Старик Полинарий рассказывал…
Слыхал, Витюнька-Городской — слёзы льёт?
Ну, как льёт, истерит, что корова недоеная.
Ревёт на всю округу. Или пуще того - ножками сучит, ручонками машет.
Почему? Дак, это… Он поэт, как бы. В интернете где-то так и прозывается — поэт Витюнька. Типа прозвища. Там среди них, поэтов интернетовских, конкурс был какой-то, и его не приняли, мол, рылом ты ещё не вышел, ну, или помягче как, не суть.
Вот он уже третий день и убивается. «Попомните меня ещё» — кричит, — «Нехорошие вы стихоприёмщики!» «Я вас видал и там, и тут, вокруг, короче!» — так и сыплет отборно. Силён он в этом.
Я-то? Конечно, сходил. Отвесил ему пару ласковых. Мне не жалко. У нас ведь тоже слово найдётся, пусть не поэтическое, но очень душевное.
Эх, жизнь…
Напомнил ему, как Олега, сродственника, в армию провожали.
Времена были серьезные, суровые. Они, правда, завсегда суровые. Но тогда люди покрепче были, так мне кажется. Отправились мы в военкомат: весёлые, ушлые, молодые. Сдали призывника честь по чести, с рук на руки военкому и дальше пошли праздновать. Ну, как праздновать — отмечать, повод всё же нешуточный. Через час, глядим, заявляется наш воин домой. «Не взяли меня» — говорит, — «Комсомольский билет дома забыл, а без него я не солдат, сказали».
Я же говорю — времена были серьёзные. Дали ему месяц отсрочки, а потом забрали. Армия не конкурс, все равно возьмут. Хочешь, не хочешь — не интересует.
Без помпы уже особой его провожали. Без песен, без ора и танцев. Как чувствовали.
Забрали его. Ашхабад. Афганистан. Кабул. Война. Через год — Ташкент. Трибунал. Расстрел. Камера смертников. Апелляция. Верховный суд. Пятнадцать лет. Узбекистан. Учкудук. В 1989 — вывод войск. Снятие судимости. Нет войны — нет вины. Возвращение. В общей сложности — девять лет с хвостиком.
А он плачет, Витюнька-то, что в конкурс не взяли. Я уходил, он чуть меньше, чуть слабже хныкать-то стал. Может, понял чего.
Он ещё рассказывал, старик Полинарий, но другие уже истории…