В том году декабрь был особенный: то оттепель бушевала, делая снег ноздреватым и сплюснутым, то яростный мороз, выкаблучивая гапака, ссорился с ветрами, ломающими ветви старых деревьев. Я не очень-то обращала внимание на перемены погоды. Сессия в аспирантуре, суета, покупка малометражной квартирки, о которой мечтала всю жизнь, занимали мой мозг куда больше.

Наконец сбылось! Зачёты сданы. Торжественный поход в Регистрационную Палату состоялся. Теперь я была владелицей отдельной жилплощади, маленькой, со смежным санузлом, в низкими потолками, со старыми в цветочках и звёздочках обоями, но желанной до боли в сердце. В квартире давно никто не проживал. Она уже десять лет, как пустовала. По какой-то причине бывшие хозяева не сдавали её в аренду.

Я, скользя по тонкому ледяному насту, сопя и пыхтя, тащила шесть рулонов самоклеящихся обоев немыслимого терракотового цвета, которые купила на распродаже. Вот он, мой шестой подъезд. Лифта нет, но это меня не смущало. Из последних сил поднялась на четвёртый этаж, поставила связку рулонов в угол лестничной площадки, пошарилась по карманам сумки в поисках ключа. А вот и моё сокровище! Забронзовевший, с семью вычурными зубчиками, массивный, внушительный, он впился в замочную скважину. Но только поворачиваться почему-то не хотел. Я занервничала. Ключ застрял, не желая двигаться, оставив мне в качестве надежды небольшой люфт. Чертыхаясь и причитая, я не заметила, как дверь квартиры напротив отворилась. Меня окликнул надтреснутый старческий голос:

- Что, не получается девонька? Давай-ка попробую.

Обернувшись, я увидела благообразную седенькую женщину, в шелковом халате с драконами, голову украшала немыслимая по архитектуре причёска. Седые локоны извиваясь, спускались до самых плеч, небрежно заколотые на макушке деревянным гребешком . В мочках ушей висели огромные серебряные серьги с рубинами. В руках её была янтарная трубка, гармонично дополняющая облик загадочностью аромата неизвестного мне табака. Старушка приветливо улыбалась:

- Иллариону Петровичу принадлежала эта нора. Жуткий был человек, скажу я вам. Нелюдимый. Скряга к тому же, - нахмурив брови, проворковала бабуля.

Её скрюченные артритом пальцы протянули мне трубку:

- На-ка подержи мою соску. Да не урони, ворона.

Она худеньким бочком подперла дверь, надавила, и ключ, скрепя, стал вращаться.

- Ничего сложного. Привыкнешь. Тебя как по батюшке-то?

- Екатерина я, Владимировна.

- Смотри-ка, и я Катернна. Тёзки, значит!

Она засмеялась, обнажая жёлтые, но крепкие зубы, ровные и красивые:

- Заходи в гости, если что-нибудь неладное приключится. А по пустякам не беспокой. Я одиночество полюбливаю.

Шаркая тапками, величественная старушенция удалилась, оставив сладковатый, приторный запах голубого дыма. Трубка так и осталась у меня в руках. Я пыталась окликнуть соседку, но ответа не последовало. Дверь была заперта. На стук она не ответила. «Ладно, завтра верну!» - не очень-то расстроившись, подумала я. - «И так кучу времени потеряла».

Затащив в дом обои, я решила попить кофе. Растворимый Нескафе показался мне нектаром богов. Насладившись вволю, повертела в руках трубку. Занятная какая! По мундштуку выгравированы какие-то слова. Надев очки, прочитала надпись: «любимой от Иллариона». Чудно, да и только. Ну, достаточно сантиментов на этот вечер, теперь за работу.

Старые обои кое-где уже отстали, снимать их было не сложно. На что их приклеивали? С каждым движением из-под старых лохмотьев вылетал столб пыли. Рывок, ещё рывок. Осталось две полосы. Я вдохновенно потянула. О, Боже! Со стены, обнаженной содранными кусками бумаги, посыпались деньги: банковские купюры достоинством 100 рублей, те, что хранили в Сбербанке наши бабушки и дедушки под кодом восемьсот десять, пропавшие или обесценившиеся во время дефолта. По странному стечению обстоятельств их в шутку называли «катьки». Купюр было так много, что они напоминали денежную вьюгу, кружились, беспорядочно усеивая пол. «Подмести или собрать руками?» - устало себе под нос произнесла я. Желания уже не было. В углу комнаты манила к себе заблаговременно привезённая раскладушка. Собрав неряшливо большие остовы оборванных обоев, я нашла в себе резервные силы умыться и почисть зубы. Близилась полночь. Моё, измученное трудами, тело водрузилось на застеленную наскоро раскладушку. В мозгах крутилась счастливая мысль: завтра - воскресенье. Благостная истома охватила все чресла.

Дремота нарушилась звуками шуршащей бумаги. Приоткрыв несмело глаза , я заметила, как по комнате гуляет ветер, поднимая вверх строительную пыль. Частички этих пылинок концентрировались в силуэт. Стало жутко. Я была не в силах подняться. Оставалось сделать вид, что сплю. «Помолиться надо, помолиться…» , - стучала спасительная мысль. «Иже еси на небеси…», - путаясь в словах шептали губы. Снова приоткрыла глаза. Прямо передо мной стоял старик в белом саване и грозил мне указательным пальцем! Найдя в себе смелость, осенив крестом грудь, я пролепетала: «Сгинь!». Раздался громкий стон. Спустя пару секунд, тёмная комната осветилась не то фонарными лучами, не то лунными бликами. На минуточку всё стихло. Вдруг входная дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла соседка в ночной рубашке с белыми кружевами и рюшами:

- Ты чего не заперлась, Катерина? Мне не спится. Вот за трубкой к тебе пришла.

Я облегченно вздохнула, поднялась, включила свет. Ни старых купюр, ни бабули, ни трубки уже не было. Комнату наполнил снег, белый и чистый. Он летел через балконную дверь, засыпая грязный пол и вчерашние мысли. Я подошла к кухонному столу. Электрический чайник Тефаль оказался почему-то горячим. Сам что ли включился в полночь? Я устало рухнула на табурет.

Болела голова, но я с надеждой подумала: «Страшное уже позади. А дальше всё будет хорошо…». Рука потянулась к сотовому телефону. Набрала номер бывшего сокурсника, когда-то близкого и родного. Ах, Антон-Антоша! Почему у нас тогда не срослось?

- Антон, милый! Мне фигово, как-то не по себе. Приезжай! Адрес: Свердловский проспект, сорок один «б». Шестой подъезд, квартира шестьдесят шесть…». Через полчаса неистово и настойчиво позвонили в домофон. Я нажала кнопку. Заранее распахнув входную дверь, с нетерпением переминалась с ноги на ногу. Шаги были всё ближе. Показалась кудрявая шевелюра Антошки. Завитки припорошил снег. Он держал в руках огромный букет. Алые розы улыбались и светились счастьем. Я прижалась к небритой холодной мужской щеке:

- Прости, что выдернула тебя среди ночи!

- Ну, что ты… Я ждал твоего звонка три года.

В подъезде неожиданно погас свет. Я потянулась к губам Антона. Объятья были страстными и долгими. Розы, упавшие на пол в прихожей, простили нас.