Бабушка на луговине воевала с козой. Катька разомлела на солнышке и никак не хотела идти пастись на опушку ближнего лесочка.

– Бабуня, она под песенку пойдет! – крикнула ей Руна, поворачивая с луговины, и запела придуманную ею для этих целей «козиную» песню: «Посею лебеду на берегу, мою крупную зеленую».

Коза и впрямь поднялась и лениво двинулась к опушке, покачивая рогами с завязанным Руной из шалости бантиком желтой пряжи.

Тропинка в густой, по щиколотку мураве вела ее мимо копнушки сена и огородных грядок в недалекий березовый лесок. Бело-пестрые стволы, грациозные взмахи плакучих ветвей, а над ними – голубая солнечная высь. От этой картины внутри колокольчиком зазвенела радость.

Руна шагнула под зеленую, играющую солнечными зайчиками сень. Тут крепко пахло берёзами, и гулял прохладный ветерок. Он играл широкими сборками крашеного крапивой сарафана из пестряди*, рукавами вышитой васильками белой льняной рубахи, холодил лицо.

Посреди березняка на пригорке Руна заметила россыпи земляники. Девушка присела, залюбовавшись. Крупные алые ягоды покачивались под зубчатыми листиками, как сережки на зеленой мочке уха. Руна собирала ягоды в корзинку, любовалась новыми, еще не ставшими завязью цветками, напевала… Сами собой пришли слова: «Земляниченька спéла, зрéла, на пригорочке росла».

Над головой, громко переговариваясь, пролетели сороки. Руна взглянула наверх: солнце начинало припекать. Повязываясь тонкой косынкой, девушка мурлыкала: «На пригорочке росла, против солнечна луча». Представилось лицо подружки, Веры: зеленоглазое, с румяными щеками и забавным вздернутым носиком. Руна спела: «У нас Вера хороша – цветочек-цветик аленький, розовый малиновый».

Сороки уселись на березовой ветке и притихли. Казалось, птицы, березы, травы и цветы, даже сам ветер -замерли, слушая, как рождалась песня, которой было суждено жить долгие годы.

Солнце, казавшееся Руне большим огненным цыпленком, стояло в зените. Хруст валежника под ногами сопровождался назойливым писком комаров, благо, они не жалили: бабушкина полынная мазь отпугивала насекомых.

Руна сняла косынку, вытерла вспотевший лоб и свернула к Излучью: там череды много, и родник неподалеку. В корзинке источали тонкий аромат собранные в орешнике пучки сон-травы. Отдельно были аккуратно уложены розовые соцветия вереска. Бабушка делала из вереска настойку от болей в суставах, лечилась сама, лечила этим снадобьем весь поселок.

Тропинка весело бежала вниз, к ивовым зарослям, где широкий ручей делал плавный поворот к реке. Неподалеку у двух огромных валунов из-под дубовой коряги стекала ледяная родниковая струйка. В воздухе от бьющих по камню брызг висела маленькая радуга. Руна вдохнула влажный с привкусом мяты воздух и даже глаза прикрыла от наслаждения:

– Ирий**…

Напившись ледяной воды, умыла разгоряченное лицо и пошла к ручью по усеянной лютиками траве.

На берегу под огромной ивой одним концом в воде лежало лысое и белое от времени бревно. Руна присела, сжевала кусочек хлеба. Ноги гудели от усталости, но в теле чувствовалась легкость и особый, знакомый ритм, единый с движением природы вокруг. Солнечные лучи бродили по лицу, на миг утонули в голубом кристалле колта***. Руна прикрыла глаза, слушая вибрации дерева, воды, воздуха, трав… Ее плавно покачивало на прохладных волнах свежести, вокруг чудились зеленовато-золотистые мерцающие звездочки, из тишины родился неведомый, тонко переливающийся звон…

Руна вздрогнула, открыла глаза. По воде плыл крупный лебедь, нереальный в своей белоснежности и искрам, перебегающим в оперении. Затаив дыхание, девушка следила за величавым скольжением птицы, дивилась на странно четкое отражение, почти осмысленный взгляд – на нее! Руна протянула лебедю кусочек хлеба, однако птица, потянувшись клювом, опустила голову к воде.

– Возьми дар, Альба, – послышался голос, и из густого ивняка вышла на берег молодая женщина.

Руна выронила хлеб, и лебедь грациозно поймала его.

Девушка во все глаза смотрела на удивительную гостью, в груди легко и счастливо теплело.

Женщина была молода, бела и нежно румяна открытым будто светящимся лицом. Прямой пробор золотистых волос прикрывал белый тончайший плат, перетянутый на лбу золотым обручем. Темные брови вразлет, ярко-пронзительные глаза в стрельчатых ресницах излучали доброту и непреклонную силу, на изящном изгибе розовых губ цвела ласковая улыбка. Изумленная Руна подумала, что так могла выглядеть умершая при ее рождении матушка.

Глаза женщины переполнились светом, как будто она угадала мысли девушки. Руки в расшитых золотом пóручах*** раскрылись, словно для объятия. Ярко-белая полупрозрачная рубашка вздымалась и парила в воздухе многочисленными складками. Что-то, похожее на сладкое оцепенение, мешало Руне подойти. Она только неотрывно смотрела в глаза удивительной незнакомки.

– Здравия, Руна. Каменья мои, прабабке бабушки твоей мною дарёные, солнцем просвечены ныне в особый мой час. Позвали они меня, девушка, знак дали, – сказала женщина и протянула руку, коснулась камушков в колтах. Диво дивное: камни отозвались тонким звоном, как струны на гуслях.

Руна, наконец, узнала гостью, ахнула:

– Лада-матушка! **** Здравия, Матерь небесная!

Богиня приблизилась, повеяло запахом цветущего луга.

– Знаете меня в поселке, помните ли?

– Почитаем тебя, Пресветлая, в каждом дому всякий день славим твой покон: порядок ладим, дом огнем обережным в тепле-заботе держим. Березки твои цветами-лентами в твой день украшаем, сказки-песни тебе слагаем.

Лада присела рядом, стала совсем как смертная: рубашка льняная, цветками вышитая, венок из вьюнков на волосах, в светлой прядке божья коровка запуталась. Улыбнулась, как солнцем осветилась:

– Песни твои слышала, вижу, из души они идут. Речи твои образы светлые рождают, явь людскую наполняют.

Руна зарделась:

– Сама не знаю, Лада-матушка, как получается... Ровно дитя малое, все сказками и потешками балуюсь.

Лада взяла девушку за руки, заглянула в самую душу:

– Слово молвить – великое умение людское, Создателем данное. Словом ведают, радуют-печалят, силу дают. Словом поколения в цепь вяжутся. Слова образ – лучший друг славянам, в честь слова и названы вы славянами. Род твой, Рунушка, особой дорогой отмечен: слово в летах сохранить.

Руна, раскрыв рот, слушала богиню. Голос Лады эхом отзывался в прибрежных зарослях, переливался вместе с речными струями, ласкал слух. Шелестом ветра в камышах, прозвучали слова богини:

– Отныне дар слова, Родом данный, открываю в тебе. Слово устами твоими цвести будет, светить да радовать…

«В полглаза спалось, чудно̀ виделось» – дивилась Руна по пути к дому. Стёжка, петляя между соснами, вывела Руну к перелеску, свернула на колею дороги, к полям и выгону. Горячий, пахнущий солнцем и травами воздух, открывшийся до горизонта простор, золотое поле с синими огоньками васильков, небо в перьях облаков – все это хлынуло на девушку обилием пространства, красок, ароматов. Песня сама вырвалась и взлетела вдогонку за звенящим в вышине жаворонком.

– Не одна во поле дороженька пролегла,

Заросла во поле дороженька, заросла…

Слова появлялись вместе с напевом, вперемешку с шелестом ветерка в колосьях, с трелью жаворонка. Рождалась песня, которую потом назовут народной.

 

*Пестрядь – рогожка, грубая бумажная ткань

**Ирий - древнеславянское название рая

***Пóручи – нарукавники, предназначенное для стягивания рукавов 

*** Колты - украшение, подвешившееся у висков.

****Лада - божество в славянской мифологии; богиня весны, весенней пахоты и сева, покровительница брака и любви.