Шоколадки без фантиков лежали на газете, матово отсвечивая под скользящими лучами тёплого предзакатного солнца. Стоял роскошный август. На грязных прилавках старого городского рынка в изобилии были разложены яблоки, груши, овощи, старые ношеные вещи, но внимание пацанов привлекли именно эти шоколадки.

- Домино, называются, - шепнул Вован, крепыш лет девяти, прямо в ухо худенькому, значительно меньше ростом, Кольке. – Пробовал – закачаешься!

Шёл 1946 год, и Колька, белобрысый пацанёнок пяти-шести лет, ничего такого ещё не пробовал. Правда, мать давала ему иногда конфеты-подушечки. Но это так было редко, по большим праздникам. А здесь лежали настоящие шоколадные конфеты, о которых он мечтал каждый раз, разглядывая свои фантики. Их было у него не так уж много: собирал, как и все другие пацаны, на вокзале, на путях. Потом они играли в эти фантики и хвастались, что ели эти конфеты сами. Колька же никогда не хвастался. Он только живо представлял себе, как он когда-нибудь развернёт настоящую целую конфетину, как трепетно прикоснется к ней языком и губами, и, не торопясь, маленькими кусочками, чтобы таяло, всю её съест.

- Надо свистнуть, Колян, смотри, эта жаба всё время отвлекается, - толкнул его Вован, – ты шустряк – она и не заметит…

- Караул! - вдруг пронёсся над рынком пронзительный бабий крик. – Грабят! Держите его!

Все кинулись на крик. По рынку, между рядами, бежал малец, как волчонок, затравленно озираясь и ища проход. За ним, вопя, бежала здоровенная баба. Натыкаясь на ящики и зевак, она ещё пуще кричала. Малец от её крика совсем растерялся и, повернув к воротам, нырнул прямо в руки вставшему на его пути худощавому мужчине в военном кителе.

- Убить его, ворюгу, надо! – визжала подоспевшая толстозадая баба, хозяйка конфет, и жирные её щеки тряслись, как желе. Сбежавшиеся вокруг возбуждённые торговки вторили ей:

- Вздрючить его, сукиного сына! Торговать не дают! Чему их родители учат! А руки, смотрите, какие грязные!..

Они толкали его, щипали, а толстозадая всё норовила схватить его за ухо, но он увертывался и от страха молчал. Её это ещё больше бесило, и она напирала:

- Отдай мне его, военный, я его проучу! Он мне весь товар испортил… заморыш!

- Да, ладно уж, весь товар! Одну конфету… Вон он её бросил! - не выдержал наконец военный, крепко державший мальца. – Вам бы свалить на пацана… Ну что, малёк, в милицию тебя вести?

- В милицию, в милицию его, - подхватили из толпы.

- Да какая милиция! – зло выдохнула толстозадая. - Они же его отпустят! Отдай мне его! Я его, ворюгу, так отделаю! Век будет помнить! Родители не узнают!

- Да какие родители? – Отец погиб на войне, а у матери их пятеро,- сказал кто-то.

- А мне наср..! – завизжала толстозадая. – Спасу от них нет! Отдай мне его, мужик, по-хорошему, а не то…

- А ну, отодвинься! - вдруг зло и нервно закричал военный. - Что напираешь? И не мужик я тебе, а фронтовик, офицер, между прочим, не раз раненный!

Толпа немного отхлынула.

- Да что же это такое!- вдруг негодующе вскричала светловолосая невысокого роста женщина, местная учительница русского языка, стоявшая вблизи. – Из-за одной конфеты готовы ребёнка растерзать!

- А ты молчи, очкастая, когда тебя не спрашивают! – огрызнулась толстозадая. – Я тебе твои стеклышки враз выдавлю, чтоб знала, как встревать!..

- Нет, не буду молчать, вы же без сердца, вы же нелюди!..

- Правильно, правильно говорит учительница! - возбуждённо крикнул кто-то. - Верно она говорит «нелюди!». Смотрите, малец, какой худенький, жалкий! А эта, толстая, морду - вон себе какую отъела! Из-за одной конфеты готова убить!

Толпа загудела, но настрой её заметно сменился.

- Да отпустить его надо, что там милиция, вдруг сказала стоявшая поодаль женщина в розовой кофточке. - Он же ничего не видел, бедный, посмотрите на него!

Малец, почувствовав перемену, немного осмелел:

- Да я же, дяденька офицер, не знал…Я не хотел, меня ребята попросили…Я не ел шоколад… ещё ни разу.

- Отпусти его! - загудела толпа. - Отпусти, отпусти!

- Отпустить? - спросил фронтовик.

- Отпустить! Отпустить!

- Ну, хорошо, отпустить, так отпустить. Но, для верности, я его всё же провожу. Да, кстати, женщина, почём у вас конфеты? Сто грамм сделайте мальцу, я заплачу, – обратился он к толстозадой и, видя, что она дернулась, чтобы возразить, твердо добавил: - Заплачу, заплачу с компенсацией - тебе говорят!

Сунув кулечек малышу в руку, он строго, по-отечески, спросил его:

- Как зовут то?

- Колька…Колян.

- Ну, вот что, Коля, ешь свой шоколад, но больше без спросу не таскай…понял?

- Да... понял, дядя…больше не буду, - кивнул головой малыш.

- Ну, раз понял, тогда пошли.

Последние зеваки расступились перед ними, и они покинули рынок. Солнце светило им прямо в глаза. Щурясь, фронтовик обнимал Колю за плечи и сильно прихрамывал.