Написано при участии героя сюжета- фотографа Дмитрия Ульянова.

 

 

 

«…Работу малую висок еще вершит, но пали руки,

И стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки».

 

Мужчина сидел, откинувшись на спинку видавшего виды от прошлых хозяев скрипучего стула в его очередной съемной квартире. Он наслаждался музыкой и звуками любимого романса. Он вообще любил жёсткие стулья с прямыми спинками. Возможно, заботясь о своей осанке, а может быть, жёсткое сидение для него было легким напоминанием – встань и иди! Жизнь – она только в движении. Однако, спокойствия в душе мужчины сейчас, впрочем, как и многие годы, не было. Подняв слегка покрасневшие от бессонницы веки на шкаф, полный книг, он встретился взглядом с томиком Достоевского. «Униженные и оскорбленные». Синий тисненый том издательства «Художественной литературы» 1969 года. Он мысленно взял книгу в руки и тут же ощутил его тяжесть и запах книг полувековой давности. Каждый, кто читал старые книги, знает этот удивительный и неповторимый запах, магию старой бумаги, типографской краски и времени. Время всегда пахнет старыми книгами. Время всегда пахнет воспоминаниями.

Несмотря на хорошее физическое здоровье, крепкое сложение, удивительное для шестидесятилетнего возраста, он сегодня ощущал себя героем романа, Смитом – худым сгорбившимся стариком с изломанной судьбой.

Впрочем, отчасти, так оно и было. Кривая его жизни казалась разделенной на этапы, каждый из которых был как-то связан с искусством фотографии.

Будучи пылким юношей, он активно увлекся фотоискусством. Отлично разбираясь в химии, фанатично создавал свои собственные составы проявителей, фиксажей, своими руками делал красные фонари, чтобы не засветить пленку при проявлении, делал рамки, придумывал приспособления для собственного удобства или которых в то время купить было нельзя. Юстировал объективы, модернизировал и улучшал фотоувеличители. Скрупулёзно изучал весь доступный материал по фотографии. Советские справочники по фотографии, Гальперин, Вишневский, Волосов … Покупал на последние деньги переводную литературу, как правило, в то время совершенно дефицитную и стоящую, в отличие от советских книг, целое состояние. Такие книги издавались «Иностранной литературой» всегда на прекрасной, толстой, дорогой мелованной бумаге и безумно красивыми и качественными на то картинками и фотографиями. Хранил и помнил все свои негативы и готовые снимки, пытаясь даже в заведомо неудачных найти смысл, идею, изюминку.

Энергии хватало не только на это увлечение. Осваивал новое, зачастую хаотично. Окунался в фантастично – философский мир Стругацких и Булгакова. Менял мировоззрение, зачитываясь Бредбери, Лемом, Ремарком. "Пока ты в пути, ничего не должно тебя тревожить", - это изречение стало культовым в его жизни.

Незаурядный ум и способности делали свое дело – знания впитывались, мир принимал иные очертания. Только реальный быт не принимал этих изменений. Девяностые годы не обошли стороной. Отсутствие жилья, нормальной еды. Рождение ребенка. Горькое осознание собственной невостребованности и бесполезности приобретенных знаний на том простом основании, что мир кардинально поменялся за какой-то десяток лет, важными и нужными стали какие-то совершенно другие знания, таланты и люди.

В это время начался второй его этап увлечения фотографией. Он продолжал снимать, но совсем другое. С остервенением, злостью и пониманием, что по большому счету он – предатель, который вместо фотожурналистики и искусства пошел работать на стройку, чтобы прокормить семью. Что тем самым он предал свою профессию и мечты, а заодно и себя. И навсегда изменил свою судьбу. Отрезал от нее жирнющий кусок счастья, прежде всего, своего собственного, отрезал от себя пространство. Мало кто из его друзей, которым он еще показывал свои снимки, мог принять, понять эти работы, наполненные горьким черно-белым контрастом или наоборот, затертые до бурых теней молочной сепией, уже не такие объемные, светлые и радостные, как раньше.

Он продолжал учиться. Осваивал работы Лазарева, книги по истории религии, «Розу Мира» Андреева и корпел над собственными «почему?». Появились вещие сны и мучения, вызванные смутным осознанием Бога и выбора пути.

Возможно, эти знания и ознаменовали третий этап его жизни и фотографии.

Он начал выбрасывать из своих многочисленных фотоальбомов и конвертов с готовыми фотоснимками все, что только можно было выбросить, и отказывался от всего, от чего только можно было отказаться. Хорошая фотография? Отлично! В топку ее!!! Без колебаний, бесповоротно, истинно по-мужски. Чтобы не жалеть потом, не кусать локти. Когда он смотрел, как в костре или в печке горело то, чем он без преувеличения жил раньше, к нему постепенно, с теплом и жаром огня, приходило новое понимание. Осознание того, что оставлять стоит только те снимки, без которых не можешь обойтись. По-настоящему не можешь. Сцены и люди на снимках, которые не дают покоя даже спустя годы. Теребят, радуют, волнуют и без которых трудно, просто невозможно жить. Вернее, жить можно, но это уже будет какая-то совершенно другая жизнь. Не его …

Сгорали, съеживаясь, дымя и чернея в огне, умирали, уходили, рвались не только его фотокартины. Семейные связи, домашний уют, привычные чувства, планы, мечты, которыми он жил – все сгорало постепенно и незаметно. Верный еще своим принципам, он несся вперёд как корабль-призрак. Уже мертвый, пустой, выпотрошенный, с изорванными парусами и оббитыми о всевозможные скалы килем и бортами. Семья осталась в счастливом, по-своему, прошлом, дома не стало, его работы и ответственность перед миром и людьми закончилась. Окружение его не понимало, друзья испарились вместе с благополучием, единомышленники встречались редко. Угрюмое и дикое одиночество надувало его паруса. Его корабль-призрак шел только ему понятным курсом. Он был и капитаном, и кораблем.

Границы между сновидениями и реальностью, светом и тьмой, людьми и тенями стирались. Появлялись новые сцены и воспоминания. Новые и старые его судьбы перемешивались постепенно и объединялись. Его корабль учился плавать по морям Времени, учился заходить в древние гавани и порты будущего. Он был душевно здоров, но глубоко несчастен. Тяжело помнить прожитые жизни, тягостно расплачиваться за совершенные грехи не только в этой, но и прежних судьбах. Невыносимо приходить на собственную могилу…

Очередной фотоизлом. Каждый новый снимок с мыслью: «Будь это мой первый день жизни, или последний, стал бы я тратить время и силы на его создание? Окажется ли эта фотография той единственной, без которой я не смогу дышать?»

Романс продолжал звучать. Измученный мозг уловил новые слова, которых не было в стихах Беллы Ахмадулиной:

«…Упал луч солнца, утомясь,

На трав растрепанных сплетенье,

И я, с природою простясь,

Уйду в манящее забвенье…»

Он привык ничему не удивляться. Подойдя к книжной полке, взял в руки ту единственную фотографию, без которой не мог дышать, созданную не им. Фотографию его мамы.

«Уйду в манящее забвенье». Неужели пора? В укромном уголке души зашевелилось давно потерянное, забытое чувство. Любовь. Рано. Да и груша на его могиле зацвела.