Интервью с филологом, изучающим современную поэзию, Людмилой Зубовой, которое взяла Надя Делаланд ещё в прошлом году. Я сделала расшифровку наиболее содержательной части для себя, делюсь с сообществом. Но предлагаю послушать интервью полностью. ПОЖАЛУЙСТА, ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ПОСПОРИТЬ С ЧЕМ-ТО, ДОЧИТАЙТЕ ПОСТ ДО КОНЦА. расшифровка начиная с 19:52 до конца интервью. Людмила Зубова, список поэтических «запретов», начиная с 18-го века: 1. запрет на стилистическую неоднородность в пределах одного текста 2. на архаизмы (обветшалые слова) 3. запрет на диалектные, просторечные слова, на грубую лексику, на иностранные слова, на профессиональный арго 4. на подражания 5. на заимствования из чужих текстов (то, что раньше называлось плагиат, сейчас называет интертекст) 6. запрет на некоторые метафоры, на эпитет (эпитетом увлекались в романтизме, а потом возникла идея, что прилагательных должно быть как можно меньше, эта идея была ещё в 19-м веке (в пору преодоления романтизма), а теперь подпитана советом Рейна молодому Бродскому) 7. на скопления согласных (стыки), на скопления гласных (зияния), на дублирования слогов 8. на слияния, которые приводят к появлению новых слов (слыхали ль вы за рощей глас ночной? –– слыхали львы). этот приём очень активно сейчас используется 9. на некоторые рифмы –– на мужские и дактилические в 18-м веке. так как ориентировались на польскую поэзию, где ударение было на предпоследнем слоге 10. гонения на точные рифмы, на неточные, на составные, на банальные, на грамматические, особенно на глагольные 11. на чередования строк с мужскими и женскими рифмами 12. на перенос (анжамбеман) 13. на тавтологию, на банальность, на клише, на неологизмы 14. на письмо без знаков препинания Одним словом, не было ничего, что так или иначе не запрещалось в поэзии. Каждый запрет –– это материал для преодоления. На моей (Л.З.) жизни: 1. очень не приветствовался в поэзии пафос 2. банальность, клише 3. глагольные рифмы Вообще когда поэт только-только начинает, может это и правильно, но когда он уже окрепнет и будет понимать, что и для чего он делает, пусть употребляет на здоровье. Пафос –– современные метафоры и сравнения, как правило, снижающие. Это реакция на гипертрофированный пафос в литературе соцреализма, которой всех в СССР перекормили. Отказ от дидактики тоже очень характерный. И вот появляется Пригов, который абсолютно дидактичен, причём дидактичен в образе автора, ментора, маленького человека, который всех поучает. Каждый запрет, каждое ограничение каким-то образом преодолевается. Каждое направление каким-то образом отрицало предыдущее. Вот, классицизм –– это культ порядка, культ законности, культ государственности, главный жанр –– ода. Потом появляется романтизм, который на первый план ставит не долг, не служение, а чувство. Потом, появляется критический реализм –– это гражданственность, соединённая с чувством (у Николая Некрасова). Потом, уже в 20-м веке, футуризм –– придумывали всякие слова, заумь и прочее, обэриуты устанавливали абсурдность существования и об этом писали. Акмеистов не назвала, которые противопоставили себя символистам, символисты летали в облаках, и для них всякое явление было знаком чего-то, какого-то другого явления, знаком чего-то высшего. Акмеисты решили, что нет, не надо никаких намёков на высшее, нужно внимание к детали, к бытию. Каждая смена направлений была связана с отрицанием запретов, которые были положены предшественниками, с отрицанием правил, которые были положены в основу предшественниками, отрицанием того психотипа художника, который был в ходу у предшественников. Но все направления, которые были и которые были отрицаемы, они не прекратились, они не умерли. От них много чего осталось, и не случайно поэтому Михаил Эпштейн, который будет лекцию читать, говорил о том, что для 21-го века будет характерен новый сентиментализм. И он оказался прав (наверное, речь о Воденникове и его «новой искренности» И.Ч.). Все лучшие находки, которые были в том или ином направлении, они никуда не делись, они остались, ничего не умерло. Может быть, что-то заснуло, но при каких-то других условиях проснётся. И всё оказалось нам нужно. Надя Делаланд –– но ведь не все нарушают ограничения, кто-то продолжается существовать в рамках ограничений. Людмила Зубова –– но чтобы существовать в рамках ограничений и все их соблюсти, надо приложить какие-то усилия. Это есть интеллектуальная деятельность, это есть и чувственная деятельность, когда человек стихи пишет. Надя Делаланд –– а насколько вы считаете поэт опасен для себя и чем он опасен? Людмила Зубова –– потому, что у него есть какая-то жизнь, которая отличается от жизнь людей (непоэтов), которые его окружают. А это всегда вызывает и уважение и опасение –– он какой-то не такой, не совсем свой. Поэтому поэту необходима литературная среда. Не только потому, что нужно чему-то там учиться и о чём-то рассказывать, а для того чтобы найти свою среду, чтобы там быть своим человеком. И я снова вспомню Цветаеву –– «если дан Голос тебе, Поэт, всё остальное взято». Поэтому приходится от многого отказаться, чтобы сохраниться в качестве поэта, чтобы улететь куда-то наверх. Меньше внимания уделяется близким. Больше эгоизма. Опасно тем, что много от жизни отнимается другой. Чисто в мистической смысле поэт никогда не знает, какие его строчки что могут «накликать». тут вопрос «что хотел сказать автор» не срабатывает, хотел сказать одно, а сказалось –– это. У поэта другая система ценностей, и поэтому в коллективе, где он работает, он не свой. Надя Делаланд –– и в этом есть неприятный залог маргинальности. У многих поэтов в биографиях мы это видим.