- Молодой человек, можно вас побеспокоить, будьте добры,

купите мне чашечку кофе.

Я пил пиво за столиком на открытой площадке около обычного одесского чепка. Мужик, я бы его скорее назвал – парень, он был, пожалуй, лет на десять-пятнадцать моложе меня, протянул мне пятёрку. Мы сидели за соседними столиками. Я взглянул на него, и он, увидев в моём взгляде недоумение, произнёс с уничижительной ноткой в голосе:

- Нога.

Я непроизвольно заглянул ему под стол. Одна нога была в тапке. Выше тапочка, до колена – целый валенок грязных, неаккуратно намотанных, лохматых бинтов.

- Какой вам кофе?

- Чёрный, покрепче.

Я взял пятёрку, бросил, с некоторой опаской, взгляд на полиэтиленовый пакет из супермаркета, в котором у меня, за моим столом, оставались: пакет молока, кусок копчёного мяса, да батон хлеба. Брать этот пакет с собой мне показалось неприличным. Подойдя к окошку раздачи, протянул деньги и попросил:

- Девушка, один кофе, чёрный, покрепче.

- С сахаром?

- Не знаю. Вон тот ваш клиент попросил. Это, наверное, не первый его кофе, дайте такой же.

Девушка (барменша, или официантка, не знаю, как назвать) потупила глазки, и, насыпав в разовый стаканчик пару чайных ложечек растворимого кофе, плеснула туда же кипятку. Я осторожно, двумя пальцами, подхватил горячий стаканчик и направился к неожиданному знакомцу.

Только теперь я увидел прислонённые к его столику два деревянных костыля. Устыдившись за мимолётные подозрения, я, тем не менее, скосив глаза, убедился, что мой пакет на месте.

- Спасибо вам большое, выручили.

Усевшись на своё место, я внимательнее рассмотрел «сервировку» стола моего визави. Перед моим собеседником стояла на треть початая бутылочка-фляжка 0,35л водки, да пакетик сока с воткнутой в него трубочкой. Рядом лежала мягкая пачка сигарет и дешёвая, за пятьдесят копеек, зажигалка.

Не успел я отхлебнуть своего пива, как произнесённый с некоторым надрывом вопрос поставил меня в тупик:

- Тебе приходилось когда-нибудь убивать людей? – Собеседник перешёл на «ты», но разве задавая такой вопрос можно было сказать «вы»?

Я развернулся на своём пластмассовом стульчике к нему лицом. Солёный сухарик с ароматом крабов застрял у меня в горле. Он не ждал моего ответа. Похоже, этот вопрос он адресовал себе от моего имени, продолжая какой-то свой внутренний, тягуче-хронический диалог. Нет, мне никогда в жизни не приходилось убивать людей! Мой ступор, мой немой ответ, видимо его удовлетворил.

Он налил из своей бутылочки граммов пятьдесят в тонкий разовый стаканчик и выпил, не поморщившись и не предложив выпить мне, что непременно сделали бы девять из десяти случайных уличных выпивох в подобной ситуации. Я был ему благодарен за это, не люблю запивать водкой чужое горе.

Увидев, что я не заспешил, как это следовало бы ожидать, допить своё пиво и распрощаться, он продолжил:

- А мне, вот, приходилось. В Афгане.

- У меня есть несколько знакомых, даже товарищей, афганцев. Поэтому я не буду задавать тебе никаких вопросов. Я ещё ни разу не получил ни одного ответа ни от одного из афганцев. Даже по пьяни. Это просто какой-то заговор молчания. Не верю, что причиной всему расписки, которые вы давали, уходя на гражданку. Здесь явно более весомая причина. Я понимаю, что знать мне этого не суждено. Так что можешь не продолжать.

- Да, рассказывать об этом непосвящённым – пустое дело. Нормальные люди этого не поймут, не въедут. И расписки тут, действительно, не причём. Поверь, лучше тебе этого не знать. Спать, как говорится, будешь крепче. Это была не просто война. Ты видел хоть одного афганца без наград? И награды нам давали не за красивые глазки. Вот и у меня четыре медали за Афганистан. И орден. Красной звезды.

- Красная звезда, если она – не за выслугу лет, конечно, - это серьёзно, я знаю.

- Только на хрена она мне? Припрёт ещё посильнее, продам я её к чертям собачьим. – Как всякий мужик в запале, мой собеседник перешёл с интеллигентского слога на обычный мужской.

- А что, припёрло?

- Припёрло. Три месяца уже не работаю. Видишь – нога? На работе, представь себе, зашиб. Только не был я оформлен официально. Дали мне фирмачи четыре тысячи гривен, в виде компенсации, на поправку. Да только в больнице, куда я попал, эти денежки разошлись за несколько дней на обследования и анализы. Дошло дело до операции – давай деньги вперёд. А у меня – какие деньги? Выписали меня из больницы. А нога – всё хуже. О работе и речи быть не может, с костылями я никому не нужен. За это время почти всё из дому вынес. Распродал за бесцинь. Просить ни у кого я не привык. Друзьями, такими как в Афгане, я не обзавёлся, а старых растерял как-то.

- А как же однополчане? Ни с кем не общаешься?

- Раскидало всех моих однополчан по бывшему союзу. Я долго переписывался со своим комбатом. А потом как-то связь прервалась. Не знаю даже, жив ли он ещё. Ему теперь, должно быть, лет семьдесят. Вот батяня не оставил бы своего бойца. Поляков Виктор Сергеевич. Из Самары. Присядь на минутку сюда поближе, расскажу кое-что о нём.

Я подъехал на своём стуле поближе к рассказчику. Он отлил себе в стаканчик ещё глоток водки и выпил.

- Были у нас в батальоне три медсестрички. Не по призыву, вольнонаёмные. Не раз нас выручали. И на себе тягали, и раны перебинтовывали. Так вот, однажды под вечер они пропали, все три. Мы переполошились, всю ночь никто не спал. И ругали их, и молились за них. Прочесали всю округу. А утром, с рассветом, недалеко от расположения части нашли три мешка из цветастой какой-то ткани.

Мой афганец всхлипнул, как мне показалось, но глаза его были сухи.

- Сволочи! Духи порубали наших девчонок на куски и сложили в свои драные мешки. Назавтра, ближайшим транспортом, отправили наших девчат в цинковых гробах на Родину. Комбат неделю пил по чёрному. Ходил по части и скрипел зубами. Нас всех трясло.

Афганец помолчал, раздумывая, видимо, продолжать ли рассказ. Кулаки его лежали на столе, он смотрел в пол.

- Через неделю комбат поднял нас среди ночи по тревоге, и мы на бронетранспортёрах по бездорожью покатили куда-то. Когда в свете фар появились глинобитные хижины и заборы, батя по рации отдал команду: «рассредоточиться, наступать по моей команде, пленных не брать». Мы рассредоточились. С бронетранспортёров дали залп из гранатомётов, и мы пошли.

Он замолчал, глядя в пустоту перед собой, потянулся за бутылкой, но передумал.

- Слушаешь? Ну, слушай. Сам напросился. Мы палили во всё, что шевелится. Давали очереди на каждый звук. Собаки, овцы, люди, дети – плевать! Вышибаешь дверь, они сидят гурьбой, прижавшись к стенке. Гранату туда, сам отскочил в сторону. Достреливать приходилось не часто, обычно хватало гранаты. В одной хибаре заглядываю в дверь после гранаты – в люльке пищит гадёныш. За ноги его и об стенку головой, с размаху. Замолчал выродок. За полчаса зачистили весь кишлак. Попрыгали в бронетранспортёры. И ушли.

Я поднял глаза, посмотрел на кулаки, лежащие на столе, поднялся.

- Не дай тебе бог, - закончил афганец, - ни войны, ни болезней.

- Держись, парень, - проглотил я накативший к горлу горький комок.

С трудом переставляя ноги, я побрёл через газон, перешагивая по пути через невысокие заборчики и спотыкаясь. Вовсе даже не туда «куда глаза глядят». Глаза мои, казалось, глядят вовнутрь, прожигая душу беспощадным, всепожирающим огнём.