хватит заливать округу водой! Идите ко мне, будем разбирать завалы!

Слово «завалы» очень понравилось Татке, так как в её детском воображении нарисовалась огромная гора из набросанных друг на друга вещей, на которую можно лихо взобраться и так же лихо скатиться, получив при этом особенное удовольствие. Она схватила брата Дюшку за руку и потянула его от колонки. Братишка, конечно, немного поупрямился, пытаясь тормозить ногами по пыльной земле, но сестра была непреклонна. Что такое колонка по сравнению с завалами, которые их ждут?

 

В углу огромного общего двора находились сараи с огромными висящими ржавыми амбарными замками. И самый крайний сарай принадлежал их семье. Дверь была распахнута, а замок, зацепившийся дужкой за рукоятку, висел довольно смешно в представлении детей.

Отец находился внутри сарая. Татка с опаской заглянула вовнутрь. Там творилось невообразимое: какие-то длинные жерди тянулись от стенки к стенке, банки с краской стояли на покосившихся полках, где также притулились керосиновые лампы. В углу стояли запыленные сундуки, на них ящики с инструментами и проволока, смотанная в огромный обруч. В другом углу находилась швейная машина, а на ней расположился утюг без электрического провода – такой большой, что, казалось, его и поднять невозможно одной рукой.

 

Татка замерла от восхищения. В этом волшебном царстве беспорядка было где разгуляться. Поняв, что босиком в сарай лучше не соваться, Татка надела чистые сандалии на довольно грязные ступни, нисколько не заботясь о том, что потом скажет мама. Дюшку тоже обула, так как сам он ещё не умел ухаживать за собой. Дети медленно вошли в сарай.

 

Отец возился в самом углу, перекладывая вещи с места на место, разглядывая их и как бы раздумывая, а не пригодятся ли они в хозяйстве. Татка первым делом нажала на тяжёлую педаль швейной машины. Она поддалась, заскрипела, тем самым вызвав волну восторга в душе девочки. Потом Татка нашла в сарае длинный прут и сунула его в руки братишке, чтобы малый тоже был занят делом. Вдруг отец вскрикнул:

- Смотри, что я нашёл! Просто удивительно, как среди всего этого хлама может найтись такая уникальная вещь!

Татка попятилась из сарая, давая дорогу отцу, который тащил какой-то серый от пыли ящик, издававший при каждом отцовском шаге мелодичный звук. Девочка замерла. Всё, что улавливало её «музыкальное» ухо, манило её: будь то пение птицы, жужжание пчелы или писк мышей. И тут вдруг это серое, страшное, что находилось в руках отца, издает такую нежную мелодию: «Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь».

Понизив голос от удивления, Татка спросила шёпотом:

- Что это тут ... звучит?

- Доченька, это часы, старинные, особенные. Ну-ка, давай посмотрим, сколько же им лет? – Отец ладонью провёл по задней стенке часов, сметая паутину и многолетнюю пыль, отчего Татка тут же чихнула:

- Апч-хи, апч-хи! Они ещё меня и до слёз довели! Апч-хи, – с возмущением выкрикнула она.

- Будь здорова, дочка!... Ого! – восхитился отец, – так это настоящее сокровище, дети! Клад, который мы ненароком раскопали!

- А почему? – живо поинтересовалась дочь.

- Смотри. 1892 год. Татка, ты представляешь, насколько стары эти часы?

- Старше меня? – спросила дочь.

- Старше тебя... и меня... и бабушки... и даже прабабушки, – ответил отец.

Татке было непонятно, как какая-то вещь может быть старше всех её родственников. Просто это в её маленькой голове никак не укладывалось.

- И ... что мы будем с этим ящиком делать? – спросила, заглянув в глаза отцу.

- Реставрировать! – ответил тот.

- Реста . . . что? – переспросила она.

- Ну, то есть, обновлять, давать им вторую жизнь.

- А как?

- Мы их очистим от пыли, разберём, смажем детали маслом. Потом покроем лаком и заставим ... идти.

- А куда они от нас уйдут? – спросила невинно малышка.

- Уже никуда не уйдут. Они будут ходить, и жить, и бить, и петь. И даже показывать.

- Ты так говоришь, как будто они живые, – возмутилась Татка. – Как этот грязный ящик может быть живым?

- Да, ты права, милая моя, сейчас этот ящик мёртв, потому что был заживо похоронен в этом сарае, но мы вернём его к жизни. Вот увидишь! У нас будет своя семейная реликвия!

 

За обеденным столом только и разговору было о том, как случайно нашлись редкие, антикварные часы, и как их можно будет починить и заставить их работать.

 

В течение месяца отец очищал грязный налёт, смазывал детали, подгонял пружинки, начищал стрелки и цифры, лакировал деревянную поверхность часов, что-то подтачивал, что-то стыковал. И вот настал тот самый долгожданный день, когда торжественно повесили старинные «новые» часы на стенку, вставили в паз маленький ключик и начали заводить с лёгким треском. Потом отец подвёл пальцем стрелки, приоткрыв при этом стеклянное окошко циферблата, и вдруг на всю комнату раздался мелодичный звон: «Бим-бом, бим-бом!» Семья замерла, прислушиваясь к живому голосу, к тиканью часового механизма, к движению маятника. А потом раздалось дружное семейное: «Ура!»

 

Все были счастливы от того, что у них в доме появился такой нужный, красивый и благородный друг – настенные часы 1892 года выпуска и 1978 года «зановорождения».

 

Прошли годы. Пролетели десятилетия. Механизм износился. Исчерпал себя. Выдохся. Но ни одна рука не посмела снять эти часы со стенки, сместить с постамента, чтобы отправить в утиль, потому что с этими часами была связана маленькая история большой семьи. История спасения и жизни.